Вспомни имя ее

Но кто же, как не мы любимых превращает

В таких, каких любить уже не в силах мы?

Евгений Евтушенко. «Старый дом»

Тишь ночная(1) укрывает мир, словно капли дождя в волосах бесстыдницы, поблескивают звезды, теплый ветер шепчет запретные слова, играет сбитыми кошмаром простынями, тонкими пальцами пробегает по обнаженному телу. Тьма ночная...

Что ж ты не успокоишься, о чем грезишь? Ах, не прячь свои мечты от той, что видит во тьме, знает тьму и познала ее… И не вздрагивай так, словно не чаешь, что кто-то может оказаться с тобой на узкой кровати. Как раз об этом чаянья твоего нервного сна...(2)

И не надо так дрожать, еще не время для дрожи, оставь ее на потом. Не эту, трусливую, а другую, ты знаешь… Не разочаровывай ночную гостью...

Лучше протяни руки к ней, прикоснись к манящему теплу, забудься в нем… Разве не этого ты желаешь, разве не этих желаний бежишь? Но это лишь сон, не правда ли? Кому есть дело до грез? Стань свободен в объятиях Морфея. Отпусти душу, охлади сердце, дай волю плоти — это так просто. И что за дело телу твоему, кто повергнет его в пламя страсти — неверная змея(3), шерстью покрытая крылатая зверица(4) или солнцеликая возлюбленная самого Громовержца, проклятая обманутой женой(5). Ну что ты опять вздрагиваешь? Посмотри на нее! Сама богиня страсти пришла, чтобы принести тебе наслаждение, а не пить кровь, дурачок. О да, за все нужно платить, и она еще потребует плату. Но не теперь, потом… Духи ночи(6) в звездной тиши ищут забав, так забавляйся! Утони в глазах, полных вожделения, отпусти похоть на волю, потеряй себя за гранью сна. Стань свободен! И тогда, может быть, ты сможешь себя обрести… Если вспомнишь...

… Зверь рвется наружу из души твоей спящей, зверь, алчущий удовлетворения, зверь невидящий, не думающий, не желающий воспринимать что-либо, кроме собственной жажды. И что тебе в том, кто перед тобой или что — детоубийца, демоница, чужая жена. Глаза твои, искавшие совершенства форм, зажмурены, руки твои, трепетавшие в предвкушении, мнут и терзают, не помня о восхищении, плоть твоя всей мощью своей обрушивается на хрупкий цветок, и победный крик твой заглушает крик боли...

… В тишине ты сам не знаешь, каким чувством различаешь в прерывистом дыхании тихие всхлипывания. Что ей нужно? Чего она ждет? И ждет ли… Почему-то тебе кажется, что да… Вопрос лишь в том, знаешь ли ты, чего именно, захочешь ли вспомнить...

— Адам! Нет! Мне больно!

— Ты моя женщина! Терпи!..

— Адам! Не надо! Опять! Я не выдержу!

— Куда ты денешься!..

— Адам...

— Что?

— Я… я хочу понять… что… что ты находишь в этом… Покажи мне, Адам… пожалуйста!

— Отстань, я сплю!

— Но я же тоже человек!

— Ты — женщина!..(7)

Ты вспомнил… Сейчас, когда первая волна похоти, оглушив, откатилась, когда распрямилась пружина вожделения и прозвенела на самой высокой ноте, когда дрожь ее успокоилась, сменившись покоем, ты боишься посмотреть на ту, с кем только что разделил страсть. Да и разделил ли?..

… Века терзаний твоих, века потерь… Тысячелетия сравнений и раздумий… Ты возненавидел ее за то, что сбежала. А ведь она всего лишь искала себя, хотела познать полноту гармонии. Пряталась от тебя, нашла тихое пристанище, где чистые сердцами люди приняли ее как богиню. Ты все знал и следил с любопытством за ее одинокими метаниями. Она лелеяла свой народ. Оплакивая себя, орошала слезами поля его, скотные дворы и материнские чрева, даря жизнь и плодородие. Но стоило лишь вспомнить о тебе, забывшись в наивных мечтаниях, раскрыть уста для поцелуя, и смерть расстилала черное покрывало вокруг(8). Разве можно такое вынести? Она бежала и оттуда… Ты тихо посмеивался над ее чувством собственной ущербности, попытками что-то понять в себе, в своей сущности...

В какой-то момент ты потерял ее из виду. Под солнцем Ливии, наслаждаясь покоем, она жила земной царицей — слишком недосягаема для черни, слишком незаметна для богов. Но ты, пресытившись покорностью второй жены, уже окидывал жадным взором земные владения...

Память веков капризна и избирательна.

Ты поворачиваешься к женщине из своего сна, и в глазах твоих задумчивый вопрос. Ты не задашь его вслух, не спросишь, чего она хочет. Пытаешься разгадать загадку сам. Понимаешь, что одно неверное движение — и она исчезнет из грез, из твоей одинокой постели. Инстинктивно тянешься к желанному телу, но останавливаешься и снова размышляешь. Ты утолил первый голод, и быть завоевателем тебе надоело. Не хочешь больше брать сам, мечтаешь, чтобы тебе дарили. Но не понимаешь, как получить дар. И просить не умеешь. И тогда что-то вспыхивает в ее глазах, словно она позволяет вспомнить — тебе или себе? — нечто важное. И на мгновение мелькает в памяти солнцеликая царица, покоренная твоим напором, твоим неуемным желанием. Жаркие, как солнце Ливии, нежные, как утренний бриз, сыплются на тебя ее поцелуи. Громы восторга рождаются в твоей груди от каждого прикосновения. Молниями прожигают тело ее ответные ласки. Она одаривала тебя собой, Громовержец. Ты мог бы одарить ее детьми… Как все быстротечно!

— Проклинаю тебя, Ламия! Смертью детей твоих и всех младенцев, которым ты сама принесешь смерть, в вечном голоде своем пожирая их!

— Нет! Зевс! Любимый! Останови ее!

— Муж мой Зевс! Даже не вздумай вмешиваться!

— Конечно, дорогая, как скажешь...(9)

Этого ты вспоминать не хочешь… Само имя причиняет тебе боль даже теперь. Еще тогда ты постарался выкинуть его из головы и из сердца. Но во взгляде соблазнительницы нет затаенной обиды. Сверкает глазами, как довольная кошка, насытившаяся добычей. Она отомстила. И ей. И тебе. Ты предпочитаешь забыть тот день, когда ваш первенец размозжил брату голову из зависти. И ведь Каин не ее сын, а второй жены твоей!(10) Хотя разве не из зависти отдала она приказ убить твоих детей? Нет, этого лучше не помнить...

Если бы здесь и сейчас уже не было твоим сном, ты бы мог уснуть от усталости и от щемящего желания забыться. Но разве она позволит?! Сначала проведет тебя через все круги адского наслаждения и райского отчаянья. Ей некуда спешить. И ты делаешь вид, что не замечаешь ее задумчивых взглядов, не слышишь и не понимаешь тихого шепота: «Дай мне полюбоваться на это восторженное недоумение в полуприкрытых глазах, насладиться солоноватым привкусом кожи на виске, игрой лунных бликов на блестящей от пота груди… Хоть это. Давать больше ты не умеешь. Пока. Или сейчас. Или уже. Как никогда не умел давать свободу...»

Она откидывается на горячие смятые простыни, ты успеваешь ощутить, как раздвигаются в улыбке ее губы, касаясь твоего плеча, и задыхаешься, когда огонь волос скользит по лицу. Отключись в забвении мгновения. Не вспоминай...

… Что жена твоя, с ее страхом и стремлением пресмыкаться, отсутствием самосознания и уважения к себе? Подстилка. Дешевка. Рабыня собственных запретов. Что ее проклятия вечной женственности? Ева — такой же прах извращенного сознания демиурга, как и ты. Как и этот сгусток страсти, что свернулся сейчас почти невинно у тебя под боком. Но когда Он послал вдогонку своих безмозглых исполнителей, что могла противопоставить им кроме божественной лжи беглянка? Поклялась волей Его. И воля Его оказалась сильнее клятвы. Что не смогла жена твоя, смог Он. А предательница защитила имя свое от тебя. Как сумела(11).

Ты не можешь знать, чем стали для нее годы скитаний во мраке, века забвения, потеря себя. Ты думал, что обрел мудрость в одном из потомков своих, ты стал Соломоном и призвал ее. Безумец! Пусть не такой, как прежде, но она ощутила себя живой и тут же начала играть. Смеялась над тобой, когда назвалась одним из имен сущности — глубинной и поверхностной одновременно.(12) Сказала, что цель ее лишь в одном — уничтожать новорожденных, и не сказала — почему. Ты и так знал. Ее голод требовал придушить любого младенца, но мысль была нацелена лишь на твоих с Евой отпрысков. Игры разума демиурга сбили у нее все настройки восприятия. Но даже ужаснувшись злу, ты вожделел ее, ты ею восторгался. И был готов уничтожить ее, чтобы уничтожить в себе эти чувства. А она поняла. И почти хотела, чтобы мудрый царь остановил ее. Даже сказала тебе, как это сделать. Как остановить Обизот — пожирательницу детей. Отдала на откуп одно из имен, и ты воспользовался, покарал, унизил перед теми, чьей плоти она алкала, чьи души мечтала пронзить болью и ужасом — перед своими потомками.

— Свяжите ей волосы и повесьте перед Храмом Бога!

— Благодарю тебя, Соломон. Ты понял...

И корчился ревностью, когда пламенная рыжая грива жгла руки твоим слугам.(13) Сделал — и забыл ненавистное имя...

… Да и зачем тебе его помнить? В нем нет страсти, только зло, а сон дал свободу. Это ведь только сон… И ты сам знаешь, что напрасно притворяешьсярасслабленным и равнодушным. Разве эта женщина такое позволит? Разве ты сможешь устоять перед искушением? Уже не можешь. Сейчас, когда она наклоняется к твоему лицу и глаза ее сияют, как звезды на безлунном небе. Когда бесстыжие огненные пряди щекочут шею. Когда раздвоенный змеиный язык скользит следом за ними и ниже, по груди, выписывая немыслимые узоры, находя самые потаенные точки, заставляя стонать и вздрагивать. Когда вся она льнет к тебе бархатом своего горячего тела. И требует. Кто ты такой, чтобы отказать? А действительно, кто ты?..

… Был ли ты Сисинием и гнал ее вместе с братом то рыболовом, то соколом, из царской бороды рвал волос?(14) И потом, в Севастии, тонул в ледяной воде вместе с другими мучениками(15), во славу ли Сына Божия или из покаяния за муку в глазах ее, когда совершил чудо и вырвал признание в дюжине ложных имен? Ты умирал, и двенадцать трясяниц(16) хохотали над твоей наивностью, а ее среди них не было. Какая-то другая Гелло(17), лишенная страсти стала причиной твоей гибели.

— Гелло...

— Прости, Сисиний. Я обманула тебя. Забудь это имя...

Ты так и сделал, чтобы не спутать ее потом с одной из злобных дочерей Ирода.

Ты искал ее, сам не зная зачем. Носился от Урала до Балкан в поисках бестии, пьющей кровь по ночам, неясытью(18) заманивающей одиноких путников, соблазняющей мужчин — других, не тебя! Имя ее произносили с ужасом, осеняя себя крестным знамением, но тебе было все равно.

— Стрига! — звал ты ее. — Стрига!(19)

Но лишь насмешливое уханье в ночи было тебе ответом, а ты, теряя разум и гордость, заглядывал в чужие окна, смотрел, негодуя и страдая, как совращает она мужчин, чтобы породить армию монстров(20).

Не ты ли, Илия(21), преградил ей путь, когда шла собирать кровавую жатву, пообещал превратить в камень, провоцируя назвать все неизвестные тебе имена(22)? Трясся от счастья и торжествовал, запоминая: Аилло, Моррха, Биза, Кема, Талто, Патрота...(23)

— Не ошибись, Илия, не пропусти ни одного. А то ведь я смогу найти лазейку, чтобы вернуться.

— Я изгоню тебя, демоница!

— Ой ли… И откуда, Илия?..

Что двигало тобой? Признайся хоть самому себе! Только ли забота о душах невинных младенцев? Или кровь бросилась в голову, когда увидел за ее плечом надменную улыбку Самаэля(24)?

Или Самаэль — это тоже ты?..

… Неясные образы застят взгляд — память или фантазия? Было или не было? Тебе ли хватило сердца подобрать на перекрестке мироздания изломанное уродливое существо, заросшее шерстью, с ободранными крыльями, не помнящее себя? Праведник в тебе соглашается с таким великодушием. А не ты ли разглядел под убогой внешностью нераспустившийся цветок страсти, не ты ли поклялся возродить его к жизни, научить всему, сотворить из искалеченного чудовища вожделенного демона похоти? Ужас охватывает тебя, ибо не тебе прозревать замыслы такого масштаба, не тебе их воплощать. Но руки — твои или не твои? — скользят по гладкой коже, и рыжеволосая соблазнительница в твоих объятиях отзывается на каждое прикосновение. Тихие стоны дурманят и кружат голову, прибавляя сил, вливая в тебя могущество демиурга. И ощутив себя творцом, ты вдруг понимаешь, что слышишь пульс мира — биение жизни в единстве ее начал. Шелуха властности и собственничества, ханжества и раболепия облетает серебристой пылью и теряется среди звезд. Разделенные непониманием половины целого сливаются воедино.

Торжествующий крик ночной гостьи на мгновение приводит тебя в чувство, а потом, ангел смерти, ты распахиваешь крылья, и на последнем витке этой умопомрачительной агонии вы умираете вместе...

— Это и есть любовь, Самаэль?

— Глупенькая! Демоны не умеют любить.

— Тогда, что это?

— Власть, девочка моя.

Она уже подходит к распахнутому окну, готовясь сделать последний шаг во мрак. Но слегка поворачивает голову и смотрит на тебя, словно спрашивает: «Ты помнишь, чем должен заплатить за этот миг восторга?» И ты понимаешь, что она заберет души твоих детей, если не назовешь ее по имени. Но тебе все равно. Нет ничего, кроме пустоты в твоей одинокой постели, бездонной дыры, образовавшейся с ее уходом. Позвать… Всего лишь позвать, и, может быть, она вернется. Она? Кто она? Кто ты?

Нет, не о будущих детях своих думаешь ты, когда губы, пересохшие уже не от страсти — от давней боли, шепчут ей вслед, как заклинание:

— Лилит...

И улыбка ночи касается тебя порывом ветерка:

— Ты вспомнил...

(1) דממה לילית‎ — «дмама лейлит» — ночная тишь, иврит. Предположительно, именно от этого слова происходит имя Лилит.

(2) Согласно каббале Лилит является во сне молодым неженатым мужчинам и соблазняет их.

(3) Образ Лилит в поэме «Райская обитель» Данте Габриэля Россетти

(4) Образ Лилит, вредящей деторождению, из иудейских легенд.

(5) Мотив Лилит является архетипическим для многих культур. В данном случае образ ее сопоставляется с Ламией, царицей Ливии, возлюбленной Зевса. В средние века Ламию считали демоницей-прародительницей вампиров.

(6) В ассиро-вавилонской мифологии лилиту — юноша и девушка — демоны, духи ночи.

(7) Согласно средневековому памфлету «Алфавит» Бен-Сиры, Лилит — первая жена Адама — сбежала от него потому, что считала себя таким же творением Иеговы, как и мужчина, и добивалась равных прав с мужем.

(8) По шумерской легенде слезы Лилит даруют жизнь, а ее поцелуи — смерть.

(9) По одной из античных легенд Гера из ревности убила детей Ламии от Зевса и прокляла ее, превратив в чудовище, пожирающее младенцев.

(10) Согласно Россетти, именно змея-Лилит соблазнила Еву отведать яблоко с древа познания добра и зла, чтобы та породила братоубийцу.

(11) Когда Лилит сбежала от Адама, Иегова послал вдогонку трёх ангелов. Ангелы догнали ее и пригрозили убить, после чего Лилит поклялась, что она была послана богом и что, хотя её «функцией» является убийство младенцев, она пощадит любого ребенка, защищенного амулетом или пластинкой с её именем.

(12) Ссылка на Лилит в Завете Соломона явно отличается от каббалистической версии. В то время как персонаж текста названа Обизот, ее собственное само-описание явно идентифицирует ее с той, что была известна, как Лилит.

(13) «И я, Соломон, услышав это, и прославив бога, приказал, чтобы ее волосы были связаны, и чтобы она была повешена перед Храмом бога, чтобы все дети Израиля проходя мимо, могли бы видеть это и прославлять бога Израиля, кто дал мне власть и мудрость, и силу бога посредством этой печати». Завет Соломона.

(14) Образы взяты из болгарского текста о святых Сисинии и Сисинидоре, победивших Гилло (Гелло).

(15) Севасти́йские му́ченики — сорок воинов, в том числе и Сисиний, замученные ок. 320 в Севастии Армянской в гонение Лициния.

(16) В славянских наговорах — 12 дочерей царя Ирода, каждая из которых олицетворяет собой какую-то болезнь.

(17) Имя демоницы, похищающей детей, в греко-византийских легендах., а так же одно из имен Лилит.

(18) В иврите имя Лилит так же означает неясыть. На многих изображениях Лилит предстает с совой.

(19) У славянских и балканских народов — ведьма, пьющая по ночам кровь. Одно из имен Лилит.

(20) Согласно каббале Лилит совокупляется со смертными мужчинами, когда те спят, чтобы зачать от них демонов.

(21) Илия Фесвитянин — ветхозаветный пророк, ревностный поборник иудаизма.

(22) Согласно древней каббалистической легенде, отраженной в последствие на многих средневековых амулетах, Илия встретил Лилит, идущую за душами роженицы и младенца, и остановил ее.

(23) Имена Лилит

(24) Самаэль — первый из серафимов, и в знак своей исключительности имел не шесть а десять крыльев (каббала), второй муж Лилит, предводитель злых духов и ангел смерти (поздняя раввинская литература), князь демонов и колдун (Книга Еноха), демиург (коптское христианство), отец и предводитель Демонов, муж Лилит (Демонолатрия)