Несоздание

Порой человек просто-напросто не рождается. То ли мать его в тот день отстает от автобуса и не знакомится с отцом. Или отец в роковой день перепивает и вместо занятия любовью храпит. Иногда падают самолеты и крушатся поезда. Или люди умирают раньше желаемого. Или уже родители этого не родившегося человека вовсе не родились. Однако ж, как ни смейся, поколение пропустив, никак не родишься. И не происходит то, чему следовало произойти. Кто-то остается один, так и не встретив другого.

На самом деле еще страшнее. У человека могут родиться оба родителя и счастливо встретить друг друга. Могут не отстать от автобуса и не выпить. Могут удержаться в воздухе все самолеты и на рельсах все поезда. И никто не умереть. Но — роды не протекают как следует. Или до родов вообще не доходит. Случается что-то другое. Спонтанно. Или медицински. Или даже уголовно.

Или, может быть, он вовсе до этого уже уперся в резину.

А может, и ничего из всего перечисленного. Мать и отец родились, друг друга встретили и не скончались, в роковой день успевают на автобус, не пьют и не храпят, от занятия любовью их не отвлекает ничего, ни падающие поезда, ни сошедшие с рельсов самолеты, даже не на телевизионном экране, и абсолютно все происходит как положено. И они его хотят. В этот вечер именно его, не просто любовь. Они сутками воздерживались, преднамеренно взлелеяв полумиллиард оно́в. Но в самый неприличный момент у отца чешется нос и он чихает. И этого достаточно, чтоб из того полумиллиарда вперед вырвался другой. И какой-нибудь человек рождается, и родители счастливы. Но они понятия не имеют, что родившийся — другой человек, не он.

Я люблю человека, которого нет. Уже два года. Прихожу домой с работы. Не готовлю ему ужин. Не дожидаюсь дома с чмоком и неизменным вопросом: как дела?

Он не сидит со мной рядом и не смотрит новости, положив руку мне на колено. Я не чувствую тепло его ладони и не шепчу ему на ухо, прильнув к плечу: пошли в постель!

Порой, когда стелю, он не обнимает меня сзади, не задирает юбку и не заставлет таять от блаженства. Я не изгибаюсь и не кричу. Ибо такого не происходит.

Я не надеваю пеньюар по случаю самоизобретенных праздников и мы не пьем шампанское в будуаре. Я не кокетничаю с ним на тусовках, целуясь с женщинами. И мужчинами. Ибо не хожу на тусовки. Без него не хожу. Значит не хожу вообще. И не крашу губы, не надеваю ради него короткие юбки и кружевное белье. Ибо его нет.

Я могла бы много рассказать о нем. Я знаю о нем почти все. Намного больше, чем он сам.

Ибо его никогда не было.

Это так.

Что известно только мне и Лике. Все остальные меня знают как одинокую, скучную, полупрозрачную женщину. Быть может, взрачную, а может и… средней взрачности. Лика знает меня лучше.

Я ей завидую. Она мне нет. Из-за Лики я влюбилась в человека, которого сама создала. Из-за ее рассказов об очередных сексуальных причудах очередных любовников я придумала своего собственного с… моими причудами. Так увлеклась создаванием, что уже вижу его почти ясно. Если желания и впрямь сбываются, когда о них достаточно часто думать, я его непременно встречу.

— Я поеду в Париж. Марк заявил, что хочет меня трахнуть на Эйфелевой башне, — хвастается Лика. — A ты чем в выходные займешься?

У нее красивые, пышные губы.

— Тем же самым ничем, — опять не удается скрыть легкий оттенок зависти.

— Ты же тут в одиночестве свихнешься.

Пялюсь на нее и выжидаю продолжения. У нее красивое, пышное тело. Ее боятся. Лика не у одной увела любимого. У нее красивая, пышная жизнь. Она постоянно путешествует и ни одну посещенную страну не покинула без эротического приключения. Кроме Ватикана. Нет, в Ватикане они с Артуром в поисках подобного шанса исследовали каждую пядь земли — от удобств по алтарь базилики. Но шанса не нашли. У Лики это самое необычное эротическое приключение.

А я Лики не боюсь. Ибо его нет.

— Хотела предложить тебе съездить на мою дачу.

У нее красивая, пышная дача.

— И там я свихиваться не стану?

— Tам чуть прибрать надобно: зиме конец, мы с Марком хотим вернуться прямо туда. Прошлогодние листься надо собрать. Пыль надо вытереть. Протопить после зимы. Хоть займешься чем нибудь. Чтоб не сидеть бестолку и не понапридумывать небылиц.

Пожимаю плечами. Какая разница, где проводить свободное время с несозданной любовью. Только книжку какую-нибудь захватить с собой.

— И по вечерам можешь сходить в баню и неограниченно пользоваться барчиком. Вина там навалом, небось за зиму не выдохлось, — Лика хихикает.

У нее красивый, пышный барчик.

***

На дачу прибываю под вечер. Открываю калитку. Все заросло. Лику больше интересует трах на Эйфеле, чем уборка дома или листвы. Захожу в комнату. Крутая обстановка вся в пыли. Запах сырости и плесени.

Врубаю электрическое отопление и прибираюсь. Затапливаю печку во дворе. Пока разогревается, убираю листья. Затем наливаю себе вина и сажусь на лавку. Закрываю глаза. Плоть алчно впитывает жар бани. Укутывает теплый хмель. Не будь я сама собой, определенно была бы ведьмой или лесной девой. И после бани пошла бы валяться в росе.

«Ты можешь валяться в росе и собою,» он не говорит и не целует мои обхваченные руками колени. Ибо его нет. Касание губ его не вожделенно влажно, ибо оно — моих же. Он не намыливает меня дюйм за дюймом, не кружит кончики пальцев вдоль моих жаждующих бедер вниз до горячих досок. Это делаю я сама.

Сперва ноги, потом руки. Снаружи, потом изнутри. Нежно медля — пока не раздвигаются колени. Грудь кольцевидными движениями, живот. Он не целует мою шею. Не сжимает сосок. До того сильно и долго, что хочется скулить и под пупок вонзается лезвие. Мы не целуемся. Не трем язык о язык. Он не прикусывает мою губу. Ибо делаю это я сама.

Он не берет меня на руки и не относит в душ. Не поворачивает лицом к стене, чтобы прижать грудь к холодному кафелю. Он не приседает, не преодолевает мою робость, не раздвигает мои ноги шире. Не раскрывает губы и не дает струям воды лишить меня рассудка. Он этого не делает. Ибо нет его. Все делаю я сама.

Хорошо. Еще чуть-чуть до полного хороша. Еще...

Каменею. Шум за дверю. Соседка рассказывала, что вокруг шастает вор. Якобы обокрал несколько дач, но полиция не может его поймать. Тихо закрываю воду. Слушаю. Кто-то возится в предбаннике?

Залаял соседский лохматый волкодав. Похоже, слышу убегающие шаги. Лай умолкает. Только мое сердце бьется невпопад. От жары. От прикосновений. И не только.

Толком и волосы не прополоскав, я закутываюсь в полотенце, на всякий случай прихватываю ковшик кипятку как единственное оружие и босиком бегу домой. Какой черт говорил, что круто валяться в росе?! Босые ступни жалят холодные иглы.

Запираю дверь, закрываю окна и со страху выпиваю еще одно вино. Тогда набираюсь смелости обследовать все здание, чтоб убедиться, что я все еще одна. Ибо его же нет.

Принимаю аспирин от похмелья. Прежде чем лечь, еще чертыхаюсь, вспоминая прерванную близость с ним. Если засыпая буду думать эротические мысли, есть надежда, что приснится.

Порой это удается.

***

Укладываюсь нагой в прохладные простыни и открываю захваченный сегодняшний журнал. Эротический рассказ — как раз для меня.

Tам пьют вермут… Не совсем для меня. Но по существу — совет принят! В никак негаснущем волнении опять откупориваю бутылку вина и отдаюсь потоку слов. «Твои ласки сливаются воедино со сновидениями, и я не вполне понимаю, настигает ли миг нежной близости нас ещё здесь, наяву, или заканчивается уже в другой, не менее прекрасной реальности.»

Вино и текст убаюкивают в другой мир. Наш мир.

Гаснет свет. В спальне. Или сознании. Или везде.

Его руки меня ласкают.

Происходит ли это засыпая?

Или уже во сне?

Или именно это пробуждает ото сна перед засыпанием вновь?

Или, как всегда, не происходит...

Он закрыл мои глаза ладонью. Нас закутывает любовь. Медленно, чувственно и тихо. Kак изысканное вино. Я чувствую его поцелуи на губах, шее, груди, животе, ниже… Нет — внезапное падение к основанию бокала оставляет мою жажду на краю бездны. И медленный обратный путь — по высокой хрустальной ножке вплоть до края переполненного ковша...

Где сверкает искрящее страстью шампанское.

Он ненасытно пьет.

Tогда опять наполняет мой бокал. Нектаром и амброзией.

Надежда не подводит. Удается. Приснить.

***

Утром вскакиваю всидь. Похоже, опять слышу шум. Но могу ошибиться: в голове стоит звон, как полагается после двух бутылок вина. Нет, вон — трех! Возле кровати валяется еще одна, что даже толком не припомню, как открывала...

Меня охватывает страх, как всякий раз, когда не отдаю себе отчет, как прошло вчера, или же сама не верю своей памяти. Звоню в полицию, но тут же бросаю трубку. Что мне им говорить? Что во сне занималась любовью со своим мнимым любимым? Или что это был не сон? Я сама толком не верю ни в одно, ни в другое.

Пахну сексом. Не в грезах или во сне. Наяву. Натуральным. С созданием. Настоящим, не моим любимым. Вскакиваю, хватаюсь за белье… Нет, так сразу не пойдет. Второпях обмываюсь, затем одеваюсь и бегу к соседке. Вдвоем все-таки не так страшно. Спрашиваю, не лаяла ли ночью собака. Рассказываю, как слышала кого-то копошащимся возле бани.

— Не бойся, я по ночам своего зверя отпускаю. И Ивар тоже ничего не слышал. Ивар! — она окликает кого-то.

— Да, — в комнате отзывается мужской голос.

— Ты вчера не забыл Шеру отпустить?

— Нет.

— Иди-ка сюда поболтать с городской гостьей! — соседка приглашает, и меня одолевает любопытство.

— Ммм… Я секундочку… Еще чуть-чуть...

— Страшно стеснительный, — соседка шепчет. — Крутой компьютерщик с нами, простыми деревенщинами, породнился. Но, видишь, контора лопнула и...

— Шера? — я спрашиваю. — Тот цербер — девочка?

— Не девочка больше, — соседка ухмыляется. — Впервые не уберегли. Потому сейчас свирепа аж жуть. Через наш двор к тебе никто живьем не проникнет.

Попиваем чай, чуточку оговариваем Лику и ошепчиваем Ивара. Зять. Быстро сошлись, быстро и разошлись. Дочь удрала на заработки за границу, а молодой человек в столице остался без работы, устроился к пока еще теще, как родной сын, роется в объявлениях о работе и помогает по хозяйству. Хм...

Иду домой. Не стану же выкладывать, что кто-то ко мне все-таки проник живьем: о своих уликах я поведала бы только Лике — и даже та б не поверила.

Корячась на грядке с тяпкой в руках, я вспоминаю ночные прикосновения. Вспоминаю так ярко, что в животе все скручивает. Вспоминаю легкий аромат чистых волос, сдержанные вздохи. Я хочу еще! Пусть даже это дачный вор! Пусть грабитель, маньяк, насильник беспомощных женщин. Нежный насильник… Я буду ждать его этой ночью. Ждать каждую ночь, вспоминая ласки… И если он не придет… Если его поймают и посадят, я буду писать полные страсти письма и ежевечерно дежурить у стен тюрьмы, ловя его тень в решетчатом окне. Никакое преступление не будет до того тяжким, чтоб я не ждала своего сновидения во плоти.

***

На следующее утро просыпаюсь рано и в трезвом рассудке. Я опять провела ночь с… Нет, не со своим единственным — тем, кто не родился. Уже с другим единственным — тем, кто сегодня ночью не пришел. Кого, видимо, задержали.

За забором возится молодой мужчина. Стройный, худощавый, с узковатыми плечами, тонкими линиями. Стало быть, Ивар. Меня уже со вчерашнего дня терзает любопытство увидеть его лицо. Уже открыв рот для приветствия, тут же проглатываю: не подобает первой к мужчине обращаться. Чуть копошусь по двору, а он так и не оглядывается на меня и быстренько исчезает.

Вернувшись нахожу в траве возле порога букетик полевых цветов. Не заметила его раньше — Ивар отвлек.

После обеда захожу к соседке с вином.

— Где же зятек? — ненавязчиво спрашиваю в подходящий момент, когда речь заходит о ее дочери.

— Да какой там уже зятек! Не будет там больше семьи. Хорошо еще, что деток не настрогали. Я-то и хотела бы, но — она разводит руками и смеется. — Можешь его забирать! Добрая душа, большой специалист — только такой робкий, непредприимчивый, ведомый, толкаемый. Интеллигент. Моя-то больно резкая, уж ты-то сумела бы нянькаться с ним.

— Идет, даешь сюды, — я подстраиваюсь под ее тон. — Зови на полдник!

— Ой, знаешь… — она отмахивается. Бедняга сегодня не в духе. Неприятная работа, а что поделаешь. Благо, хоть есть, кто сделает — я ж сама не смогла бы…

— Да ну что же тут такое тяжелое может быть для молодого мужика! — я невзначай выпытываю.

— Не столь уж тяжелое, но… — она понижает голос и заговорщически наклоняется поближе. — Утром отправил щенят в дальнее плавание. Громадный мешок, бррр… Сейчас пошел закапывать. Скоро должен вернуться, но вряд ли будет едоком.

Я заглатываю здоровенный глоток вина и… начинаю судорожно давиться. Терпкая жидкость проникла глубоко, воздух наружу выходит, а вдохнуть — никак. Грудь сжимается все больше и больше, а обратно не поднимается. Синею. Соседка так барабанит по спине, что сваливаюсь со стула, а дыхание все не отпускает...

Ух, наконец-то.

— Спасибо, мне теперь пора.

— Здрасьте! Куда ж так сразу приспичило? И Ивара не дождешься?

— Прости, вдруг одну вещь вспомнила… В другой раз! Ему и так нелегко сегодня...

***

На следующее утро просыпаюсь поздно. Голова еще кругом. Я провела ночь со своим единственным. Нет, не с тем, кто не родился. И не с тем, кто прошлой ночью не пришел. С вином.

На пороге меня ждет чуть приувядший на солнце букетик полевых цветов.

Дохожу по уже высохшей травке до забора и перекидываю сено через него. Шера, виляя хвостом, кидается дар обнюхивать.

Баста, еду домой. Пусть Лика сама со своим хахалем тут устраивает себе красивую, пышную зйфелеву башню. Или ватикан — мне все по барабану!

***

Порой человек просто-напросто не рождается. Мать его не знакомится с отцом — но не из-за этого. Мать в роковой день перепивает — но не из-за этого. И не из-за падения самолетов или крушения поездов. И роды не протекают как не следует. Случается что-то другое. Не спонтанно. Не уголовно.

Я все еще живу с человеком, которого нет. Уже почти год. Все по-прежнему, ничего не изменилось. Мое по-девичьи узкое лоно никогда не было вдребезги от хищно беспощадного рвения плоти его. Мои глаза по утрам не впалые от не знающей ночного покоя ненасытности его. Моя грудь не ноет и не трескается от алчной непрестанности губ его.

Такого не происходит.

Я прилежно ухожу на работу и нехотя прихожу домой. Где не обнимаю его. Не чувствую его тепла, не слышу его голос, не прижимаю его щеку, не шепчу: пошли баюшки! Ибо нет его.

Я не знаю о нем почти ничего. И не могу ничего рассказать. И уж меньше всего Лике, которая своим и счета не знает.

Человек может не родиться, если его матери отвратителен отец.

И мать тоже. После… нерождения. Именно поэтому.

Я, право, надеялась его скоро забыть. Даже не спросила, какого пола. Дабы не было никогда его… ее… этого… это несоздание плоти моей.

Но это не так.