Глава 3

— Нынче вечером причаливаем! — пискляво пропела Хлоя, врываясь в каюту без стука — подобными мелочами она себя не утруждала. — Стоит тебя приодеть, дядюшка кое-кого этим уже озадачил.

Он стоял у окна и смотрел, как перекатываются волны. Раньше он не любил долго сидеть без дела, раздражался, а сейчас, оставаясь в одиночестве, впадал в апатию и находил в ней успокоение. Сколько его ни тянула девчонка погулять по палубе, он упрямо цеплялся за свое затворничество. К ее разочарованию. И новости его не порадовали, она не может этого не понимать.

— Но все это меркнет в сравнении с главным! — и все-таки ее воодушевление искреннее. — Садись, мне нужно видеть твое лицо.

Сегодня она глупо навязчива — неужто не видит, что лучше не приставать? Он уселся в кресло, по обыкновению оставив ей табурет. Пусть обрушивает на его бедную голову поток ценных сведений — и выметается к демонам. У него осталось совсем немного времени, чтобы собраться с мыслями и силами.

Девчонка уперлась локтями в столешницу, ткнулась подбородком в сцепленные руки и вперила в него взгляд. Глазищи серо-голубые, но все равно какие-то кошачьи, с золотистой искрой.

— Только сегодня окончательно решили, в третий раз согласовали, пять раз поругались, десять — помирились и наконец сошлись на том, что будет правильнее и лучше, если ты поселишься в нашем доме! И Тим тоже. Я его Тимом назвала. Нельзя вас разделять. У нас с дядюшкой достаточно денег и влияния, чтобы защитить вас и дать вам хорошее образование. А потом сами придумаете, как дальше жить. Я — рада, а вы… а вам все равно деваться некуда, вот! — и высунула кончик языка.

Но, видать, все-таки заметила, насколько он тяготится ее присутствием: сразу подхватила юбки, нелепо широкие, сплошь в серебре, и скользнула к двери.

— Ты держись. Пожалуйста. Я рядом.

Почему, ну почему она всегда находит правильные слова?!

…В новой одежде он — ряженый туземец, которого подготовили к встрече с истосковавшейся по зрелищам толпой.

Но нет никакой толпы. Эскадру — только теперь он понимает, что корабль шел в составе эскадры, а как бы иначе? при двух-то министрах? — встречает десятка полтора офицеров, в здешних званиях он не разбирается, но интуитивно понимает: на причале собрались надутые индюки и придворные шаркуны высшей пробы.

Хлоя где-то прячется. Выделила в сопровождающие своего братца, или кто он ей там. Но проводник из него отменный. Они минуют стороной сборище радостно бурчащих индюков, не привлекая к себе внимания, как будто бы превратились в невидимок. Поодаль ждет пароконный экипаж — как он успел понять, по здешним меркам скромный: у пристани с полдюжины куда более роскошных и пара безлошадных повозок — что-то подобное он раньше видел только единожды, да и то мельком.

Девчонка поджидает их внутри, пышные юбки занимают все сиденье. Он и молодой индюк садятся напротив нее — и вдвоем занимают меньше места. Она подается вперед, шепчет (почему шепчет? что и от кого здесь можно скрыть?)

— Они хотели согнать газетчиков и поднять шумиху — дескать, поглядите, что безумные фанатики с детьми делают, — но дядюшка их надул. Тима забрал дядя Мик, точно раньше нас приедут.

Затянутой в перчатку лапкой стучит в стенку — и экипаж трогается с места. Всю дорогу молчит — непохоже на нее. Или как раз таки похоже.

«Что стряслось?» — взглядом спрашивает он. Она опускает глаза.

Стряслось. Нет, сейчас не время трусить. Достаточно того, что бесстрашной мелкой не по себе. Ей всяко труднее, она девчонка.

Шторы опущены, и это его вполне устраивает — нет никакой охоты смотреть на город. Экипаж долго петляет и наконец останавливается.

— Лео, выходи, — командует Хлоя.

И, увлекая его в какую-то калиточку, ведет сквозь густой сад, окруженный забором, одолеть который ему точно было бы не под силу, к дому — светлой громадине. Бога-атые. А вот лето, не без удовольствия думает он, у них блеклое, скучненькое — и ни за какие деньги его не купишь.

— Рик пошел через парадный подъезд, а мы в обход, — комментирует она. — Если кто-нибудь что-нибудь пронюхал, мой великолепный кузен сумеет задурить ему голову, все-таки он дядюшкин племянник.

В таких доминах он не бывал никогда. Отцовский всегда представлялся ему просторным, школа — чуть ли не дворцом. Все потому, что до сих пор ему не доводилось побывать во дворце. Широченная лестница, мраморные ступени, вызолоченные перила, а по сторонам — настоящая оранжерея. И все — бело-золотое и еще какого-то оттенка, не розового, а и не знаешь, как назвать. Больше он ничего толком рассмотреть не успевает — Хлоя не дает ему времени оглядеться.

Второй этаж скромнее и уютнее, хотя везде ковры, картины в широких рамах и все то же обилие цветов.

— Твоя комната, — Хлоя распахивает одну из дверей в конце коридора и надолго замолкает, на этот раз дает время.

Все здесь в любимых ею серо-голубых тонах. Надо понимать, успела послать кого-то домой с четкой инструкцией, что и как следует подготовить для… гостя? Он кривится, чтобы не улыбнуться. Конечно, комнату готовили быстро, но следов поспешности он не находит, как ни старается.

— Тебе нравится? — с небывалой робостью спрашивает Хлоя. — Ну хоть немножечко? Ты можешь переделать все по своему вкусу…

И все-таки случилось что-то плохое. Она должна радоваться встрече с домом, шуметь, тормошить его, настойчиво требовать восторгов, а не мямлить и не… заискивать? Да что, демоны их всех побери, происходит?!

— Немедленно рассказывай, что натворила, — говорит он. И едва узнает свой голос. И дело тут не только в долгом молчании. Младший из пятерых братьев и самый, по мнению отца, бестолковый, он никогда и ни к кому не обращался тоном старшего… разве что к мальчишке, которого Хлоя зовет Тимом.

— Ти-им… — она закрывает лицо руками.

— Ты реветь будешь или говорить?

Она вздрагивает от окрика, и он чувствует себя виноватым, но каяться не торопится — пусть сперва расскажет.

— Я обещала, что не буду тебе врать, — сбивчиво бормочет она в ладони. — И я не хотела, честно-честно, не хотела.

— Говори нормально! Я еле понимаю, чего ты там скулишь!

Хлоя поднимает голову, но отворачивается. Она старается, очень старается говорить внятно, но всхлипывает и всхлипывает.

— Все м-мы тогда думали… что Тим ск-коро выздоровеет… Дядя Мик — очень хороший врач, и тетушка так старалась. А ему… становилось все хуже… и хуже. Он продолжал отказываться от еды… слабел, начал задыхаться, кашлял жутко… все чаще в б-беспамятство впадал. Д-дяде Мику иногда удавалось водички ему дать… да и то только когда он не очень соображал, что п-происходит. Я уж думала… п-позвать тебя к нему… может, тебе удалось бы… его убедить. И вот захожу… а он б-бредит… и говорит что-то… кошмарное… Я сначала п-подумала — ему просто видится что-то… И все ж потихоньку порасспросила матросов… Тим видел такое… после чего не хочет жить… Понимаешь?

— Нет, — сквозь зубы выдыхает он. — Продолжай.

— Это я уговорила дядю Мика, чтоб он т-тебя не звал. Я испугалась, что Тим тебе расскажет и с тобой случится то же, что с ним. Я ведь видела, к-какой ты был… Я старалась что-нибудь п-придумать… А сегодня подслушала разговор дяди Мика с дядюшкой — д-дядя Мик сказал: хорошо, что хотя бы одного спасли. Мы ведь не можем сдаться, правда, Лео? — крутанувшись на каблуках, смотрит ему прямо в лицо, взгляд шальной. — Ты мне поможешь?

— Что он увидел? — вопрос — как удар наотмашь.

Хлоя снова вздрагивает, сжимает в руках свою серебристую пелеринку, но глаза не прячет.

— Я боюсь, что ты меня возненавидишь.

— Нашла чего бояться, — он скрещивает руки на груди. — Я тебя и так ненавижу.

— Но ты поможешь спасти Тима?

Он молчит. Снова молчит. Потому что снова в смятении, хоть и старается виду не подавать.

— Пойдем, — просит она. — Мне кажется, он начинает думать, что мы… что тебя уже нет.

Идти совсем недалеко — девчонка отворяет соседнюю дверь.

В комнате сумеречно — на окнах плотные гардины. Едкий лекарственный запах. Бородатый доктор покачивается в кресле-качалке, но не умиротворенно, а будто бы в тяжелых раздумьях. Встает им навстречу, что-то шепчет Хлое.

— Он плохо перенес дорогу, — тоже шепотом переводит она — Но сейчас в сознании. Подойди к нему, Лео.

Он впервые видит того, с кем говорил, прежде чем надолго замолчать. Мальчишка — его ровесник — темноволос, как и полагается Сыну Дракона. А глаза светлые и кожа не такая смуглая, как у него самого. И дело не только в болезненной бледности: наверняка полукровка, сын знатного человека от наложницы. Не каждый, далеко не каждый может позволить себе белую рабыню, это роскошь.

— Я знаю, кто ты, — говорит мальчишка. Видно, что каждое слово дается ему с немалым усилием, дышит тяжело, на лбу испарина, губы пересохли до кровавых трещин. — Слушай меня. Слушай внимательно и запоминай. Тогда я боялся, что мы одни, что поражение окончательное. — Взгляд лихорадочный, чуть ли не безумный. — Нет! Дети Дракона будут сражаться. Уже сражаются. Зря я сомневался… Ты не должен был умереть, не узнав… — Замолкает, жадно глотает воздух. Надо бы дать ему воды… но он ведь не поймет… точнее, поймет, что его предали. — Я был на палубе, когда они уходили. Они долго решали, где меня разместить… заботу выказывали, — он криво усмехается. — Я достаточно знаю их язык.

Ага! Нетрудно догадаться, в кого ты такой светлоглазый.

— На выходе из бухты их атаковал наш корабль. Один! Один против целой эскадры!

Теперь дыхание перехватывает не у одного — у обоих.

— Дальше! Что дальше?!

— Он и сделать-то успел пару залпов. Его тут же потопили. Но кто-то ведь не сдался, не признал позорного мира! Вот это настоящая воля Дракона. Мы тоже должны…

Мальчишка приподнимается, хватает его за руку — ладонь такая, что обжечься можно.

Между ними вклинивается бородач, склоняется над больным.

— Лео, постарайся его успокоить, — Хлоя тоже пытается дотронуться до его руки, но он брезгливо отшатывается.

— Да подавись ты этой кличкой, тупая тварь!

Выходит, не оборачиваясь. И успевает захлопнуть дверь отведенной ему комнаты перед ее носом. Он больше не позволит им играть в милосердие и сопереживание. Его приговорили люди одной с ним крови — и если у этих какие-то свои резоны или попросту отваги не хватает — он сам. Сам исполнит волю Дракона.

Под руку попадается медный письменный прибор. Оконное стекло вдребезги, он инстинктивно отстраняется, защищаясь от осколков, — и едва не спотыкается: за его спиной стоит Хлоя.

— Там, за шкафом, — дверь в комнату Тима, — поясняет она — наверное, вид у него ошарашенный.

Переводит взгляд на окно, выдыхает:

— Если бы я думала, что ты собираешься сбежать, я была бы счастлива. Это была бы твоя воля. Не убился бы, здесь не так уж высоко. Но ты ведь пытаешься исполнить волю этого вашего Дракона? — как ни тих голос, злость слышится отчетливо. — Руки себе отрубить не можешь, значит вены вскроешь? Во имя Дракона? Слышала я эти ваши сказки, что мы людям руки рубим…

Он изо всех сил стискивает пальцами подставку прибора.

— Что, хочешь ударить? — с удивительным — непритворным! — хладнокровием спрашивает девчонка. — Молодец. А я уж испугалась, что слабоумие передается, как корь, только намного быстрее.

Оттирает его от окна. Смотрит снизу вверх, а кажется, что — наоборот.

— Вы что, действительно не понимаете, что они погибли в бою? Как по мне, тоже дурость учинили, пошли на верную смерть без шанса прихватить с собой хотя бы одного врага. Я думала, Тим напуган тем, что видел… этой бессмысленностью. Так нет же ж — они для него пример! — шумно выдыхает сквозь зубы. И до него вдруг доходит: она не боится потому, что в ярости. — Ладно, пускай они герои. А вы кто? Вас отдали в наши руки, вот и все, — и не как часть контрибуции, а как что-то не имеющее ни малейшей ценности. Чтобы мы не гневались, не думали, что это была осознанная провокация, дабы сорвать подписание мирного договора. Ну что ты на меня таращишься? Я еще и не такое знаю. Я племянница министра иностранных дел. А он — младший брат царствующего монарха. Соображаешь, кто я? Что, принцессы такими не бывают? И тем не менее мой отец был принцем крови и престолонаследником. Даю тебе пару минут, чтобы осознал и проникся.

Она смотрит на него долгим-долгим испытующим взглядом — и ему почему-то трудно вынести этот взгляд. Но удается.

— Не можешь ударить? — Он и представить себе не мог, что она может так улыбаться… лучше бы он не видел этой улыбки. — Не готов убивать? Ну так и оставайся жертвой, а не героем.

Поворачивается к окну, дотрагивается пальцами до едва держащегося в раме осколка — он летит вниз и со звоном разбивается о землю. Странно, что до сих пор никто не примчался, не устроил переполох. Даже доктор, а ведь он вряд ли ушел, сидит себе посиживает за стенкой и не торопится никого спасать. Может, они ему осточертели — и упрямый пленник, и чокнутая девчонка, и он спит и видит, как бы избавиться от обоих? — он ухмыляется.

Чокнутая глядит на него, как на помешанного.

— Мне вас жалко. Но Тима я все-таки немножечко уважаю — у него уже нет сил сопротивляться, совсем нет, но он не унижает себя истерическими выходками. А тебя — просто жалко. Тебе, конечно, плевать, что о тебе думает тупая тварь, но она обещала быть полезной. А потому у тебя есть шанс умереть героем. Пойдем… если не трусишь.