Глава 13

Вилял ты, «братец» мой названный, кривил душонкой своей паскудной. Ни словом, ни полсловом не обмолвился ты с дружками, потому как ни с кем делиться не собирался. Припомнил я взгляд твой пытливый, что пленкой масляной подернулся, когда ты у меня кошель на поясе углядел и взвесил. И Сабеллу на твоих коленках припомнил. Это ведь ты нашептал девчонке, что нужно делать, ты. И Плечу её подсадил тоже ты. Сам же потом дурня и подначил, на самолюбии его бычьем сыграл. И что Вепрь на меня кинулся — твоя работа. Хитрый ты был, пес, осторожный, хотел посмотреть чего от меня ожидать. А послушался тебя Вепрь, потому как не простая ты сошка, какой прикинуться пытался. Уж больно приметный амулет на шее твоей — змея, свитая не в одно, не в два, в три! кольца — такую цацку еще выслужить надо. Щеголяли ей лишь те, кто в банде право голоса имел. Только не понял ты ни черта, раз поперся за мной один, ночью. Подвело тебя звериное чутье на опасность, благодаря которому ты выживал до сих пор. Кошель мой набитый глаза тебе застил. Никто не ведает, ни куда ты направился, ни где искать тебя, и найти будет ох как непросто — Зловищи следов не оставляют.

Остается Сабелла. Не раскусил я девчонку, упустил. И ведь дрожала, искренне так. Впрочем, если подумать, какой у неё был выбор? Дрянь выбор. Откажись, и личико гладкое излохматят бритвами. После такого ей разве что в подворотнях да по конюшням под нищебродами за еду корпеть. А прознают братцы о сговоре со «змеями»… тут уж одним личиком не отделаться. От такой будущности поневоле затрясет. Проворные у шлюх язычки. Вот только пользоваться язычками теми по-разному можно. Попадались промеж клиентов и такие, что умело совмещали приятное с полезным. Обстряпает темное дельце хват, забряцает в его карманах деньга, ошалеет он от прибытка и прямиком в хлебосольные объятья прелестниц. И уж там, разомлев от выжратого вина, от тела знойного, примется болтать. Шлюхе что, мели себе на здоровье, любовничек, только заплатить не забудь. А после заявляется к шлюхе тот, кто умеет слушать, и, что важнее, слышать. Ловко укроет интересующий его вопрос в ворохе пустого трепа. Глядишь, и хват уже болтается с узлом за ухом под перекладиной или в нужнике с ножом в боку отдыхает, или совсем сгинет, как есть ни слуху, ни духу. Тут уж кто щедрее сведения оплатит: магистрат, разобиженные дружки… да мало ли кто. Сабелла, как и товарки её, на язычок бойка, но одно дело о чужом щебетать и совсем, совсем другое, когда под собственными ножками земля полыхает. Нет, будет помалкивать девчонка, как рыбка будет. Что упырь этот исчез ей только на руку: кто слышал, что он там в ушко нашептывал? Никто. Уж он постарался, я уверен. А связать исчезновение матерого душегуба с «Лессушкой» это нужно обладать воображением, куда большим того, что имеется у девчонки.

И снова я спокоен. Нерушимо, монолитно спокоен, даже несколько деловит, выбирая кому умереть, а кому остаться жить. Оценил ситуацию, отыскал то, что позволило ничего не подозревающей шлюхе избежать смерти. А если бы не нашел? Если бы решил, что девчонка нужнее мертвая? Смог бы тогда? Перед глазами проплыл образ мертвой Агаты, такой крохотной на безбрежной лазури шелкового покрывала… Конечно, смог бы… без колебаний.

Я миновал центральную площадь, бугристую от мусорных куч, с грудой бревен над бывшим главным спуском в шахту. Оставил позади пугающе одинаковые домики — медленно истлевая, они даже заваливались в одну и ту же сторону. Пересек пустырь — грязно-серое, точно скомканное, покрывало высохшего вереска с редкими проплешинами потрескавшейся земли. Я прошел Зловищи насквозь и… вернулся в Затужу. Сильно разросшийся нижний город давно уже стиснул бывший поселок рударей кольцом. Некогда магистрат призывал вымести до основания образовавшееся под самым носом «крысиное гнездо», однако церковь выступила против «жестокосердного избиения заблудших тварей клариевых». Но вовсе не забота о ближнем двигала благочестивым архиепископом затужским. Куда выше его святейшество ставил память людскую. Не хотел он, чтобы вот так запросто люди предали забвению то, чего забывать им никак не следовало. Потому-то и остались Зловищи. В назидание. Как когда-то харпаты оставили недостроенную башню.

К дому я вышел, когда ночной мрак уже заметно посинел, а с Леики ощутимо потянуло душной сыростью и густым запахом прелых водорослей. Мне пришлось постараться, уворачиваясь от патрулей. Скрываясь в неприкасаемой мгле подворотен, я пропустил их не менее дюжины. Надо признать, я здорово растревожил вельможный улей. Кого тут только не было! Меж неизменных гербов Затужи и герцога Ла Вильи я приметил немало иной, знакомой — за пару лет кое с кем приходилось сталкиваться — и вовсе незнакомой мне геральдики. Львы, грифоны, витые ленты, крылатые мечи… Похоже, герцог выжал из родовитых семейств верхнего города на улицы всю их личную стражу и даже слуг! Впору было присвистнуть: я сильно недооценил его привязанность к советнику. Впрочем, вся эта их мышиная возня меня трогала мало: убийца им не известен. Что с того, что осиротевший Стржеле заручился поддержкой Ла Вильи? Они ловят воздух. Частым гребнем патрулей расчесывают патлы улиц в надежде выцарапать блоху, что так больно укусила. В конце концов, им придется смириться с тем, что убийце удалось ускользнуть. На постоялых дворах, в корчмах, в людской сутолоке еще какое-то время будут копошиться ряженые топтуны, но и рвение тайной канцелярии не безгранично. Скоро, очень скоро кипучую деятельность сменит рутина, которая благополучно похоронит надежду размотать это дело, оставив убитого горем графа наедине с бессильной яростью…

Впереди, по примыкающей улице яростно гремел сапогами очередной патруль. Я вжался в стену, слившись с нетронутой рассветом переулочной теменью. Стражники прошли в гробовом молчании. Двое из них волокли под руки какого-то бедолагу с напяленным на голову дерюжным мешком. Последним, спрятав руки в просторные рукава черной рясы, прошаркал полуночник. Видок у него был помятый. Походя, он небрежно швырнул «метку» в укрывшую меня тьму. Я усмехнулся про себя. Чахлое получилось заклятье, дрянное: шагов на пять, не больше. Выдохся родимый, поиздержал запасец казенный. Похоже, не один кристалл манны спустил за сегодняшнюю ночь, точно псу под хвост. Я подождал, пока шаги отдалились, и выбрался из переулка. Улица была пустынна. Ненадолго. Справа, на стенах домов таяли отсветы факелов скрывшегося за углом патруля, а слева, в предрассветных сумерках, уже нарастал скрип и грохот несмазанных колес. Я махнул через улицу и нырнул в подворотню. Сбоку от арочного проема — знакомая дверь черного хода. Добрался. Позади, подпрыгивая на выбоинах, прокатилась двухколесная телега с бочкой внушительных размеров. Глухо перестукивались деревянные ковши, привязанные в ряд к дощатому борту. Тянул ее голый по пояс, жилистый, словно скрученный из корабельных канатов, водовоз.

Ключ повернулся в замочной скважине с легким, едва слышным клацаньем. Моими стараниями: в свое время пришлось немало повозиться, отскабливая замок от ржавчины и натирая его металлические потроха маслом. Я толкнул дверь. Она бесшумно отворилась. Охранная руна слабо серебрилась на полу подле самого порога. Нетронутая, миленькая моя. Значит и наперсница её — у парадного — цела. Я вошел, тщательно заперев за собой дверь, и остался один на один с тьмой, настолько полной, настолько безупречной, что с ней не справлялся даже мой хваленый скаморский глаз. С тех самых пор, как я поселился в доме, ставни на окнах оставались закрытыми наглухо. Тем не менее, среди всей этой первородной тьмы я передвигался уверенно, не опасаясь влететь лбом в косяк или кувыркнуться через не вовремя подвернувшуюся скамью: на то, чтобы запомнить нехитрую планировку жилища, в свое время, мне хватило одного взгляда. К тому же каждая деталь некогда зажиточной обстановки, из тех, что хозяин не успел спустить на выпивку, сохраняла свое, строго определенное мной, место. Рука безошибочно опустилась на мешочек с огнивом.

Тонкими золотистыми лепестками одна за другой вспыхивали свечи в бронзовом канделябре. Тьма нехотя ворочалась, но отползала все дальше и дальше, обнажая массивный комод, на котором стоял канделябр, тускло отблескивающий потрескавшимся мрамором камин, пару скамей, узкий длинный стол и… одинокую фигуру старика за ним…