Глава 1

Багровый, растерявший лучи солнечный диск, клонился к Бетамскому кряжу, яростно заливая поросший густым лесом холм кровавым. С востока наползала ночь, зажигая на темнеющем небе первые звезды.

Я почувствовал приближение боли и тихо выругался. По моим подсчетам снадобье должно было прекратить свое действие в моей берлоге, что на Сонной улице, или, на худой конец, в комнатах «Озорного вдовца», но уж никак не в опочивальне безвременно усопшей леди Агаты. Все ингредиенты я подбирал и смешивал сам, в необходимых пропорциях… разве что опия добавил больше, чем следовало: легче переносить боль при трансформации. Скорее всего, это и повлияло на продолжительность действия. Скверно. Очень скверно. Если громилы за дверью, не получат в ближайшее время вожделенных страстных стонов… одной мысли на двоих в их башках хватит, чтобы возникли ненужные вопросы. И получить ответы они пожелают немедленно. Впрочем, строгий приказ леди Агаты оставить ее в покое и не заходить в опочивальню, ни под каким предлогом, выигрывал мне некоторое время, правда, совсем немного: платил телохранителям все же любящий отец. Неистовый романтизм бедной девочки тоже пришелся мне на руку: месяц до самого главного… с такой-то выдержкой, вряд ли Агата имела обыкновение отдаваться без продолжительных прелюдий. Растягивала удовольствие. Телохранители не могли не знать об этой её вычуре — кто же лучше слуг осведомлен о тайной жизни хозяев — будут ждать.

Я опустился на колени, скомкал угол ниспадающего с кровати покрывала и запихнул импровизированный кляп себе в рот. Крепко сжал зубами податливый шелковый комок. Съежился, обхватив плечи скрещенными на груди руками. Потом пришла боль.

С неспешностью палача, обожающего свое ремесло, она принялась за работу. Деловито вогнала под кожу щербатые крючья и растянула их в стороны. Полоснула отточенными лезвиями по мышцам и сухожилиям. Раскаленными клещами старательно выкрутила суставы. Железными тисками сдавила виски и продолжала затягивать пластины, вращая незримый винт, пока череп не дал трещину. Тогда она взяла кипящее масло и аккуратно наполнила им мою голову. Сквозь ослепительную боль я почувствовал как осколки лицевых костей, утратив опору, сдвинулись со своих мест, перемешались…

Первое, что я увидел, очнувшись, была зеленая туфелька Агаты. Маленькая, атласная, с широкими розовыми лентами. Упавшая с ноги хозяйки, сейчас она казалась мне одиноким безмятежным островком среди безбрежной серости напольных плит. Я выплюнул насквозь сырой комок покрывала изо рта и вдохнул полной грудью. Провел рукой по лицу, отирая липкий теплый пот. Пот? Я посмотрел на ладонь вымазанную кровью. Сколько продолжалась боль? Дверь в опочивальню оставалась закрытой: если телохранители и расслышали что-то — списали на искушенность юной хозяйки в любовных утехах. Платочек бедной Агаты вновь пришелся кстати: я наскоро отер им ладонь и с особым тщанием несколько алых капель на полу. Отследить мою кровь ищейки храма Полуночной зари не смогут. Другое дело если кровь, которую они найдут, не откликнется на «метку». Такое красноречивое молчание может запросто поколебать веру большинства полуночников в то, что байки о скаморах — всего лишь вымысел. А как подсказывало мне чутье, торопиться лишать их этой веры не стоило.

Солнце все еще боролось, из последних сил цепляясь за верхушки деревьев, значит, без сознания я провалялся недолго. Удача благоволила ко мне — не стоило понапрасну тратить ее расположение. Уходить следовало быстро и с удвоенной осторожностью: так некстати закончившееся действие снадобья, возвратило мне мое настоящее лицо.

Я осторожно раскрыл окно, впустив в комнату легкий ветерок. Он принес удушливый зной и тихий унылый звон, вероятно, с колокольни старой церкви в нижней Затуже. Службы там проходили много позже, чем в богатых храмах верхнего города: безродная чернь, обремененная заботами о хлебе насущном, могла позволить себе очищение грехов лишь после окончания суетного дня. Впрочем, похвастаться числом избавленных от посмертных мук святая церковь не могла ни в одной части города: преобладающее большинство жителей имело свое представление о спасении души. И проводились обряды исправно, в заведениях мало похожих на храмы, под гулкий стук кружек о столы, сальный хохот, веселые перебранки, женский визг и скабрезные куплеты заезжих музыкантов.

Солнце сгинуло за холмом. Фонарщики, вероятно, уже начали свое неторопливое шествие от центральной площади по узким извилистым улочкам верхнего города. Внизу, по каменным плитам внутреннего двора, прогрохотала сапогами стража. Теперь пора. Дольше медлить ни к чему. Я глубоко вдохнул и выскользнул из окна. Сгруппировавшись в полете, приземлился на четыре точки: правая нога отставлена в сторону, основной упор на носок левой и обе руки. Поднялся, стремительно и бесшумно пересек мощеную камнем дорожку, небольшой цветник из роз и лилий. Впереди высокой сплошной стеной темнела живая изгородь сада. Вход располагался много правее, однако там уже зажгли фонари, впрочем, мне он был и не нужен. Оттолкнувшись от земли, я легко перемахнул через изгородь. Приземлившись в траву, замер прислушиваясь. Со стороны главных ворот, незлобиво переругиваясь, брели слуги. Спустя некоторое время, густую листву живой ограды пронзили отблески зажженного фонаря.

По саду я передвигался быстро: запомнил хитросплетение его тропок еще в первое свое посещение дворца. Проскользнув меж невысоких стройных деревьев и обогнув небольшой высохший фонтан, я оказался возле просторной беседки, увитой диким виноградом. Неожиданный яркий свет на мгновение ослепил меня.

— Что-то вы ранехонько нынче, сударь, — с фонарного столба по приставленной лестнице, кряхтя, спустился садовник. Я знал его: скучные часы моего «любовного томления» в ожидании леди Агаты он частенько скрашивал своей старческой болтовней. Сердечные дела хозяйки его не волновали, а вот слушатели из влюбленных получались благодарные.

— Что, чудит юная леди? Ничего, сударь, это у неё возраст такой, не вы первый. Мне вот помнится… — садовник осекся, приглядываясь ко мне. Мою одежду и фигуру он без сомнения узнал, вот только лицо ему было теперь незнакомо, — да что же у вас с лицом, сударь? Будто и не вы вовсе.

Славный старик. Хорошие истории у тебя, забавные, но… ты видел мое лицо.

Со стороны движение разглядеть было невозможно. Вот я стою в двух шагах от удивленного садовника, а вот я его бережно укладываю на траву, и рука моя крепко сжимает стилет, до рукояти погруженный в глазницу старика. Он — как и Агата — не успел даже испугаться. Прятать труп смысла не было: когда начнется суматоха, «полуночники» перероют здесь всё, пядь за пядью. Оставив тело садовника под фонарем, я быстро преодолел расстояние до высокой дворцовой стены. В считанные мгновения взлетел на самый край и перевалился на другую сторону. Улица была темна, но победное шествие фонарщиков скоро доберется и сюда. Словно в подтверждении этого, недалеко вспыхнул фонарь, еще один…