Глава 22

— Отщебетала, значит, Сабелка, отбегала, — Кирим повозился на волосянике, устраиваясь. — Жаль девку. Другой раз и в долг дозволяла. Добрая была шлюха и… черт с ней. Ты лучше порасскажи, как тебя угораздило в эдакой погани поселиться? Уж больно на стойло смахивает.

— Пуст я, — мне досталось торчать на полу рядом с Шамиром, принявшему как должное воцарение старшего брата на лучшем в моей комнатенке месте. — Стараниями Угрюма и Горши.

— Кто такие? — Шамир глянул на меня.

— Добрые дети клариевы.

— Добрые?

— Могли и горло перерезать. Едва с рюгова двора свели. Никто бы не хватился, — мне вспомнился полный надежды взгляд Свирча, — А кое-кто и приплатил бы.

— И впрямь добрые, — согласился Кирим. — За нами-то зачем приперся? Не ровен час, нарвался бы на «добрых детей». Чего ради? Ведаешь же, как Восточную за глаза кличут? То-то. Отбыли бы да отправились с миром. Я ведь не от пустого любопытства пытаю: нам с братом еще ответ перед набольшим держать, когда это мы поспели себе клыки отрастить, чтобы его словом подтираться.

— Может с миром… может в мир иной.

— Говори. Тянешь как бабу за вымя, — Кирим посерьёзнел.

Так, старшего я, похоже, настроил на деловой лад, стало быть, и младший неприминет. Теперь самое время побыть убедительным.

— Думай, Кирим, думай. Все изменилось. Зарезали наследницу престола. Святая братия точно с цепи сорвалась, просеивает улицы разве что не ситом. По городу слух пошел, будто его святейшество счет головам открыл. Прежние договоренности потеряли силу. Теперь в отчет любой годится. Так уж водится: не могут поймать одного — гребут всех. Это как промеж пескарей язя ищут. Только ведь не бросают пескарей обратно в воду-то, вот в чем штука, Кирим. На травку, чтобы впредь под руку не лезли, живца не глодали, не застили. Сдается мне, метит наш Фома под шумок нижний вычистить. Смерть принцессы ему только на руку. Что король в седмице пути от города архиепископу плевать. Тут у Ла Вильи голова должна в шее свербеть. А выгорит дело, словят убийцу, никто не упрекнет его — Фому — в том, что он не радел. И город чист. Церковь Новой веры переживает теперь не лучшие времена: прихожане по кабакам расползлись. Корзина для податей пустует. Все позабылось — и сиургская казнь, и канувшие в верховьях Гнызы харпаты — у толпы память куцая. Учини им знатную резню, и ковать послушную паству рука умается. А средь добрых прихожан огольцы с тавром вроде вашего архиепископу ни к чему. Потому много вероятней, что отправились бы вы оба из Восточной прямиком в Леику и дальше — к Окраинному морю. Такие дела, Кирим.

Кирим молчал. Помалкивал и Шамир.

— Так ты, стало быть… пожалел нас? — широко зевнув, старший вновь растянулся на волосянике.

От меня не укрылись ни пауза, ни нарочитость зевка. Чего-то подобного я ждал. В нашем с Киримом мире жалость имела реальную цену. Сабелла знала ее. И Кирим запомнил. Не в тот день, когда его отец, возвратившись с охоты, вместо кабаньей туши на плече приволок истекающего кровью незнакомца. Не в те дни, когда его мать не отходила от постели метавшегося в бреду раненого. И даже не в то погожее утро, когда сердечно простившись, незнакомец покинул их дом. Это случилось потом. Когда несколькими днями позже, под вечер, спасенный вернулся с приятелями. Когда сквозь их пьяный смех и тяжелое дыхание, перемежавшиеся осиплыми стонами матери, Кирим едва слышал слабеющий хрип отца. Когдапод гулкое буханье сапог шныряющих по дому «гостей» изо всех сил сдавливал рукой рот готовому расплакаться младшему брату… Бьюсь об заклад, Кирим и не помнит, как поведал мне эту историю. Извлечь потаенное, сокровенное, не бередя собеседнику ран, есть умельцы промеж ушлых. Но умалить с кровью вросшее в душу воспоминание до ничтожного, брошенного вскользь за хмельным трепом так, чтобы после жертва не терзалась сказанным, могу заставить только я.

— Выгребли меня досуха: в кошеле на медном блоха скучает. А вы, помнится, дело о камнях ладили.

Жалость Кирим мог принять лишь как разменную монету для обоюдной выгоды. Поведать, что я спас их с братом по доброте душевной — значило утвердить его в мысли, что со мной не все чисто. Условия сделки — вот что следовало обозначить сразу, дабы избежать ненужной мне подозрительности в будущем.

— Мнишь это мы Сабеллу? Прибрали, что хотели и того? — Кирим приподнялся на локте. Напряжение уходило из его голоса.

Я пожал плечами. Кирим ухмыльнулся.

— Это ты зря. Много б не дали девке конечно, но и резать не стали бы. Да и не поспела она на овцу указать: следующим же днем нас в Восточную прибрали.

Я внимательно поглядел на Кирима.А ведь не врет. Выходит напрасно я за этой парочкой в пекло лез. Напрасно уповал, что братцы прольют свет на таинственного визитера Рюго. Правда, их участие стоило бы последнему жизни, но даже труп для меня был бы стократ полезнее, чем ничего. Я не пытался скрыть разочарования на лице, зная наперед, что Кирим истолкует его по-своему.

— Что, закинул сеть в места судачьи, а вытянул какахи рачьи? — старший щерился, точь в точь продувной торгаш, сбывший ротозею лежалый товар. — Даром, Лесс, даром ты в Восточную таскался. А нам с этого, стало быть, прибыток. Всё как есть: кому зерно, кому мякина. Наплюй. Поведай-ка лучше, что у тебя со «змеями». Восточная прямо ульем гудела. Болтают, ты четверых порешил.

Еще в переулке, ставшем для незабвенной троицы роковым, я понял, что девственная тайна нашей со «змеиным князьком» встречи в Зловищах безжалостно поругана. Потому и не было причин кривить душой перед Киримом. Единственную метаморфозу в моем рассказе претерпело лишь содержимое моего кошеля. Порядком заниженное, оно, тем не менее, позволило заручиться одобрением братцев, не вызвав лишних вопросов.

— Ясно, — выдохнул Кирим, когда я закончил. Сел, скрестив ноги. Поглядел на меня долго и тяжело, будто взвешивая. Что-то скорбное появилось в его взгляде. — Так. Спасибо не говорю, потому как разумею, который интерес тобой двигал. Однако ж и оставлять тебя прогулявшимся до Восточной задарма — тоже не дело, хоть и подмывает — твой промах. Денег не дам. Про то и думать забудь. Подмогу с крышей над головой и харчами. «Змеи» — печаль твоя. Сюда они открыто рыл не сунут: наша делянка. Ну а за порогом… уж не обессудь. Человек ты сторонний, грызться из-за тебя со «змеями» нашим никакого интереса нет, но и воду на мельницу шакалам лить не будут. Шамир, свисни-ка там хвоста этого лисьего.

Младший вышел из комнатки и воротился уже с Готаром. Корчмарь ступал впереди степенно, гордо вскинув голову. Мне он улыбнулся сердечно, как старому доброму другу, и с достоинством обернулся к Кириму, всем видом выказывая готовность принимать заслуженную награду. Ну, старший ему и явил подарочек. Отныне и впредь Готару вверялась чуткая забота о моей персоне. Разумеется, за свои кровные. Теперь я мог харчиться сколь угодно раз на дню. Пойло и шлюхи на мое усмотрение, без меры. Подобающую комнату мне должен был подобрать сам корчмарь с условием, что наши вкусы сойдутся. Готар слушал молча. Лица его я не видел, зато видел, как медленно опускались его плечи, словно бремя заботы материализовалось и теперь неодолимо тянуло их к земле.

— И вот еще, — Кирим сек сплеча: перемена в облике корчмаря была ему до рюгова фонаря, — комнатку Лессу с ходом тайным сыщешь. Поди, всю богадельню изрыл, на случай буде нужда драпать припечет, а? Ну, а коли нет — свою уступишь: себе-то отнорок ей-ей припас, старая ты лисица. Да гляди о плате не заикайся. Узнаю, языка лишу. Ступайсебе.

Готар деревянно повернулся и вышел из комнаты. На меня он старался не смотреть.

— Так-то, Лесс — Кирим снова вытянулся на волосянике, — сиднем торчать в блошиннике, тебе без надобности. А за общую дверь не суйся: «змеи» непременно наладили за ней догляд. Мы с Шамиром теперь к набольшему двинем — об тебе в полпальца намекнем, посмотрим, куда ветер дует. Потом обскажем, что да как. Постарайся до того кишок не растерять…

**************

Когда братцы, наконец, покинули мое жилище, я растянулся на волосянике, что еще хранил влажное тепло киримового тела. Вопреки заверениям старшего, свой поход в Восточную мякиной я не считал. Чудесное превращение служанки Амалии в дочурку графа Стржели занимало меня не меньше, чем полуночный визитер Рюго. Лохмотник с охраной да целым состоянием на пальцах, дочь сановника на побегушках в собственном доме, слуга-проныра, плетущий интриги за спиной господина… чем не пьеска? А главная роль досталась мне. Роль простака, которого все кому не лень водят за нос. Узнать бы еще кто сочинитель…

Я разом осадил взявшие было разбег мысли: за дверью кто-то стоял. Чуть слышно скрипнула половица, еще одна. Кто же это там мнется? Уж не разобиженный ли Готар вернулся возопить о горькой судьбе и моем предательстве? В дверь поскреблись. Легонько, словно и не собирались быть услышанными. Готар имел обыкновение стучаться вкрадчиво, но скрестись мышью… Впрочем, приказ Кирима мог оглушить корчмаря настолько, что бедняга вкупе с верой в людей растерял и последние силы. Я подошел к двери и рывком распахнул ее.

Застывшая на пороге девица никоим местом на Готара не походила, и это радовало. Мое внезапное появление ее ничуть не испугало. Похоже, она ждала, что ей откроют — мышиная возня у двери была лишь непременной данью показной стыдливости. Гостья разглядывала меня и аскезу пристанища за моей спиной с откровенным любопытством, даже с каким-то озорством. Отблески коридорного каганца так и плясали в ее глазах. Только раз по миловидному личику скользнула едва уловимая гримаска разочарования. Уж не знаю, кому перепало: моей внешности или естеству дозволяющему мириться с обитанием в стойле. Девчонка молчала. Я тоже не спешил срывать завесу таинственности, предпочитая разглядывать гостью в ответ. Высокие скулы, миндалевидные и оттого кажущиеся чуть раскосыми глаза, подбородок клинышком, вытянутые ушки, вздернутый носик… все в ее личике было каким-то угловатым, остреньким. Лисьим. У нее и волосы были подстать: рыжие, длинные, сверху на затылке стянутые лентой в густой хвост, небрежно брошенный на плечо. Я прищурился. Красивая лента. Переливается, мерцает в волосах, будто подмигивает. Игриво так, многообещающе. Взгляд поневоле скользнул вниз. Рискованный наряд выбрала девчонка для визита в логовище одинокого мужчины. Простенькая, без вычур, камиза до щиколоток больше выставляла на показ, нежели прятала. В своре родовитых шалав камизы обычно брали дорогим шитьем, надежно скрывая под ажурной вышивкой дряблые от тучного изобилия хозяйские тела. Эта же была искусно подогнана по ладной фигурке боковыми завязками и держалась на округлых девичьих плечиках только лишь благодаря паре тонюсеньких бретелек, оставляя руки обнаженными. Я поднял взгляд и встретился с гостьей глазами. Она улыбнулась с готовностью, словно бы только этого и ждала, повела плечиком, и камиза с легким шорохом соскользнула к ее ногам, являя то немногое, что еще оставалось тайной. Зачем она тут я понял уже давно, и все же поднял вопросительно брови, поддавшись странному желанию услышать ее голос. Почему-то казалось, что и он должен быть у девчонки тонким, остреньким.

— Меня хозяин прислал — лисье наваждение сгинуло. Голос оказался до оскомины избитым: грудным, бархатистым, с томной поволокой, каковую наторелые бабенки обычно подпускают для романтического флеру.

Я нацепил самую сердечную из своих улыбок. С шутливым поклоном отступил в сторону, сделав приглашающий жест рукой. Учтиво пропустил гостью вперед и, бережно уложив ее на пол лицом вниз, выпрямился. Под левой лопаткой девчонки, куда вошел стилет, между золотистым атласом кожи и сталью набухали темные бусины.

И чья же это душа заместо моей на небеса отлетела? Надо же «хозяин прислал»… это Готар-то!? После всего того, что я с ним сделал!? Подобное смирение проняло бы и самого Клария. Вот кто же это такая была? По всему не новичок: недурно отыгран образ, камиза своевременно явила девичьи прелести, как единственное оружие хозяйки. За глаза хватило бы простому смертному, чтобы он начал думать другим местом. Но не мне. Уж больно приметной лентой девчонка подвязала волосы. В обеих частях города шлюхи держали за правило подвязывать волосы ярко-алыми лентами. Иные зубоскалы усматривали корень этого в красных воротничках святош Новой веры. Так ли, нет, но даже грошовая потаскуха в самой занюханной затужской дыре имела в волосах кричащий шелковый лоскут. Но ни одна не использовала для этого удавку. Да еще столь экзотичную. В южных землях такую ленточку величали эвирским серпом. Мастерилась она из полоски воловьей кожи, обработанной таким образом, что растяжение превращало ее в прочную струну. Но главная изюминка вдругом: алмазной крошке хитрым способом нанесенной на полотно. Подобная «присыпка» позволяла без особых усилий перерезать жертве горло. Такая вот забавная лента. Занятная девчонка постучалась в мою дверь. Не осталец, не скамор и уж конечно не из коновалов Ла Вильи: эти таиться бы не стали, смахнули б готаровскую богадельню к чертям со всеми, кто внутри. Чья же ты? А если и впрямь Готар? Решил избавиться от навязанного приживалы. Вот так сразу? Едва проводив братцев? Да нет. Так кардинально решать вопрос корчмарь поостережется, разве что в стакан с вином плюнет. Остается «змеиный царь». Чем не хозяин? В открытую не сунутся, значит? Ваша делянка, говоришь? Эх, Кирим, святая простота. Впрочем, девчонку, похоже, приберегали для особых случаев. Не светили ей понапрасну. Когда же она являлась, после рассказывать было уже некому.

Что тут скажешь, отрезвляющий визит нанесла мне девчушка. От дерьма в нужнике не укрыться, а Затужа осталась для меня тем же, чем и полтора года назад: огромным нужником. Я принимал это пока его двери оставались открытыми. Теперь же я хотел отсюда выбраться, но прежде мне нужно отыскать того, кто эти самые двери захлопнул у меня перед носом. И я найду его. И для этого буду делать то, ради чего меня создали.

****************

Я решил, что отыщу Готара в кладовой, справедливо рассудив, что вид припасов скорее исцелит израненную душу корчмаря. Расчет оказался верным: Готар и в самом деле оказался там, но, судя по всему, облегчения это ему не принесло. Неспешно со скорбным видом он шествовал среди полок, словно военачальник сквозь строй солдат, отправляемых на верную смерть. Было что-то отеческое в том, как он обнюхивал кадушки и похлопывал закупоренные бочки. На почтительном расстоянии за Готаром семенил управляющий. Я дождался, пока корчмарь заметит меня, и еще дольше, пока перестанет делать вид, что меня здесь нет. Наконец, отдав какие-то указания, он отослал управляющего и подошел ко мне. Улыбка на его лице была словно высечена в камне.

— Чего изволит, милсдарь? Комнату вам уже приготовили. Не желаете ли вина? Я прикажу принести.

— Милсдарь желал бы, да мниться ему, не удержишься ведь, чтоб не харкнуть в кувшин.

С подобным выражение физиономии Готар мог и не кивать, чтобы подтвердить мою догадку.

— Послушай, Готар, я ведь не отказывался от своих слов. Более того, я поднимаю плату вдвое за все, что ты для меня сделал и втрое за то, что сделаешь еще. И ко всему этому великолепию имею лишь одно непременное условие: не задавай лишних вопросов.

Воистину живительным оказалось слово мое. Корчмарь расцветал на глазах: взор стремительно покидала скорбь, таяла меланхолия, недужную бледность сменил румянец. Последней воротилась знакомая улыбка. Похоже, теперь я без опаски смогу пить присланное Готаром вино. Но это после, а пока…

— Труп в моей комнате, прибери его.

Готар красноречиво промолчал.

— И еще, марвенское барахло мне понадобится. Что до хозяина тряпья… проследи, чтобы он не мучился.

Знакомый волчий блеск мелькнул в глазах корчмаря, когда он кланялся.