Глава 5

Стена с легким щелчком стала на свое место, скрыв потайной вход и недовольное лицо Рюго, который поковылял-таки следом, в надежде уязвить мою совесть, а, может, просто удостовериться, что я действительно убрался и более не помешаю его трепетному уединению с золотом. Я остался в одиночестве посреди небольшой комнаты.

Мне выпала редкая удача занимать одни из лучших апартаментов «Озорного вдовца», во всяком случае, Рюго при самой первой нашей встрече отрекомендовал этот клоповник именно так. Маленькое кособокое оконце с наглухо забранным в деревянную оправу мутным стеклом, сквозь которое и в погожий-то день едва удавалось протиснуться паре солнечных лучей. Огромный, чуть ли не в полстены, камин, облицованный гранитными плитками и сработанный «для вида», поскольку единственным дымоходом в комнате была узкая — в палец шириной — щель в стене под низким прокопченным потолком. Крохотная монашеская кровать без тюфяка, исправно служившая лишь одной цели — «умерщвлению позывов плоти грешной». Небольшой запертый сундук в изножье кровати, от которого разило плесенью и тленом. О его содержимом ничего не знал даже сам Рюго — брезгливость брала верх над алчностью. Низенькая раскоряченная скамья подле обшарпанной входной двери. Довершал картину массивный стол у окна с наспех зачищенной от подозрительных бурых пятен и глубоких зарубин толстой столешницей. Рюго клятвенно уверял, будто стол этот «из мореного дуба, собственность вождя одного из влиятельных сиургских племен», был доставлен по окончании Сиургской компании в Затужу аж с окраин Плашских пустошей и перекуплен за немалые деньги. Однако я полагал, что свое единственное увлекательное путешествие этот стол для разделки мяса проделал в мои «хоромы» из кухни, что на нижнем этаже корчмы.

На абы как выбеленной щербатой стене, справа и слева от бесполезного камина, мирно потрескивали масляные светильники. Сквозняк лениво поглаживал чахлые лепестки янтарных огоньков. Рюго зажигал их самолично — обозначал тем самым обитаемость комнаты, я же старался оставаться в «светелке» не дольше, чем того требовали обстоятельства. Комната служила удобной ширмой, скрывающей порочные деловые связи хозяина «Озорного вдовца» с отряженными Тар-Караджем убийцами. Большее время она пустовала. Скаморам не воспрещалось находить себе жилище самостоятельно, чем с готовностью пользовался прижимистый торгаш, как всегда смекнувший себе в прок: чего ради глумиться над собственным кошелем, обустраивая бесприбыльную собственность? Это можно было понять: денег в уплату за комнату ни от Совета, ни от навязанных им жильцов Рюго не получал. Чуть менее двух лет назад, выслушивая хвалебную песнь своему новому пристанищу и поневоле сравнивая ее с замызганной действительностью, я как всегда решил подыскать себе жилье поприличнее, о чем и сообщил новоиспеченному «бомли». На мое решение Рюго тогда лишь утвердительно кивнул, будто ждал именно такого ответа.

Я закрыл глаза. Заказ выполнен. Леди Агата благополучно остывает в своей опочивальне. Покупатель, правда, требовал отрезать ей уши и нос, так магистрат неизменно поступал со всеми отпетыми душегубами перед публичной казнью, только я не мясник. Я допускаю право на ответную жестокость лишь напрямую, без посредников. Не достает мужества и силы, чтобы отомстить самому — милости просим довольствоваться тем, что могу предложить я. Садовник… Мне его смерть была ни к чему. Я решаю как, когда и где умрет оплаченная жертва — остальными хороводит судьба. Стало быть, насолил кому-то старик, раз она его тропку с моей свела. По всему выходит, одно у нас ремесло, общее. Мы… у нас… себе-то зачем врешь, скамор? Ты и сам отплясываешь порой под ее дуду, как миленький, где там угнаться за тобой вертлявому балаганному плясуну. И тобой она вензеля выделывает, а что живой пока, так, поди, разберись, что у нее на уме? Судьба — леди с причудами.

На отдаленный — приглушенный стенами — гул посетителей корчмы незваная память услужливо наложила голодный вой вьюги, снежным языком вылизывающей разбросанные по деревне трупы. Сухой треск догорающих хижин. Тоненькую фигурку ребенка, притулившегося у каменного колодца, подле припорошенного снегом обезглавленного тела женщины. Худенькими ручками он что-то прижимал к груди. Крепко-крепко, словно сокровище. Бережно кутал в рваную, бурую от крови холстину. Время от времени ветер набрасывался на него. Трепал лоскутья ткани, точно пытался вырвать сверток из рук. Но ребенок только крепче прижимал сверток к себе, раскачивался и что-то тихо-тихо напевал ему, будто успокаивая. Ласково гладил ладошкой выбившиеся из-под холстины длинные слипшиеся пряди темных волос…

Такие у судьбы причуды, куда уж там сиятельному ублюдку Стржеле! Я прислушивался к себе — пусто и гулко в душе, словно в глиняном кувшине пропойцы, разве что на самом донышке, совсем-совсем немного… да нет, ничего там нет.

Я открыл глаза. Память не имела надо мной власти. Больше не имела. Скорее по привычке она все еще подкидывала мне обрывки воспоминаний, но они давно уже утратили краски, стали тусклыми. Я не помнил ни лиц, ни имен людей, которые в далеком прошлом должны были что-то значить для меня. В Тар-Карадже у нас были хорошие учителя. Накрепко проросли в меня — не вырвать — слова Старшего отца: «Отправляясь в путь, отбросьте бремя воспоминаний. Идите налегке и никогда не оглядывайтесь. Прошлое — за спиной, будущее — дым, живите здесь и сейчас».

Я посмотрел на «разделочный» стол и усмехнулся. Возле оплывшего в медной плошке свечного огарка стоял небольшой пузатый кувшин с широкой горловиной, в каких обычно водовозы продавали воду рассеянным девицам, позабывшим свои кувшины дома, лежал чистый рушник и оструганная буковая палочка, аккуратно обернутая мягкой тканью. Чтобы ткань ненароком не развернулась, с краев ее прихватывали тонкие кожаные ремешки. Чудеса заботливости Рюго стал проявлять после того, как однажды приступ выдыхающегося «перевертыша» застиг меня в его комнате. Я не имел удовольствия видеть, что происходит с моим лицом в момент трансформации, а вот Рюго «посчастливилось». Когда я очнулся после приступа, он сидел, забившись в дальний угол комнаты, и целил в меня из огромного арбалета. Оказалось, что Рюго никогда раньше не присутствовал при трансформации. Скаморы редко прибегают к услугам «перевертыша» — слишком сильна боль — предпочитают грим. К тому же это снадобье слыло, едва ли не самым капризным в арсенале наемного убийцы. Потом Рюго рассказывал, чего ему стоило не начинить меня арбалетными болтами. Ничего страшнее, по его словам, ему до того видеть не приводилось, и дай святой Кларий не приведется впредь. «Ей-ей, Лесс — рассказывал он, — как только ты на пол осел, да как рожа у тебя забугрилась, так я и заподозрил грешным делом: всё, попался Лесс за грехи духу нечистому и меня с собой утянуть явился. Я уж все молитвы, какие знал, выдал, а какие не знал, сам измыслил. А ты на полу корчишься, рожа, точно глина под руками гончара, и лепит, и лепит он из нее лица всякие, иные незнакомые, а иные будто и видал где. Ну, думаю, как на отце моем покойном остановится бесовское отродье, так я в глаз ему болт арбалетный и вправлю! А как твое лицо увидел — решил погодить». С тех самых пор Рюго исправно осведомлялся перед очередным заказом, буду ли я пользоваться оборотным зельем и, получив утвердительный ответ, заранее подготавливал все необходимое.

Но сегодня мне его «подношения» не понадобятся. Я обогнул стол и подошел к камину. Из искусного тайника вытянул длинный узкий сундучок. Под деревянной крышкой, каждый в собственном гнезде из соломы, мутно блестели закупоренные сургучом флаконы разноцветного опалового стекла. Я выбрал самый тоненький синего цвета. За год в Затуже я успел примелькаться в определенных кругах. Успел обзавестись связями. В присутственном зале корчмы я мог повстречать знакомую компанию, к этому времени уже хорошо набравшуюся. Меня не преминут пригласить за стол. И придется «дружище Лессу» заодно с хмельной братией скабрезно шутить, нестройным хором подпевать заезжим музыкантам, в такт стучать огромными деревянными кружками о стол и хлопать вертихвосток-подавальщиц по упругим задам. В обычный день я мог позволить себе немного расслабиться, но не теперь, когда заказ только-только исполнен. Голову следовало сохранить трезвой — непременное условие для того, кто хочет сберечь ее на плечах.

Откупорив флакон, я одним махом выпил его содержимое и шагнул к выходу.