Глава 17

«Вы не находите, раньше в нашем доме было слишком спокойно?»

Этот вопрос задал за ужином дядя… когда? вроде позавчера.

«И скучно», — подхватила она.

«И скучно, — согласился дядя. — Слишком скучно».

Она представить себе не могла этот дом без Лео. Рядом с ней когда-то не было Лео — да неужели?! И не так уж важно, что иногда он становится просто невыносимым — если верить книгам, идеальных братьев не существует. Она его все равно любит, а когда он раздражен или расстроен — так просто до слез! А сегодня… это точно Тим виноват.

Жутко и совестно вспоминать, но когда такое случилось в прошлый раз, она подумала: плохо, что Тим не умер, тогда для них для всех многое осталось бы позади.

Нет, не осталось бы. Лео не из тех, кто прощает себя, не задумываясь. Виду старается не подавать, но переживает. Он и тоску по дому скрывает. Просто иногда как будто бы задумывается — нехорошо так задумывается, и она уже знает: в эти моменты лучше к нему не лезть. Пересилит себя и станет прежним. Не надо ему мешать — он сам.

Он не такой, как Тим. Лео злюка, но не злой. Но разве это причина желать Тиму смерти — просто потому, что он «не такой»? При одном взгляде на него у нее портится настроение, да и у Лео, наверное, тоже. Даже думать о том, что под одной крышей с тобой живет тот, кто люто тебя ненавидит, противно. И все-таки… Сколько капризов избалованной больной принцессы вытерпела няня? А выругала только один раз: когда она, Хлоя, запустила учебником в досадившего ей учителя и в сердцах выдала: «Чтоб ты сдох!» Нельзя желать человеку смерти — ни на словах, ни мысленно. «Она слышит», — так сказала няня.

А рядом с Тимом она уже стояла. И, может быть, не раз. Еще на корабле Хлоя узнала — Тима истязали. Не просто наказывали, не просто были с ним жестоки — истязали. Именно так сказал доктор, она сперва и не поняла, о чем это он, и тетушка не поняла, но доктор пояснил: на его теле многочисленные шрамы от ран, в том числе серьезных, и следы ожогов. «Диву даюсь, как он выжил», — когда дядя Мик произнес эти слова, она едва не выдала себя… а впрочем, они ведь знали, что она подслушивает. Но почему-то не изобличили и не пристыдили.

Выжил. А она желает ему смерти. Тому, о ком еще недавно тревожилась до дрожи. И до сих пор о подлых своих мыслях никому ни слова, ни полсловечка — даже старшему, от которого у нее нет тайн. Может, сегодня и сказала бы. И уж наверняка пояснила бы, почему Тим имеет право ненавидеть. Но Лео, раздраконенный, не настроен был слушать.

Старший неведомо как забрал ее страхи — даже паническую боязнь оставаться один на один с темнотой, самый давний, самый глубокий страх, который, кажется, был с ней всегда. А уж путешествие на крышу теперь вспоминалось, как забавное приключение… увы, повторить не удастся, надо придумать что-нибудь новенькое… лишь бы дядя потом слово сдержал и все рассказал.

И наказание не тяготило — радовало: учиться вместе с Лео было здорово, а его проделки и каверзы потешали не только ее, но и учителей… вроде бы всех без исключения, учитель истории — и тот на одобрительно прогнусавил: «Господину Лео не хватает такта, да и его манеры оставляют желать много лучшего, но он будет иметь успех в свете. Он чрезвычайно умен, мыслит оригинально и не боится это демонстрировать. Необычное привлекает». Придуманный дядюшкой график — никакой праздности — и тот пошел во благо: с давних пор для того чтобы уснуть, ей приходилось принимать порошки и пилюли доктора Мунка и отвары, приготовленные тетушкой Фло. Теперь она усыпала мгновенно. И, наверное, сладко спала бы до той минуты, пока тетушка Мэй, осторожно трогая ее за плечо, не шептала бы свое обычное: «Ваше высочество, утро». И она отвечала бы: «Ненавижу утро», — но послушно вставала бы, отправлялась умываться, безропотно позволяла бы себя одеть и причесать и отправлялась бы на занятия, попутно успев окончательно проснуться — и порадоваться наступившему дню.

Если не было бы Тима.

Тим принес новый страх. Тим снился ей. Не единожды и не дважды, но всякий раз по-новому. И каждый сон помнился, и каждый был кошмарнее прежнего. Снилось, что он уморил себя голодом и жаждой, но каким-то чудом прикидывается живым и, притаившись в галерее рядом со столовой, под картиной с изображением рыцаря в колдовском лесу (как пугала ее эта картина еще совсем недавно!) поджидает… кого? она не успевала понять — ее будил холод, странный, нереальный… потусторонний холод. Снилось, что его подняли на борт мертвым — и потеряли, и она чувствует — он бродит где-то рядом, мертвый, но жаждущий крови. Снилось, что его убили уже давно — была кровь, много крови, его собственной. И она, Хлоя, почему-то оказалась там, в каком-то подземелье, и перепачкалась, и бежала, оставляя за собой кровавые следы, искала выход — и не находила.

Сидя на верхней ступеньке лестницы (Волк подошел неслышно, улегся сзади…м-м-м, чем не спинка кресла?), она сосредоточенно обгрызала ногти, один за другим. В голове крутились слова из старинной баллады: «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…» В балладе все закончилось жутковато: отчаянная дева, странствующая в поисках похищенного возлюбленного, одолела и чародейку-змею, и вожака оборотней, вошла в логово короля-дракона — и с той поры никто ее не видел. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»

А ведь и вправду стоит посмотреть. Хотя бы ради Лео.

И вместо того чтобы спуститься в танцевальную залу, она вернулась к дверям покоев Лео и Тима. За той дверью, что слева, ее ждет друг, раздосадованный… нет, обозленный, но он не прогонит. Ждет ведь. И в конце концов поймет. За той, что справа, — ее новый кошмар. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»

Жестом приказав Волку оставаться на месте, она толкнула дверь в комнату Тима.

Он сидел у стола и сосредоточенно что-то мастерил. Настолько сосредоточенно, что, казалось, и не заметил незваную гостью. Она знала — и услышал, и увидел. Но проявлять к ней хоть малейшее внимание — ниже его достоинства.

— Над чем колдуешь? — бархатным голосочком затянула она, приближаясь кошачьим шагом. — Я не буду мешать, только погля… — и подавилась словами: поняла, что невольно обманула. Просто обязана помешать! Даже если бы доктор Мунк не давал ей по три урока в неделю (принцессе полагалось знать и уметь не меньше, чем сестре милосердия, — так повелось еще с позапрошлой Восточной войны, когда ее прабабка с обеими дочерями пошла работать в главный столичный госпиталь), ланцет она наверняка узнала бы. Мальчишка даже под ее пристальным взглядом не прервал своего занятия: узкими полосками кожи, срезанной, кажется, с обложки какой-то из книг, он оплетал ланцет от середины, и получалось довольно-таки ловко. У Хлои руки затряслись бы, если бы на нее так вызывающе таращились, а ему хоть бы что. И даже дверь не запер. Впрочем, и она не постучала…

— На кого ножичек готовишь? — голос дрогнул — ну да и ладно, все равно ничего хорошего он о ней думать не думает. Да и не ответит — с чего бы вдруг?

— На того, до кого дотянусь, — он весело фыркнул.

— Ах, какой грозный! — ей удалось скопировать его тон. Верно, только так и надо с ним говорить — чтобы он чувствовал: его ни капельки не боятся. — Если бы ты и вправду что-то замыслил, прятался бы. А так — только, небось, и ждешь, чтобы эту штуковину у тебя отобрали. Вроде как и герой, и…

— Ты позволяешь себе врываться без стука, а я должен в угол забиваться и прикидываться крысой? — Он продолжал работу. Как не позавидовать такой выдержке. У нее-то у самой пальцы холодеют от дурного предчувствия.

— Уверен, что сумеешь? Правда сумеешь подойти и ударить человека? Мы все здесь отнюдь не беззащитны, да и не оружие это вовсе — разве что оцарапать… и не в том дело вообще. Духу-то хватит — в живого человека?..

Она не успела ничего понять, не то что испугаться: он положил левую руку ладонью вниз на стол, в правой вертикально — ланцет. Короткий замах — и ланцет вошел в руку на всю длину лезвия. Хлоя не смогла заставить себя посмотреть ему в лицо — и не сводила взгляда с его рук: он выдернул ланцет из раны и, как ни в чем не бывало, снова взялся за кончик ремешка. Словно и не замечая, что и лезвие, и оплетка в крови, на стол кровь стекает… много… Не как во сне, но… Запястья у мальчишки узкие, пальцы тонкие и длинные — и не скажешь, что силен.

Хлоя вдруг вспомнила, как совсем маленькой — лет шести, не больше, — вместе с дедом впервые оказалась в театре на премьере, как он говорил, исторической драмы. В театре было красиво — разноцветные огни, нарядные кавалеры и дамы, кресла, обитые пунцовым велюром, королевская ложа, украшенная пурпурными цветами. И скучно, хотя актеры, наверное, очень старались — страдальчески вскрикивали, падали на колени, бросались друг на друга с мечами, вонзали в себя кинжалы, по камзолам и курткам разливалось красное. И всякий, ну всякий раз многословно объясняли, почему поступают так, а не иначе. «Как вам понравился спектакль?» — с той серьезностью, с которой взрослые обычно обращаются к детям, рассчитывая на забавный ответ, обратился к ней дед на обратном пути. «Было смешно», — честно призналась Хлоя.

И только сейчас внезапно поняла, почему — смешно, а не страшно. Если бы все происходило в тишине, она, наверное, задохнулась бы от ужаса, и бутафорской крови не понадобилось бы. «Дева, дева, посмотри ужасу в глаза…»

Она шагнула вперед, попыталась отобрать ланцет — и ей почти удалось. Почти. Острие чиркнуло по ладони, Хлоя ойкнула. Мальчишка перехватил ее руки, мгновение спустя проклятая железяка брякнула об пол, а еще через мгновение Хлоя отлетела в сторону, попутно что-то перевернув, — грохот был такой, как будто бы это… да не как будто бы, точно — стол, она нашарила ножку, о которую только что приложилась ребрами. Выше виска жжет, перед глазами расплываются серо-зеленые круги… и что-то темное. Проморгалась, правый глаз видит, перед левым — влажная пелена. Недолго думая, утерлась рукавом — так и есть, кровь. И снова набегает.

Она выругалась в голос. И требовательно протянула руку:

— Подними и отдай мне. Это ведь не твое. Ты еще и ворюга, да? Воспользовался тем, что пожилой человек неважно видит без очков и порой бывает рассеянным, — и стащил у него инструмент? Потрясающе благородно… так отплатить за помощь… — Переждала приступ дурноты и заключила: — Отдашь — об этом никто не узнает. Кроме Лео.

— Как же, не узнает, — она едва узнала голос Тима.

Неужто струсил?!

— Быстрее!

— Ваше высочество… — Откуда здесь взялся господин Мунк?.. Ах, да, время визита. Очень кстати, доктор, очень кстати. Сознание ускользало.

— Хлоя! — И старший тут как тут, как же иначе. Даже если бы грохот не услышал — узнал бы. Он же… он рядом, всегда. Тим…

Она порывается снова утереть лицо, Лео удерживает.

— Не впускай Волка.

— А что так? Ну, сожрет этого идиота — велика ли печаль? Мы тебе нового найдем в каком-нибудь ярмарочном балагане.

— Лео!

— Да не переживай ты, Волчара — зверюга брезгливый.

— Ваше высочество, прошу прощения… э-э-э… рану следует… э-э-э… зашить, — доктор явно волнуется и с трудом находит самые простые слова, — и как можно быстрее, но мне… э-э-э… нечем обезболить. Нужно срочно послать ко мне… или, возможно, у госпожи Фло найдется… э-э-э…

— Ничего не нужно, — а вот Тим будто бы только и делает, что раздает указания направо-налево, запросто переходя с одного языка на другой. — Все прочее у вас при себе?

— Господин Тим, я попросил бы… э-э-э…

— Я попросил бы вас не спорить, — срезает его мальчишка, делая ударение на слове «я», — иначе придется обойтись без вас. Идите сюда… А ты не мельтеши. И приятелю своему четвероногому скажи, чтобы отошел в сторонку и притворился, что его здесь нет и не было.

Это он кому? Лео? Волку? Ну да, конечно. Наверное, самоубийцы — не книжные, а настоящие, — они такие.

— Что собираешься делать? — Лео далеко не спокоен. Но и — вот удивительно! — не в гневе.

— Увидишь. Не дергайся, прикончить меня всегда успеешь.

Хлоя все слышала отчетливо, но как будто бы сквозь мягкий кокон. Кожу на лице неприятно стягивало — ну да, кровь, что натекла из раны, начала запекаться. А тут еще Тим ухватил ее за локти, заставляя подняться. У него рука тоже кровит… как не вспомнить давешний сон?

Он усадил ее на кровать, сам сел рядом.

— Мне нужно видеть твои глаза, — тихо, просительно.

Чего-о?! Не он ли отворачивался, едва встречаясь с ее взглядом? Не он ли как-то раз дал понять, что это верх невоспитанности — таращиться на человека?

— Пожалуйста, Хлоя, посмотри на меня.

Она вскинула голову — просто от удивления: он назвал ее по имени? Он сказал «пожалуйста»? И не смогла отвести взгляд — впервые она видела, как темно-серые глаза за считаные секунды делаются голубыми, кажется, еще пара мгновений — и станут прозрачными.

— Теперь закрывай. И сиди спокойно. Тебе не будет больно, ни сейчас, ни потом, когда все закончится.

Но ей хотелось смотреть, пусть даже то, что она видела, походило на очередной кошмар — Лео, неподвижный, будто окаменевший, подпирал спиной дверь — точь-в-точь страж тайных покоев из сказки, которую принято рассказывать в сумерках, доктор неслышно раскладывал на застеленной белой салфеткой прикроватной тумбочке инструменты, Тим провел раненой ладонью по ее ладони, которой она утирала кровь, — тошнотворный запах почему-то ощущался все острее, а ведь пора уже было к нему притерпеться, — и простер руки над ее головой.

— Что чувствуешь?

— Как будто бы холодок… — Она заговорила на своем родном языке, но он шепнул:

— Я сейчас тебя не слышу.

И она поняла, перешла на его язык:

— Словно легкий морозец пощипывает. Знаешь, тетушка Фло готовит бальзам, чтобы волосы лучше росли, от него вот так же кожу покалывает… приятно. От мороза тоже становится тепло, ты ведь понимаешь? — Почему-то она была уверена: Тиму легче, когда она не отвечает односложно, а рассказывает о том, что с ней происходит.

Легче — что? Что он вообще делает?

— Господин Мунк, вы готовы? — не дал ей погрязнуть в сомнениях Тим.

— Но вы уверены… — отчаянно коверкая слова, выдавливает доктор.

— Да.

— И сколько будет длиться… э-э-э… эффект?

— Столько, сколько вам понадобится.

— Ваше высочество, вы чувствуете… вот, я дотрагиваюсь?

— Нет. И я не боюсь, правда-правда. И Тим не боится, так ведь, Тим?

— Так.

— Но я не понимаю, как вы… как вам это удается. С научной точки зрения…

— Я ничего не смогу объяснить. Так что вам придется просто мне довериться.

Уж не почудилась ли ей в голосе Тима печаль? «И все-таки однажды тебе придется объяснить. Мне», — задорно думает она.

— Ваше высочество, голова не кружится?

— Немного, — она скосила глаза на Тима, — от этаких-то впечатлений.

— В таком случае мне придется попросить госпожу Фло присмотреть за вами… Вот и все. Теперь покажите руку.

М-да, и плохое зрение не помеха, когда речь идет о долге.

— Сначала осмотрите рану Тима. А это… — Хлоя небрежно оглядела порез на ладони, — а с этим и Лео справится.

— Но…

— Доктор, я прошу, — просьба, равносильная приказу, — самое неотразимое оружие особы королевской крови, эту мудрость (а быть может, ловкий трюк) она усвоила еще в дедушкином дворце. Что бы это ни было, действовало оно безотказно.

— И как это вас угораздило? — доктор покачал головой. — Не иначе как вы сами… — И, обрабатывая рану, продолжал что-то невнятно бормотать.

Хлоя подумала: он сейчас похож на деревенского знахаря, которому надо во что бы то ни стало убедить пациента: врачевание невозможно, если не знаешь заветных слов. Полчаса назад она посмеялась бы над таким сравнением, но не теперь.

— Распрямите пальцы, мне неудобно накладывать повязку… — ворчливо начал господин Мунк — и осекся. — Дьявол знает, что это такое!

Оказывается, доктор умеет ругаться? Вот это открытие! В обморок, что ли, грохнуться напоказ? Нет, тогда запрут в покоях, надолго…

— Почему, почему, я спрашиваю вас, нарушено кровообращение? Это не может быть связано с травмой. Вторая… со второй то же самое?.. Омертвение тканей… до этого к счастью, не дошло, но… Я спросил бы вас, знаете ли вы, чем рискуете, однако я не вполне уверен…

Хлоя схватила Тима за руки. Пальцы у него ледяные и неестественно белые, будто бы обмороженные… там, где нет запекшейся крови. Казалось, попробуй их разогнуть — сломаются в суставах, как стеклянные.

— Это все твоя ворожба, да? Кто ты такой?

— Никто. У меня и имени-то нет, только кличка, — он мрачно усмехнулся. Добрый волшебник исчез. Рядом с ней снова сидел враг. Но она по-прежнему держала его за руки, и он не отстранялся. Пальцы понемногу теплели.

— Ты вообще человек? — продолжала настаивать она.

— Нет. Разве мы для вас люди? Вы для нас — точно нет.

— Прошу прощения, что вынужден вмешаться, — с твердостью, наверняка стоившей ему немалых усилий, проговорил доктор. — Должен вас предупредить: я обязан сообщить обо всем произошедшем его высочеству.

— Разве случилось что-то, ради чего стоило бы беспокоить дядюшку? — Хлоя попробовала скорчить умильную мордашку, но по глазам доктора поняла: добилась прямо противоположного. Ее гримасами сейчас только людей пугать. Сперва умыться надо было! — Я случайно упала… не в первый ведь раз! Вы же знаете, доктор…

— Ваше высочество, позволю заметить, я, к счастью, медик и, к несчастью, далеко не юный, — ну вот, теперь он еще и обиделся, — и по характеру травмы о многом могу сказать. И у вас, и у господина Тима я исключаю травмы по неосторожности. Равно как и то, что мой инструмент — это ведь мой ланцет, верно, господин Тим? — выпал из саквояжа сам собою. Потрудитесь поднять мой инструмент и передать мне.

Тим — вот это неожиданность! — повиновался: осторожно отвел руки Хлои, неловко ухватил ланцет и протянул доктору — оплетенной рукоятью вперед.

— Я не снимаю с себя вины за недосмотр, и его высочество об этом, можете не сомневаться, услышит. Однако я пребываю в уверенности, что столь существенные проступки не должны оставаться безнаказанными. Полагаю, его высочество придерживается аналогичной точки зрения. — Доктор церемонно поклонился Хлое и Тиму, потом — Лео и Берту. На поклон ответил один только Берт.

— Да, сегодня нам точно будет не до уроков, — вслед доктору недобро выдохнул Лео. Где только терпение взял, чтобы так долго молчать?

— Ой, а меня учитель, наверное, потерял, — запоздало обеспокоилась Хлоя.

Лео со значением кивнул Берту. Тот энергично потер переносицу, всмотрелся в каждого из троих по очереди, как бы пытаясь что-то развидеть. Особенно долго задержал взгляд на Тиме, тот даже поежился. «Не любит, ох, не любит он такие взгляды!» — мстительно подумала Хлоя.

— Вы двое — форменное наказание для учителей, — пожаловался неведомо кому Берт, — но когда к вам прибавится этот третий, — он указал глазами на Тима, — я, с разрешения его высочества, воздержусь от визитов под сей гостеприимный кров. Или нет… дайте подумать… Нет, я предложу взять для вас другого наставника — есть у меня в университете давний оппонент, его не так жалко, как всех прочих. А сам буду учить одного Тима. Интуиция подсказывает: мои усилия не пропадут даром.

— Тоже мне наставник! — Лео нахмурился.

— Мне сложно уразуметь, почему я должен вам помогать, но так уж и быть, господина танцмейстера умаслю, — подергал себя за ухо Берт, — и его высочеству постараюсь преподнести события в максимально выгодном для вас свете.

— А вот этого не надо. Его высочеству, — видно было, Лео давится этими словами, — я сам скажу все, что надо. Ты коллегам своим растолкуй, что и нынче, и завтра нам не до них. Да так растолкуй, чтобы ни один дурного не заподозрил. Осилишь?

— Ну ты нагле-ец! — одобрительно протянул Берт. — Однако и я себя не на полке с манускриптами нашел, и моя доброта и покладистость имеют цену. Даешь слово, что будешь выполнять все мои задания?

— Да как ты не поймешь, мне сейчас не до…

— Повторяю вопрос: даешь слово?

— Да! Все демоны с тобой! — взорвался Лео. — Хлоя, идем, пока сюда всякие не понабежали…

Поздно. На пороге девчонку перехватили обе сороки, загомонили, засуетились.

Убедившись, что о ней есть кому позаботиться, Лео улизнул.