Глава 22

Колдун накликал — на следующий вечер Хлоя была не в настроении что-либо рассказывать. Вообще. Не то что сказки. Признаться — в таком бешенстве Лео ее еще не видел. После ужина тетушка заявилась в библиотеку и куда-то утащила девчонку, походя приказав Лео отправляться к себе и отдыхать. В шестом часу вечера Хлоя ворвалась к Лео — вся в оборочках, кружавчиках, бело-розовая, как пирожное, аж в горле саднить начало, захотелось водички. Кукольные локоны, рана прикрыта большущим дурацким бантом.

— Иногда я думаю, что дядюшке и тетушке наплевать на так называемые приличия. А иногда — что они молятся на всю эту чушь, лишь бы выглядеть более или менее пристойно в глазах света.

Бросилась в кресло и единым духом выдала: оказывается, еще третьего дня господин военный министр попросил разрешения нанести неофициальный визит, причем в сопровождении старшего сына, а она об этом знать не знала, вроде как ее и не касается. На самом же деле дядя Ник уже который год лелеет мысль о помолвке… с кем? Да ясно с кем! С ходячим пособием по великосветскому этикету!

— Ты представь, я целых два часа была вынуждена трепаться о всякой ерунде с пустоголовым мальчишкой, пока они что-то обсуждали… я боюсь, дядя Ник никак не успокоится, что не удалось раздуть шумихи вокруг вашей истории. Да, мирный договор заключен, да, всякие репарации-контрибуции — дело решенное. Но наши спят и видят, как бы оттяпать у ваших западные провинции по самую Бирюзовую реку — там же и серебро, и свинец, и малахитовые залежи… Ну что ты смотришь на меня, как на заговорившее пугало? Если мне все-таки подарят попугая, на что я уже и не надеюсь, он скоро и не такое оттарабанит всем на удивление. Жить здесь и не знать таких вещей просто невозможно… недопустимо, как ты еще не понял?

— Так что с провинциями? — требовательно спросил он.

— А то, что найти предлог можно всегда — и, придет срок, найдут. Что бы не воспользоваться еще и вами? Из вас может такое знамя получиться — лучше и не придумаешь…

Долго возмущалась, еще дольше успокаивалась. К Тиму с рассказом о своих злоключениях не кинулась. И правильно. Ляпнет лишнее, чего ему пока знать не нужно, — и прощай, покой. И так не угадаешь, когда и из-за чего этот бешеный начнет чудить…

Ну да вроде бы все бури сегодняшнего дня миновали, осталось перетерпеть ужин — к счастью, нежеланные гости уехали сразу после обеда, на который Лео не пригласили — рыженькая миловидная служанка принесла поднос с кушаньями в его комнату. Ай, была бы охота обижаться! Дураку понятно — хозяин оберегает их с Тимом от этого проходимца в золотых эполетах. А Тим, будь его воля, вообще никого не видел бы. Вот и сейчас сидит по левую сторону от хозяйки, по правую — от Хлои, потускневший-посеревший, глаз не поднимает, режет отбивную на малюсенькие кусочки и не норовит после этого переложить вилку в правую руку, а ест левой… хотя видно — пальцы насилу сгибает. К десерту еле притрагивается… Они что там, в их Внутреннем городе, обжираются пирожными, фруктовым и шоколадным мороженым и прочими вкусностями на завтрак, обед и ужин, и теперь мальчишку от них с души воротит? У них-то дома дорогие лакомства были только по праздникам, а в обычный день — яблоки, а то и рисовые пирожки без начинки. И из-за стола было принято ставать следом за отцом, наелся, не наелся — какое кому до этого дело? В другой раз будешь расторопнее.

Здесь же терпеливо ожидали, пока последний из трапезничающих отложит столовые приборы, вели негромкие беседы, подкармливали собак. Кажется, он начал понимать, почему дядюшке так нравятся эти вечерние посиделки! Но сам хотел бы ужинать не в этой большущей столовой в окружении чужаков, а в компании Хлои за библиотечными стеллажами.

Сегодня последней оказалась девчонка. Да, в десерте ковырялась тоже без воодушевления, зато вроде бы понемногу пришла в неплохое расположение духа. Кинула взгляд на Лео, потом — на Тима: дескать, как и договаривались? Хозяин перехватил ее взгляд:

— Тим, мне надо с тобой поговорить. Не беспокойся, надолго я тебя не задержу.

Эти слова, понятно, были адресованы всем троим. Вот как старый лис это проделывает, а? Парой фраз и обнадежил, да, — мол, ваши планы остаются в силе, конечно-конечно, и сразу же пресек возражения — то, что он собирается сказать, только для ушей Тима, больше ни для чьих. Да и демоны с ним, не слишком-то и любопытно!

…Министр не обманул — начал без предисловий:

— Покажи руку.

Изображать непонимание было бесполезно, да и унизительно.

С повязкой бесцветный тоже возиться не стал — снял аккуратно, но без особой деликатности. Верно. Он и сам давно убедился, что проще сразу отрывать, а не тянуть понемногу.

Ладонь выглядела, как и следовало ожидать, мерзко — кожа отекла, раны покрылись желтоватой коркой. Все-таки загноились. Ну, ничего другого он и не ожидал — жжет и лихорадит-то не просто так.

— И как это понимать? — бесцветный говорил тихо, но тон не предвещал ничего хорошего. — О колотой ране я знаю. А резаная? — Руку не отпустил, продолжал разглядывать так, будто намеревался прочесть на ладони ответы на все вопросы.

— Так было надо.

Несложно догадаться: этот ответ не устроит министра. Но ничего иного на ум не приходило.

— Облегчу тебе задачу: знак Дракона я узнал. Тебе не повезло — это единственный из древних знаков, который мне хорошо известен. Или повезло, ведь достаточно будет ответить всего на один вопрос, а не на дюжину: зачем ты воспользовался своими способностями?

Когда-то ему казалось, что тяжелее всего — молчать. Молчать, чтобы не быть слабаком, молчать, чтобы не стать предателем. За эти дни он понял, как заблуждался. Тяжелее всего отвечать, когда этого отчаянно не хочется. Стыдно признаваться в милосердии к врагу. Но если ты принят в семью… Почему же так сложно?! И ни один из накрепко затверженных Законов Чести не дает подсказки! Спасает лишь одно из простейших правил поведения: младший, говоря со старшим, должен смотреть в пол. Раньше он ненавидел это правило. Смешно. А ведь так намного проще: никто и ничего не прочтет в его глазах… глаза его всегда выдавали.

— Позвольте мне умолчать о том, о чем я должен умолчать, — подбирать слова было нелегко, приходили на ум только мертвые, книжные, но, наверное, это к лучшему. — И позвольте заверить вас, что мои действия — не во вред, а во благо вам и тем, кто рядом с вами. И пока я живу под вашим кровом, я не использую свои умения против кого бы то ни было.

— Садись, — привычно скомандовал министр и требовательно позвонил в колокольчик.

Мгновение спустя на пороге появился слуга в синей с серебром ливрее (интересно, это цвета принца или всего королевского дома?.. как у них тут принято?.. всегда-то ему на ум приходят вопросы ни ко времени и не к месту!). Слугу он видел лишь боковым зрением — удостаивать низшего взглядом следует исключительно в случае необходимости. Да и все они тут на одно лицо.

— Шкатулку госпожи Фло, пожалуйста.

Слуга ушел, не проронив ни слова.

— Садись, — повторил министр и, дождавшись, когда он выполнит распоряжение, уселся рядом. — Ты не ответил на мой вопрос. Вопроса не понял? Поясню. Я не высказывал сомнений в тебе. Да, тебе здесь плохо, тебе — прости за откровенность, страшно, хоть виду и не подаешь. Ты постоянно просчитываешь каждый свой шаг, каждое слово, чуть ли не каждый вздох, ты не хочешь ошибаться — и забываешь, что ошибаться обречены все. Никто не сможет уследить за каждой своей мыслью.

Неужели все в его поведении настолько очевидно, что бесцветный читает его, будто раскрытую книгу? Молчи-не молчи — лучше не будет. А вот хуже…

— Обещаю не использовать твои ошибки против тебя. Дыши свободно, не ожидай подвоха. Наш договор предполагает, что я буду помогать тебе стать сильнее. И я намерен неукоснительно соблюдать его.

Министр умолк, ожидая, пока слуга освободится от ноши и откланяется.

Обтянутая темной кожей шкатулка больше походила на довольно объемистый сундук, с какими вроде бы ходят люди, продающие разные разности, он однажды видел такого, давным-давно, когда осмелился выглянуть за ограду отцовского дома. Ниже, по дороге у подножия холма, как раз проходил человек в темно-коричневых одеждах. «Странствующий торговец, — сказал старший брат. — Были бы монеты — можно было бы купить у него пару леденцов». — «А как? Ему же нельзя сюда подниматься». — «Зато кто-то из нас мог бы спуститься». — «А забор?..» — «Ты чего? Уцепился вот за этот выступ, ногу сюда… пяти минут за глаза хватит, чтобы вернуться». Брат не хвастался: ему бы хватило. Не то что болезненному и слабосильному младшему… «Но нам запрещено выходить за забор». — «Если повезет, никто и не узнает… Ай, что говорить, денег-то все равно нет!» Он так и не понял, почему можно нарушать запрет. Какая разница, узнает кто-то или не узнает? В первую очередь ты отвечаешь перед собой, не устает повторять отец. Таятся и лгут только трусы. Виноват — прими наказание… Брат трусом точно никогда не был, но…

Министр молчал, как будто бы чувствуя: сейчас не лучший момент для продолжения разговора. Но и времени даром не терял: открыл шкатулку, которая, как и думалось, оказалась наполнена всяческими баночками, пузырьками, маленькими кувшинчиками и чистым полотном, нарезанным на полосы и скатанным в тугие валики, и начал умело обрабатывать рану. Почему-то всех в этом доме — по крайней мере, тех, о ком удалось хоть что-то узнать, — тянет к медицине. Случайность? Не верится.

Он знает: если спросить — ответят. И бесцветный, и девчонка. Можно сравнить их ответы и узнать, честны ли с ним. Не спрашивает. И не потому, что приходится дышать через раз — руку просто разрывает, а потому что… да просто не хочется, и все!

— Я уже понял, ты не отступишь перед угрозой наказания. Однако ты должен усвоить: за ошибки тебя никто наказывать не будет. И никто не посмеет оскорбить или унизить. А для меня самое главное, что ни сомнения, ни страх… да ничто не заставит тебя пойти на подлость. Все-таки я кое-что в людях понимаю. Особенно в таких, как ты.

Он не проронил ни звука, кажется, даже не пошевелился. Но бесцветный в этом и не нуждался.

— Хочешь знать, каких это «таких»?

Какое ему дело до того, что думает о нем враг?!

— Иногда ты ведешь себя как глупый мальчишка. И даже глупее. Но душой и умом ты взрослый. Ты все для себя решил. И не ударишь исподтишка.

Когда тебя хвалит враг, ты совершил что-то непоправимое. Так говорит отец.

— Более того, я знаю, что бой между нами, когда придет время, будет проведен по всем правилам. Ты не воспользуешься своими познаниями в том, что у нас принято называть некромантией, а у вас — просто Силой.

А вот ради боя можно перетерпеть и ту болтовню, и все, что еще только предстоит.

— Выскажусь еще определеннее, и ты запомни раз и навсегда: я тебе доверяю. Настолько, что готов вложить в твою руку нож и встать перед тобой без оружия. У тебя темно на душе. Но сам ты светлый. Хлоя так говорит. И эта тьма тоже рассеется, вы справитесь — ты и те, кто рядом с тобой. Они помогут.

Похоже, министр по-своему истолковал события вчерашнего вечера. А может, и девчонка лишнего наболтала. Ее сказки со вторым дном, и стоило бы еще послушать, но и того, что он уже услышал — и от нее, и от министра, — пока что более чем достаточно, и так все это в голове пока не укладывается.

Бесцветный как будто бы снова что-то учуял, осчастливил сентенцией:

— Когда-нибудь ты поймешь, что ни в том, чтобы помогать, ни в том, чтобы принимать помощь, нет бесчестья. Ты ведь сам бросаешься помогать, ни о чем не думая. А потом — я заметил — стыдишься своей доброты.

Закрепил повязку.

— Через час-другой станет легче. Бальзамы госпожи Фло никогда не подводят.

Помолчал. И повторил вопрос:

— И все-таки зачем ты проводил обряд?

— Только что вы сказали, что мне доверяете. Этот вопрос — одно из проявлений доверия?

Министр расхохотался.

— Ну, мальчишка! Ну, нахал! Сумел оставить последнее слово за собой, да как! В этом поединке признаю поражение, — и слегка склонил голову.

Наверное, следовало бы испытать торжество, тем более что подвоха в словах бесцветного не чувствовалось. Но что-то не давало покоя. Внутри саднило так, что боль в руке едва ощущалась… или это лекарство начало действовать раньше обещанного?

Ему так тошно оттого, что его назвали добрым? Да. Теперь и этот назвал его слабаком! Они все это видят! Да, но…

Нет. Ему хочется повторить вчерашний вечер. Не ради какой-то там цели, а просто хочется — и все. Так нельзя. Нельзя так вот запросто болтать с врагами и простолюдинами. Нельзя ронять себя — потом не поднимешься. Он и так наделал слишком много ошибок за один вчерашний день.

В покое его не оставили: только вернулся к себе, сразу же явилась Фло, принесла кувшин с узким горлышком — в похожих дома принято было подавать к столу вино. Теперь эти кувшины вызывают у него дрожь — намертво связаны с болезнью, с лекарствами этой вот тетки-знахарки. Силы в ней ни на грош — он такие вещи чует, стоит только человеку час-другой посидеть с ним рядом, — но модно обойтись и без ворожбы.

Однако этот дом полон Силы. Самой разной. Хочется разобраться… Он уже почти забыл, что такое любопытство — и вдруг…

— Господин Тим, перед сном выпьете стакан этого снадобья. Оно поможет вам как следует выспаться. Если проснетесь ночью — выпейте еще стакан. — Министру — и тому не зазорно было бы поучиться командному тону у Фло. А в особенности — четкости формулировок, ну ни одного лишнего слова! — Не более трех за ночь, иначе может разболеться голова. И если что — вызывайте слугу, — кивок на колокольчик, — и велите звать меня.

— Благодарю вас, — церемонно ответил он. — С вашего позволения, я лягу немедленно.

— Позабочусь, чтобы вас не беспокоили.

Все бы в этом доме были такими понятливыми!

Он не слышит, как спустя четверть часа в комнату прокрадывается Хлоя, следом — Лео.

— Ну вот и порассказывали сказки… Как думаешь, он всерьез-то не заболеет?

— Да кто ж его знает? Твоя Фло говорит — скоро оклемается.

— Я волнуюсь. Ты последи за ним ночью. Тетушка не понимает — он ведь не позовет.

— Угу. Навязался на мою голову убогий.

Хлоя уходит, Лео в смежной гостиной укладывается на пол и таращится в потолок. Маетно. И так одиноко, как давно уже не было.

Возвращается в комнату Тима. Садится у изголовья кровати, как сиживал раньше, когда этот горемыка валялся чуть живой… Делает знак, отгоняющий бесов: вспомнишь о беде — накличешь! Эх, а ведь еще месяц назад он не верил ни в бесов, ни в демонов, ни в богов с добрыми духами… страшно сказать — в существовании самого Дракона сомневался!

Мальчишка спит. Не сказать что уж совсем спокойным сном… вот, опять дыхание сбилось, кисти рук — даже та, что под повязкой, — сжимаются в кулаки, иной раз сквозь стиснутые зубы прорывается тихий стон. Но не мечется и не бредит, как прежде. Оклемается, точно оклемается.

Лео сползает с кресла, прихватив маленькую подушечку, и устраивается на ковре. Следить сквозь дрему за великовозрастным болваном всяко проще, чем за племянником-трехлеткой, — они тогда двое из всей семьи ухитрились подхватить корь, и решено было запереть их в пристройке, чтобы зараза не расползлась по дому. Воду и еду им подавали через окошко, лекарства — тоже, но тоскливо было и, что греха таить, страшно — и за себя, и за мелкого. А тут всех дел — поглядывай вполглаза да слушай вполуха.

К рассвету дохляка перестало лихорадить. Лео потихоньку пробрался к себе, бросился на кровать прямо поверх покрывала и уснул мертвецким сном.