Глава 18

Голова Рюго Доллина покоилась на том самом столе, за которым он в неизменной компании золота частенько находил отдохновение от мирской суеты. Само золото сгинуло без следа, бросив Рюго коротать смерть в одиночестве. Остался лишь верный рушник — с присущей ему практичностью он затыкал хозяйский рот. Лицо моего бомли было черно от кровоподтеков. На месте правого глаза зияла пустая глазница. Левый заворотило кверху так, что казалось, будто Рюго силится рассмотреть, есть ли у него в голове хотя бы толика мозгов, раз его угораздило влипнуть во все это дерьмо. Тело, со скрученными за спиной руками и связанными ногами, мешком лежало на полу у стола в маслянисто отблескивающей кровавой луже. Тут же валялся тяжелый мясницкий тесак.

Что ж, надо признать, Рюго сумел ответить на главный вопрос, даже не раскрыв рта: печальный этюд с оттяпанной башкой в центре — красноречивее любых слов. К вящей печали, все прочие ответы Рюго унес с собой в могилу. Сами же «художники» до встречи со мной не снизошли. А то, что убийц было несколько, я понял сразу: одолеть толстяка в одиночку — задача не из легких. Сонная тучность Рюго была обманчивой: мне доводилось видеть, как в приступе скверного настроения он играючи скручивал в узел кочергу. Я аккуратно обошел труп, стараясь не вступить в лужу. На левой руке Рюго недоставало двух пальцев (до этого, как мне помниться, наличествовал полный набор). Тело лежало на животе, приспущенные штаны являли взору необъятный, немыслимо волосатый зад сатира. Не стоило беспокоить бедного Рюго, чтобы удостовериться, что спереди он тоже кое-чего лишился.

Я присел рядом с телом. Все произошло прямо тут, на этом самом месте. Сперва толстяка били — долго, со вкусом. На деревянном полу сохранились смазанные кровавые отпечатки рук — Рюго пытался ползти к выходу. Его вернули, связали, заткнули рот, и затем подоспел черед изысков. Убежден, осмотр тела обнаружил бы массу занятных придумок помимо выколотого глаза и отрезанных пальцев. Похоже, Рюго несколько раз терял сознание, и его приводили в чувство водой — рубаха и штаны были насквозь мокрыми, а в стороне валялось деревянное ведро. Рюго задавали вопросы. Если подсчитать все то, что с ним сделали — вопросов было много. Либо, мой бомли оказался крепким малым. Хуже — если он просто не знал на них ответов. А быть может, Рюго рассказал им все сам, без нажима со стороны, и уже потом… Я подошел к столу и внимательно осмотрел его. Пепел исходного свитка обнаружился за головой бомли.

Припомнился тон послания. С самого начала его сдержанность показалась мне подозрительной: в нем напрочь отсутствовала истерика, созвучная дурным вестям в свитке, а потому вполне уместная. И хотелось бы верить в холодный, рассудочный профессионализм Рюго, да подгрызал червячок сомнения: что если моего бомли заставили написать мне. Впрочем, мысль эту я тут же отмел: текст послания был на скаморском. Допустить, что один из убийц Рюго — скамор, можно лишь от отчаянья: никакой куш не стоил того, чтобы играть за спиной Совета. Но кто еще мог владеть тайнописью? Сильно сомневаюсь, чтобы Тар-Карадж давал выездные уроки для всех желающих обучиться тайному языку убийц. Те же, кто держал Рюго за его толстый зад, вряд ли позволили бы отправить послание, доподлинно не зная, что в нем. Получалось, Рюго сочинил послание сам. Без чьего-либо принуждения. А пришли за ним уже после того как был задействован ханарский свиток… Я вдруг поймал себя на мысли, что упорно выгораживаю Рюго, пытаюсь сделать его жертвой, тогда как тон послания и его содержание прямо таки вопили об обратном. Что ж, я привык доверять своим бомли. Прежде чем я решусь изменить этому правилу, стоило хорошенько пораскинуть мозгами, насколько сам Рюго готов был изменить мне.

Достаточной причиной я бы назвал его безоглядную страсть к золоту. За него, пожалуй, он бы мог и рискнуть. С первых дней нашего знакомства я отмечал в Рюго эту особенность. Наблюдал, как заплывшие глазки его подергивались сальцем всякий раз, когда в поле зрения оказывался предмет страсти. С деньгами толстяк расставался мучительно, словно с мясом выдирал. Большие города тесны не для людей, отнюдь — для их интересов. А когда сталкиваются интересы — льется кровь. Голь имела обыкновение травить, душить и резать друг друга самостоятельно, без посторонней помощи. Те же, в чьих кошелях благородно звенело, покупали услуги наемных убийц. Спрос на наше ремесло не падал. И все же, Рюго по этому поводу особой радости не выказывал. Мало было ему стабильности заказов, ведь большую часть оплаты приходилось отдавать мне, а стало быть, Совету. Доход от «Озорного вдовца» так же не мог насытить алчущего демона в душе бомли. Чтобы как-то сладить со страстью, сжиравшей его изнутри, Рюго приторговывал оружием. Именно это имел в виду Кирим, когда напомнил брату о «накрепко слаженных с толстяком делах». Причем, заткнув торговую этику в непотребное место, Рюго спокойно вел эти самые дела, как с Нетопырями, так и со Змеями, и еще дюжиной банд помельче. В нижнем городе за ношение оружия можно было прогуляться с палачом до шибеницы. Перспектива отхватить узел за ухо здорово сужала клиентуру Рюго. Но те, ради кого владелец «Озорного вдовца» держал схрон в винном погребе под третьей бочкой справа, за ценой не стояли, хоть и заламывал Рюго безбожно. Впрочем, если прикинуть, сколько он выкладывал контрабандистам, да страже, да таможенной чиновничьей своре, стараниями коей затужская законность в нужный момент слепла и глохла — не так уж много он имел с этого. Меньше, чем того требовал ненасытный демон внутри. Мог ли мой, терзаемый лютой алчностью, бомли устоять перед заманчивым предложением выгодно сбыть меня? Пожалуй, нет. Тут и Тар-Карадж, и Совет побоку: бомли — лошадки темные, что у них в голове, поди разберись. А золотая россыпь под рушником была не малой. Достаточной, чтобы Рюго решился. А дальше… дальше оставалось выдумать новость, которая поднимет меня, очумевшего от перевертыша, и понесет сломя голову туда, куда должно. Вроде коровенки, которую гонят по узкому проходу на тесак забойщика. Или как иначе понимать наводку на лазейку в южных воротах? Слова толстяка против того, что я видел собственными глазами. А видел я груженые Великими кристаллами повозки, что направлялись туда, где заверениями Рюго уже стояла Сеть. Нет, в пушку рыльце у лисицы бомли, в пушку. Знать бы только для чего все это. Ну, с толстяком ясно — его страсть необоримая. А тому, кто платил ему, что за прок? Увяз бы я в Сети точно муха в паутине, спеленали бы меня и дальше? Скаморы — легенда, миф, страшная сказочка из тех, какими сельские ухари пугают на вечерних посиделках девиц, чтобы те посговорчивее были. Сказочкам этим века уже, и Тар-Карадж зорко следит, чтобы так оставалось и впредь. А потому не протянуть бы мне и дня живым. Да и труп мой не задержался бы в леднике городской каталажки надолго — исчез бы споро и таинственно. Так какой во всем этом смысл? Разве что тот, кто платил за убийство Агаты, в сказки не верил и нужен был ему для каких-то своих целей обычный исполнитель из числа тех, кому по плечу заказ? А репутация у Рюго в определенном смысле была отменной, потому и выбор пал именно на него. А с Агатой что? Неужели шлюха стоила того, чтобы ради нее полуночники и святоши теперь вчистую выгребали свои запасы? Я и не думал, что обойдется без Сети, вот только размах… я мнил, он будет скромнее. В какое же дерьмо ты втянул меня, Рюго? Пялишься себе под лоб осиротевшим глазом, все высматриваешь, что там. Да ни черта там нет, Рюго. Ни капли того, что могло бы оберечь, заставив наперед крепко подумать и вовремя сообразить, что живым из этого дерьма тебе не выбраться. Не выпустят. Либо эти, либо Тар-Карадж. Сдается мне, хорек сальный, гузном ты думал в тот момент, кошелем своим да брюхом студенистым.

Я выдвинул ящик стола и порылся в груде кошелей. Портрет Агаты оказался на месте. Маленький — в половину ладони — с выцветшей, местами облупившейся краской… Его принес моему бомли таинственный заказчик — нашел, мол, в личных вещах погибшего сына и смекнул, кто именно и с чьей помощью помог его чаду расстаться с жизнью и мужскими причиндалами в придачу. Я поднял портрет. Такой я ее и запомнил: широко раскрытые, будто удивленные, глаза, вздернутый нос, чуть крупноватый для ее узенького личика, влажные пухлые губы, тронутые кроткой детской улыбкой, той самой, которая заставляла усомниться во всех грехах приписываемых ей молвой. И, конечно же, великолепные, густые, черные с отливом, словно лакированные, волосы, которые вне стен отчего дома она благовоспитанно прятала под высокий обтянутый шелком эннен, с прикрепленной к нему длинной — почти до земли — вуалью. Ночами же в окне дворца я неизменно видел ее простоволосой. До зари мы перекидывались записками. Точнее, по заведенному Агатой обычаю, она бросала мне перевязанный лентой, нестерпимо пахнущий жасмином свиточек из окна, а пока я при свете луны сочинял романтический ответ, рядом со мной, в ожидании, толклась ее служанка Амалия — нарочная в нашей любовной переписке. Стройная, смазливая, светловолосая Амалия имела забавную привычку вскидываться всякий раз, как я велел отнести госпоже ответ или просто обращался к ней по имени. К этой ее придурковатости я относился с пониманием: в домах вельможной знати считалось хорошим тоном набирать прислугу из числа обедневших родственников. Для таких слуг обживаться в новой для себя роли было особенно мучительно: мешала аристократическая, веками накопленная спесь…

Опасность! Откуда пришло это чувство, я не задумывался ни на миг. Как ни на миг не допускал, что оно может быть ложным. Запихнув портрет Агаты под ворох кошелей, я мягко перемахнул обезглавленное тело в луже крови и в два счета оказался у входа. Дверь в апартаменты Рюго была добротной: толстой, плотно подогнанной по косяку — нечета всем прочим дверям в его клоповнике. Сквозь нее в комнату не проникал даже тарарам, учиненный подручными Свирча на нижнем этаже. Я приоткрыл дверь, и в этот самый миг по дальней лестнице загрохотало.

Куда бы с легкой руки Совета ни заносила меня нелегкая — грохот сапог стражи всюду одинаков. Сопящее от чрезмерного рвения стадо торопилось совместить приятное с полезным: исполнить приказ и попутно, если повезет, набить кошели. Попасться им в момент жатвы да еще в одной комнате с трупом — значило составить компанию Рюго если не сразу, то уж к вечеру как пить дать. Не теряя времени, я рванул в кладовку. Влетев в свою клетушку, я повис на крюке, закрывая проход. Когда дверь встала на место, я подхватил раскоряченную скамью и одним ударом обломил крюк. В коридоре нарастал грохот сапог. Скамью я бросил тут же, благо из-за поднятого стражей шума этот был каплей в море. Затем я сорвал с кровати тощий волосяник, швырнул его на пол и повалился на него лицом вниз. Выровняв дыхание, я стал ждать, понимая, что долго скучать мне не дадут, и мохнатый треугольник тут не поможет. За дверью гремели подкованные сапоги, гулко ухали удары, трещало дерево, визжали шлюхи — основные жилицы комнат в корчме. Кто-то взвыл совсем рядом, послышался хлесткий удар и падение тела: «Сука! Укусила меня! Вниз ее, к остальным!» Моя дверь заходила ходуном, яростно забряцала в скобе убогая щеколда. «Открыть! Именем закона!». «Ну, чего глотку рвешь? — послышался другой голос, вкрадчивый — Зенки-то разуй, занят же человек. Тут с пониманием надо». В следующее мгновение в дверь саданули с такой силой, что по полу заплясала то ли скоба, то ли сама щеколда. Комната наполнилась буханьем сапогов. «Ну и срань! Я уж было подумал помойней конуры в этой гадюжне не сыскать!» (Ох, Рюго, Рюго). «Тю — присвистнул кто-то разочарованно, — так он чего ж это, волосяник приходует?» Загоготали. Чьи-то руки сгребли меня за рубаху и рывком подняли на ноги. Я отмахнулся, «сонно» пробубнив себе под нос околесицу и, подогнув ноги, попытался обвиснуть. Тут же в голове зазвенело от «отрезвляющего» удара ладонью плашмя, правое ухо полыхнуло огнем. «Не висни, курва!» Меня подхватили под руки и швырнули на кровать, впечатав спиной в стену. Чья-то рука сгребла меня за волосы и оттянула назад, поднимая лицо. Самое время отверзть глаза, что я и сделал, «обалдело» таращась по сторонам. Их было шестеро. «Поди-ка сюда, родимый» — обратился к кому-то тот, что держал меня за волосы. Похоже, он был здесь за главного. Меж стражниками протиснулся не примеченный мною Свирч. На полусогнутых он просеменил к нам и так в полуприсяди остановился подле кровати.

— Кто такой? — моей головой поводили вправо и влево для пущего обзора.

В комнату вкатился стражник. Растолкав остальных, он отшвырнул с пути растерявшего остатки значимости управляющего и что-то шепнул главному. Я не расслышал что именно, но тот явно не удивился, коротко кивнул и поманил Свирча пальцем.

— Кто такой? — повторил он свой вопрос, тряхнув моей головой.

— Так… это… Лесс, вашамилсть, — угодливо закудахтал Свирч, не глядя на меня. — Лесс… жилец здешний… полтора года уже… вот тут прямо и живет… платит исправно… а чем занимается это вы уж у него… самого… или у хозяина… где уж мне знать?.. тутошний… и вчера тут был… был… он и драку начал… а мне выгребай за ним… нажрался пьянь, шлюху у хорошего человека увел… шесть столов и скамей без счету… мне хозяин — чини мол… а где я денег на доски найду?.. итакмо с хлеба на воду… а этого… вы уж его к ответу, милсдарь… а то как же так… и денег бы в счет того…

Главный поморщился, жестом приказал ему заткнуться и кивнул головой на дверь. Свирч, кланяясь, попятился, уперся задом в стражника, и тот под гогот приятелей вышвырнул его из комнаты. Моя голова получила, наконец, долгожданный покой. Главный медленно отошел к столу, повертел в руках палочку, понюхал ее зачем-то и бросил. Значительно и неторопливо опустился на лавку и, чуть подавшись вперед, вперил в меня взгляд неподвижных, немигающих глаз. Я же свой «перепуганный» взор прилежно «гонял» от него до притихших стражников и обратно.

— Давай сюда чудилу, — наконец произнес главный, ни к кому лично не обращаясь. Один из стражников тут же сорвался с места и, вышибая пыль из половиц, вылетел в коридор. Спустя некоторое время в комнату вбежал полуночник. Он что-то бойко дожевывал на ходу, видимо для досмотра ему досталась кухня.

— А ну, пощупай-ка этого, — обратился к нему главный, кивнув в мою сторону.

Формула заклятия прорыва сложилась сама собой. Привычно сдавило виски, в голове словно завибрировала туго натянутая тетива. Оставалось лишь спустить ее. Цель я выбрал — баллок кинжал главного. Тот держал его спереди на поясе. В своре солдатни такие еще скабрезно именовались «кинжалами с яйцами» за необычную крестовину из двух шариков и поголовное пристрастие носить ножны с ними в районе мужских причиндал. Хозяину кинжала предстояло умереть первым. С остальными особых проблем не возникнет: желторотые местечковые вояки, вся доблесть и мастерство которых исчислялись количеством выжратого вина да задернутых юбок местных потаскух. Полуночника я даже в расчет не брал: плохонький, ранга самого низкого, иначе не подошел бы ко мне так близко, «щупал» бы от дверей. И что вообще он такое творит? Я держал заклятие и с «трепетом» таращился на полуночника свершавшего мудреные пассы руками в опасной близости от моего носа. От разошедшегося не на шутку жреца разило вином и жареным луком. Я осторожно убрал заклятие. Сух был полуночник как прохудившийся чан. Ни черта не было в его «мельнице». И старался он больше для вида, чтобы перед главным своей пунцовой от натуги и сивухи мордой в грязь не ударить. Дождавшись относительного затишья у своего носа, я сложился пополам и вырвал на черную рясу. Полуночник отшатнулся. Грянул молодецкий хохот. Главный не улыбался. Откинувшись на скамье, он внимательно следил за безбожно матерящимся жрецом, который отряхиваясь широким рукавом, изо всех сил старался сохранить равновесие. Он, конечно, все понял правильно, да и чего тут не понять.

— Вы — обратился главный к немедленно умолкнувшим стражникам, — этого с рук на руки храмовникам, нехай сами решают, что с ним делать. А этого — он мотнул головой на почти осевшего на пол полуночника — в холодную под замок. Да скажите там, как проспится не выпускать, пока рылом не посинеет. Потом к отцу Зинарусу с предписанием высечь. И живо мне!

Двое стражников сдернули меня с кровати и выволокли под руки в коридор. Близость начальства распаляла их рвение стократ. Пока меня спускали по лестнице, я едва ли пару раз коснулся ногами ступеней. Вихрем мы пронеслись через весь присутственный зал. Подручные Свирча вернулись к работе. Сам управляющий, что называется, восстав из пепла, уже деловито покрикивал на них. Меня он проводил тяжелым сумрачным взглядом. Будь его воля, нечаянного свидетеля его падения вздернули бы тут же — на потолочной балке. Из корчмы меня, можно сказать, вынесли, и тут рвение стражников мало-помалу начало сдавать. Они вели меня по улочкам, но уже не так бойко и с каждым шагом все медленнее. Наконец, когда мы уже достаточно углубились в зловонный лабиринт, тот, что шел позади, окликнул того, что был спереди. Они обменялись многозначительными взглядами.

— Носом в стену! — велел мне один из них.

Я повернулся. Ловкие почти невесомые руки пробежались по моим бокам, скользнули вниз к сапогам, ухитрились пошарить за голенищами, затем вновь перебрались наверх, мимоходом срезав с пояса кошель с медью и мелким серебром.

— Есть — удовлетворенно сообщил голос за спиной.

— Ты вот что — меня легонько постучали по затылку, — Сыпь-ка отсюда. Да славь Клария милостивого и славных детей его: Угрюма и Горшу, что легко отделался, паскуда.

Меня пнули под зад. По мостовой забухали подковками сапоги удаляющихся стражников. Если б только они знали, насколько близко костлявая прошла от них — просадили бы мои деньги с большей пользой. Впрочем, они справятся и так. А что делать мне? Нужно бы вернуться к лавочнику да прибрать труп. По такой жаре его в два счета раздует, а мне еще столоваться у него под боком. К тому же стоило ждать скорых вестей от Совета, который уж теперь-то непременно снизойдет до меня. Но вначале я должен повидать Сабеллу. Не раз ее бойкий язычок оказывался весьма кстати. За свои услуги она брала немало, однако я платил не торгуясь. В любви девочка была неутомима, но куда выше я ценил ее неутомимую болтливость. После истории со «змеенышем», думаю, кое-что мне удастся получить от нее задаром. Прелести Сабеллы меня сейчас волновали мало, а вот порасспросить о загадочном посетителе Рюго — того самого, чей заказ я исполнил — было бы любопытно.

Искать Сабеллу в «Озорном вдовце» в этот час не имело смысла — среди товарок девочка слыла зажиточной и имела собственное жилье где-то у дровяных складов близ старого порта. И после полутора лет прозябания в Затуже мне стоило немалого труда отыскать нужное место. Близость Леики здесь не спасала, скорее наоборот: жара, напитанная влагой, обжигала сильнее. Сладковатый запах водорослей мог соперничать со зловонием, если бы не старые склады. С тех самых пор, как в верховьях Гнызы заложили каменоломни, город перестал нуждаться в строительном лесе. О складах вспоминали лишь под зиму, а с весны по осень один Кларий ведает, чем забивали их гнилое нутро. Я медленно брел по улице, пытаясь угадать дом Сабеллы. Спросить было не у кого. Я пробовал стучаться в двери, но хотя за ними шуршало, шаркало и сопело — мне ни разу не ответили. Наконец дверь одного из домов отворилась сама и на пороге показалась женщина. Она поманила меня пальцем. На вид ей было лет сорок и все «сорок» весьма потасканные. Сквозь неряшливый слой белил местами проступала загоревшая дочерна кожа, отчего ее лицо казалось таким же полинявшим, как и ее платье.

— Ищешь кого или уже нашел? — она призывно улыбнулась и распахнула дверь пошире.

— Похоже, нашел — я подошел вплотную, — только чуть позже, а пока мне бы Сабеллу сыскать.

— На что тебе отродье, когда есть женщина чистая, — «чистая женщина» кокетливо поправила свалявшиеся лохмы.

— Дело у меня до нее — доверительно шепнул я ей чуть ли не в самое ухо, — должок забрать. Ты обскажи как найти ее, а после я к тебе зайду.

«Чистая женщина» выдохнула и задышала чаще.

— Следующим переулком налево, чуть вправо и сызнова влево. Там дом с крыльцом высоким, так вот чуть в сторонке другое крылечко — низенькое — как раз ее, отродьино. Да один смотри не приходи: я женщина порядочная — вина прихвати.

Я поспешил указанным путем. Стоило поторопиться, в любой момент Сабелла могла отправиться на промысел, а мне сейчас в «Озорной вдовец» путь заказан: велик риск нарваться на «славных детей клариевых» Угрюма и Горшу, продувающих содержимое моего кошеля. Я быстро отыскал нужный дом и крыльцо. Дверь оказалась незапертой…

Я торопился напрасно: Сабелла была тут. Она сидела на кровати. Кто-то аккуратно перерезал ей горло.