Глава 2

Узкая мощеная булыжником улица, стиснутая высокими оградами господских домов, вывела меня к темной громадине церкви святого Клария. Именно здесь, в часы полуденных и вечерних служб для знатных прихожан, Агата назначала мне робкие свидания. Именно здесь, под монотонный гундеж «его святейшества», я был обязан «пожирать» ее фигуру и скрытое для пущей таинственности вуалью лицо взглядом полным страсти и вожделения. Интересно, после всего того, что я о ней слышал, из чего эта маленькая похотливая тварь умела создавать столь романтический флер? Из каких таких потаенных уголков ее насквозь извращенного сознания черпала она вдохновение? Вероятно, антураж для нее был так же необходим как для курильщика опия вожделенная трубка, набитая зельем. Без этого леди Агата просто-напросто не могла получить удовлетворения. Отец, понятно, причудам горячо любимой дочери не препятствовал. Зачем? У него и самого имелась «причуда» в некотором роде. Маловероятно, что Агата догадывалась, куда после единственной сладострастной ночи исчезал ее очередной кавалер. А если и догадывалась, то в благодарность на отцовское невмешательство в свою личную жизнь, потворствовала и его «маленьким шалостям».

Обезображенные до неузнаваемости, оскопленные трупы молодых парней, время от времени вылавливали золотари у берегов Гнызы и в сточных канавах нижнего города. Жуткое дело даже для видавших виды трущоб Затужи. Ветерок молвы трепал досужие языки, порождая догадки одну страшнее другой. Двух «ведьм» и с пяток «оборотней» скорый на расправу магистрат приговорил к сожжению на кострах по тому делу, однако убийств это не остановило. Да и куда там, если след тянулся к самому верхнему городу.

Господская Затужа лишь на первый взгляд кажется степенной и благополучной, на самом же деле гнилья здесь едва ли не больше, чем в трущобах. И знали, ой, знали благородные соседушки, что, завернутое в холстину, вывозила иной ночью из хозяйских ворот дворца графа Стржеле — советника самого сиятельного герцога Ла Вилье — двухколесная телега, влачимая испуганно упирающейся кобылкой. Видели, как пара цепных псов графа — телохранители леди Агаты — деловито тянули лошадку в сторону нижней Затужи, а затем возвращались, и пустая телега грохотала по булыжной мостовой. Знали, видели и… молчали.

Церковные ворота на ночь не запирались: кто же в здравом уме посягнет на обитель самого святого Клария? Я бесшумно проскользнул в храмовый сад. Фонарей здесь не водилось и меня это вполне устраивало: скаморам темнота — не помеха. За могучими — в два обхвата — стволами высоких раскидистых буковых деревьев, на проплешине поляны находился небольшой, облицованный белоснежным мрамором, бассейн. Вкруг него безмолвными стражами белели скульптуры святых мучеников. Статуя самого Клария, попирающего босой ногой отрубленную голову Дракона Хаоса, в половину возвышалась над всеми остальными изваяниями. Едва слышимо журчал ручеек, стекая из раскрытой драконовой пасти в бассейн. От прогретой за день воды тянуло тиной. За статуей Клария я опустился на колени, подцепил пальцами кусок подрезанного дерна и отложил его в сторону. Клинком стилета расшатал и убрал обнаружившиеся под ним доски. Извлек из тайника дерюжный мешок, развязал туго стянутые тесемки. Мешок я приготовил заблаговременно, уложив в него менее приметную сменную одежду: за себя не беспокоился, но вот отследить возможную кровь жертвы на моем платье для «полуночников» труда не составит. К тому же показываться в нижнем городе в дорогом одеянии не стоило. Себе я оставил лишь побуревший платок леди Агаты и стилет. Быстро переоделся. Послуживший наряд запихнул в мешок и вернул на место: теперь тайнику предстояло стать для него могилой. В памяти всплыло кислое выражение лица Рюго, с каким он протягивал мне деньги на портного. Я выудил из кармана узкий флакон, сбил сургучную пробку и бросил его в тайник. Ощутимо пахнуло сырой рыбой. Вернув на место доски, я аккуратно уложил поверх них дерн. Вот так. Кровь речной наги собьет «полуночников» со следа…

Инстинкт среагировал мгновенно. В гигантском прыжке ноги отнесли меня от статуи. Прокатившись по траве, я притаился за буковым стволом. Со стороны ворот по узкой тропинке, друг за другом, к бассейну шагали четверо. Все вооружены мечами в ножнах, в руках перевитые ремнями палки, у замыкающего переброшенный за спину арбалет. Первый нес факел, освещая дорогу — не нужно было особо напрягаться, чтобы разглядеть на его куртке герб Затужи. Итак, дозор городской стражи появился там, где ему быть совсем не полагалось: улочка, по которой я спускался, равно как и церковный сад, ночному патрулированию не подлежали. До этих пор. Интересно, что заставило доблестных стражников изменить предписанному маршруту? Не за отпущением же грехов они явились сюда. Уйти я мог в любой момент, однако стоило остаться и послушать: порой трепотня невоздержанных на язык стражников могла оказаться полезной.

— Кажись тут — стражник остановился и поднял факел.

— Ну, и за каким шаловливым на руку бесом нас сюда запичкали? — недовольно проворчал кто-то из подоспевшей троицы.

— Велено так, а ты знай выполняй — тот, что с факелом, был явно за старшего.

— Велели бабе на коленки стать — не остался в долгу недовольный.

— И всяко-то тебе, чирей, неймется! — «старший» безо всякого почтения впихнул факел меж сложенных в молитве каменных рук какого-то святого. — То ли сапоги стаптывать по улицам, то ли тут седалище травкой тешить! Разницу-то чуешь, горлопан? Ты капитану спасибо скажи, что нас сюда отрядил. Вон и Угрюм со своими тянулся, а все одно нам привалило.

— Греб я от милости капитанской седьмой заводью! Как по мне — по улицам всяко веселее, вот хоть к Петке заворотил бы, пропустил кружечку да оходил ее хорошенько! А тут чего? С тобой, что ли миловаться, ваша светлость?

— А руки-то тебе для чего дадены? — «старший» отцепил от пояса еще один факел и запалил его. — Вот и любись на здоровьишко.

Двое было загоготали, но «недовольный» резко обернулся к ним и смех заглох.

— А вы чего, молодь, встали, рты раззявили? — прикрикнул на двоих и «старший» — Факелы вынай да запаливай.

«Молодь» побросала палки и стала живо отцеплять факелы от поясов.

— И приказ какой-то чудной: больше света и не хорониться. — пробурчал «недовольный», подходя к бассейну. К тихому говорку ручейка из драконовой пасти добавилось веселое дробное журчание.

— Ты, чего же это творишь, дурья башка! — «старший» пристроив факел меж ног скульптуры мученика опоясанного змеей, обернулся к «недовольному». — Ох, допрыгаешься ты, Владмир, ох, доскачешься! Прижжет «его святейшество» железякой каленной хозяйство твое беспутное!

— Чихать хотел и на меня, и на тебя, и вон на них «его святейшество» с главной колокольни храма своего. — Владмир мотнул головой на «молодь», натягивая штаны. — Ты вот мне ответь, Гимля, мы с тобой в сиургскую кампанию за Клария милостивого свою кровь проливали? Проливали. В Вильнскую осаду крыс жрали? Жрали. Когда по Леике вверх драпали, в мозоли кровавые о весла руки стирали? Поносом палубу пачкали? Так. А зрел ли ты, рядом с нами хотя бы одно святейшее гузно? Молчишь. Нет, дружище Гимля, право ссать, где нам вздумается, мы выслужили. Да и до Затужи нас тогда мало-мало добралось, авось не зассым вотчины «его святейшества»!

— Ну, раскудахтался. Будет — Гимля примкнул поданный «молодым» факел к третьей статуе. — Милость господ для солдата, что вода на песке: вроде, была, ан глядишь, и нету. Ты язык-то шибко не распускай — неровен час и не вспомнют о подвигах твоих доблестных. Подавай факел, Тюря, чего обмер? Велено нам не хорониться — не будем. Вынимай кости, Владмир, отыграться попробую.

Используя могучие буковые стволы как укрытие, я бесшумно достиг ограды и по ней быстро добрался до ворот. Меня обеспокоил этот нежданный дозор, объявившийся в храмовом саду, но об этом можно подумать и позже.