Глава 21

Они не вышли к ужину, вдруг дошло до Лео.

— Дети, вы позволите?

Во, и пришел не кто-нибудь — самолично хозяйка. Де-ети!..

— Да, тетя, мы все тут, — громко сказала Хлоя и вдруг добавила: — Тим, прости, что распоряжаюсь за тебя. В другой раз будь сообразительней, хорошо? Это ведь твоя комната, понимаешь?

Хозяйка, как всегда, величественно вплыла — кажется, ходить иначе она и не умела — по дорожке света, расстелившейся от порога. Ее сопровождали Фло и какая-то незнакомая бабка в лиловых шелках, пухлощекая, румянец, как… как у той наездницы с картины, и вообще похожа. Уж не с нее ли портрет писали, когда она была в пару раз… нет, раза в три моложе?

Тим встал, зажег свет, поклонился гостьям… вежливый, негодяй! И не скажешь, что они ему как кость поперек горла. Лео не тронулся с места.

— Вы почему в темноте сидите?

— Страшные сказки рассказываем, — озорно улыбнулась Хлоя. — Ну тетечка, ну когда светло — не так страшно!

— Знаю, — с серьезным видом кивнула хозяйка. — Но ужинать в темноте будет несколько затруднительно, не находишь? — Она сделала знак, три служанки внесли подносы, накрыли на стол и тихо удалились… тоже ничего себе сказочка! — Сегодня у вас был долгий и трудный день. У всех троих. И сказки… да, сказки — это верно. — Уж не померещилось ли ему? Улыбка тетушки удивительно напоминала улыбку Хлои. — Вас никто не побеспокоит. Но, дети, прошу вас вернуться в свои покои не позднее полуночи. Все-таки Хлоя нездорова. — Лео посмотрел на Тима. Мальчишка отвел взгляд. — К завтраку можете не выходить. И все занятия на два дня отменены. Господин учитель словесности счел, что вам необходим день отдыха и убедил в этом дядюшку. Но, — как будто лошадь пришпорила, — завтра и послезавтра к ужину вы, все трое, явитесь без опозданий, а в пятницу столь же аккуратно придете на занятия. Пока будете заниматься вместе, далее будет решено, в зависимости от уровня ваших знаний и от усердия, как лучше поступить. После основных занятий тебя, Лео, и тебя, Тим, ждут в тренировочном зале. А у тебя, Хлоя, — урок игры на пианино. Я уже поняла, что со мной ты заниматься не желаешь, маэстро Кляйн тоже не добился заметных результатов. Так что я взяла нового преподавателя.

— Ну те-етушка… — захныкала девчонка. Знает ведь, что не открутится, но как же не повредничать.

Хозяйка прикинулась глухой.

— Я была уверена, что возражений не последует. Приятного аппетита.

Поужинали быстро, в полном молчании. Тим почти не ел, но тетушки, которую это озаботило бы, рядом не было. Закончив трапезу, Хлоя властным жестом отвергла помощь, самолично сгрузила все со стола на подносы и бесцеремонно выставила один за другим за дверь. Погасила свет и села на прежнее место.

— Вы, конечно, хотите узнать, что было дальше, — растягивая слова и делая немыслимо долгие паузы, заговорила сказительница. — А было вот что. Едва лисица вспомнила об унижениях и мучениях, которым подвергал ее этот человек, любовь превратилась в ненависть. Она заманила юношу в Лес Тысячи Молитв и… не-ет, не съела — обезобразила и изувечила. Уродливый, больной и запуганный, он униженно прислуживал ее стае, пока не утратил последние остатки рассудка и не стал загонщиком — теперь уже сам он, воя, стеная и взывая о помощи, увлекал новых жертв в Лес… И однажды лисица посмотрела на него — и, будто очнувшись, вспомнила о своих мечтах, о своей любви, и устыдилась самой себя — как могла она полюбить чудовище? как могла сама превратиться в чудовище? И тогда она, обернувшись девушкой, взяла его за руку, подвела к обрыву и бросилась вниз, забрав его с собой в бездну… — Хлоя шумно выдохнула. — И с той поры по земле бродят два духа-мстителя — дух девушки карает тех, кто предает себя ради того, чтобы потешить гордыню, дух юноши — тех, кто предает себя из трусости. Невозможно предать кого-то, если раньше не предал себя, так нянюшка говорила.

— Эту историйку тебе и впрямь нянька рассказала? — Лео восхищенно присвистнул. — Забавная, видать, старушенция…

«Была», — он прикусил язык. Сколько еще шишек он должен набить и сколько ран нанести другим, прежде чем научится сначала думать, а потом говорить?!

— Она была молодая.

— Она была из наших? — ледяным тоном осведомился Тим.

— Да. Я ведь вроде сказала. Или нет? А если и нет, неужто ты сам не сообразил? И что в этом такого?

Молчание — как топор палача, занесенный сразу над всеми троими. Кто-то должен принять удар на себя. Тот, кто старше и сильнее.

— Никогда бы не подумал, что маленьким девчонкам рассказывают такие сказки, — протянул Лео с покровительственно-дурацкой интонацией.

— Думай хотя бы иногда, — посоветовал Тим. — Не то однажды жутковатая сказка станет жуткой реальностью.

— Страх потерял? — вскинулся Лео.

Хлоя стремительно вскочила.

— Мальчишки, может, хватит на сегодня? — а вот голос ее звучал устало, несчастно.

— Да усядься ты. Я увечных не трогаю. Подожду, пока…

— Можешь не утруждать себя ожиданием, — в тон ему отозвался Тим. — Пресмыкающиеся вызывают у меня брезгливость.

— Я поняла. Вы все равно сцепитесь. И знаете, что я решила? Я не стану встревать. Что бы ни случилось — не стану.

Она не злилась — она была в отчаянии. И виноваты в этом они. Оба. «Ладно — мы. Мелкой-то за что достается?» Волей или неволей они втравливают ее в свои войны… а оно ей нужно?

А ведь несколько минут назад все было так здорово!

— У меня только одна просьба — не сейчас. Давайте представим, что мы… ну ладно, не приятели — случайные знакомые, которые, ну, как в наших сказках, застряли в какой-нибудь таверне во время бурана и рассказывают сказки. От нечего делать и…

— Рассказывай, — быстро согласился Тим. Дурень упертый, а все ж сообразил: хватит девчонку мучить.

И она не заставила себя упрашивать. И сказки были как на подбор.

О старике, что видел призраков и с помощью ведомых ему тайных знаний выпытывал у них истину о кошмарных преступлениях — просто из любопытства. Это поначалу. А как понаслушался — воспылал жаждой мести, такой, что ого-го! Много сделал людям доброго, а еще больше — злого, потому что уверовал в свое всесилие. И ему самому потом не поздоровилось — сперва люди объявили его убийцей и казнили лютой смертью, а там уж и призраки с ним за прежние свои обиды поквитались.

О сестрах-близнецах, одна из которых научилась отбирать красоту у другой и поплатилась за это — но в проигрыше оказались обе, не могли они друг без друга. «Слишком добрым быть не надо», — пробормотал Лео. А Тим вдруг закашлялся — как тогда, в тюрьме. «Не разболелся бы опять…» — подумал Лео и обалдел: чего-о? совсем, что ли, двинулся на роли старшего братца?! Интересно, а кто на самом деле старше — он или мальчишка? И ведь у этого припадочного, повернутого на правилах, не спросишь. Как же, как же, у них нет ни имени, ни семьи и для всего мира вовсе не рождались. Во рту стало горько.

А Хлоя начала новую сказку: о добром духе, проклятом и обреченном творить зло, — к нему, заточенному в подземелье, приходила девушка и говорила с ним, чтобы он не сошел с ума от одиночества, и наконец задумала его освободить. Но он уже не мог остановиться — он жаждал крови, и убил ее. И стал демоном.

Потом — о древнем драконе, из века в век бравшем человеческие жертвы — нет, дракон не был жесток, как думали люди; он окроплял кровью скорлупу, которую мы именуем земной твердью, — и скорлупа и вправду оставалась твердой. Если люди отмаливали чью-то жизнь и крови не хватало, чтобы окропить всю землю, случались страшные землетрясения — и скорлупа раскалывалась, города обращались в прах, гибли многие и многие, а скорлупа снова твердела.

— Дракон не вправе щадить одного, ведь от него зависит жизнь многих, — заключила Хлоя и обессиленно привалилась головой к подлокотнику кресла.

Тим потянулся к ней, простер ладонь над раной. Девчонка отстранилась:

— Ты чего?

— Хочу убедиться, что все в порядке.

— А почему не спросишь?

— Я и сам могу узнать. И уже узнал. Я же обещал…

— Болван самонадеянный! — голос у девчонки стал глухим, хрипловатым, еще бы — столько болтать-то, но было заметно — к ней вернулось хорошее настроение. Теперь главное, чтобы никто снова не напортачил.

— Я о другом спрошу, — нет, этот точно не напортачит, ведет себя как примерный мальчик… да что с ним такое?! — Няня много таких сказок тебе рассказывала? И много ли ты помнишь?

— Наверное, все до единой. — И Хлоя — спокойная-спокойная. — Много, мало… не знаю. На книгу из тех, что Лео любит, чтоб еле в руках помещалась, не хватит, а нам на пару вечеров — точно. А что?

— Тебе пора. Вам обоим.

И это ответ?! Этот чокнутый попросту выставляет их? Вот так ни с того ни с сего? Эх, рано расслабились!

— Завтра вечером продолжим. Если не передумаешь.

— И не надейся! Нипочем не передумаю.

…Шаги в коридоре стихли. Он прислушался: в гостиной тоже ни звука, значит Лео у себя.

Выждал еще немного. Тихонько запер обе двери — и внешнюю, и ведущую в гостиную — на задвижки; да, таятся только малодушные, однако есть то, чего лучше никому не видеть. Хотя бы и для их безопасности. Столовый нож для ритуала подходит плохо. Но проклятия надо снимать как можно быстрее, пока они не начали менять судьбы, а добыть что-нибудь получше, не привлекая внимания, сегодня точно не удастся. Лео и Хлоя не заметили, что он спрятал нож, — уже везение.

Огонь свечи. Вода в чашке. Сталь — к счастью, и во дворце понимают, что резать мясо заточенным скругленным серебром — идея так себе. Крупинки соли — просыпал как будто бы случайно, теперь собрал с ковра. Все готово для обряда.

Тот, кого здесь зовут Лео, во всеуслышание объявляет его колдуном и в своих словах ничуть не сомневается. Он вообще мало в чем сомневается. Наверное, и девчонкины сказки для него — лишь увлекательные истории, из тех, что рассказывают, чтобы скоротать вечерок. Поверил бы он, если бы услышал, что колдуны — выдумка, а эти вот странные сказки — предупреждение? Интересно, сколько сама девчонка понимает из того, что говорит? И кем была ее няня? Откуда молодой женщине, почему-то поселившейся у нелюдей, было известно столько… столько?! Стоит жить хотя бы затем, чтобы выяснить.

И знал бы этот мальчишка-простолюдин, кто такие Владеющие Судьбами и каково их могущество! Интересно, осмелился бы тогда — даже за глаза — сказать, что они колдуны?.. Хотя бы по недомыслию, как у него частенько бывает?

Нет. Он обычный человек из низших, ему не дано прикоснуться к Знанию и Силе. А и было бы дано — не отважился бы. Ни за что. Он ведет себя нагло и самоуверенно потому, что не знает. Ничего не знает.

Сила — бремя высших. Так говорит отец.

Он сжимает в правой руке нож. Левую руку — ладонью вверх. Закусывает губы. Надрез: прямоугольник — голова, линия вправо, вниз — хвост… Символ Дракона. Вроде бы получается так, как надо. Лишенный имени и рода, он все-таки остается посвященным четвертой ступени, это невозможно отнять.

Нож — в сторону. Смачивает пальцы в чашке, омывает рану — тоже над чашкой, осторожно. Ради обряда не было бы смысла так стараться, все равно, куда стекает кровь. Но при мысли о том, что придется смывать ее со стола, начинает тошнить — сколько раз приходилось мыть алтарь и полы в Зале Посвящений после ритуалов. И оставлять нельзя. Служанка донесет, будут лишние вопросы, идиотское любопытство. Они этого не знают, но для них же лучше, чтобы он молчал. Даже его мысли опасны для наивных дураков. Их счастье, что он дошел всего лишь до четвертой ступени и не обрел настоящей силы.

Теперь — соль. Рану не просто жжет — раздирает, пламя свечи сначала кажется нестерпимо ярким, а потом расплывается, расползается желтым пятном в темноте. Тихо, тихо, тебе не так уж больно, скоро пройдет, ты ведь знаешь — скоро. Их счастье, что он дошел всего лишь до четвертой ступени, а для него — непонятная милость судьбы, такому, как он, нипочем не подняться выше второй. Его проклятия, даже те, что не высказаны вслух, имеют силу, пусть небольшую, но все-таки. Он пожелал девчонке зла — и она пострадала. Он ведь помнит, что не толкал ее. Он просто заставил ее отшатнуться и оступиться. Сам того не понимая — заставил. И спохватился только тогда, когда увидел кровь. Для того, чтобы сдержать слово, данное министру, придется следить не только за каждым своим шагом и словом — за каждой мыслью.

Боль еще не прошла, но медлить нельзя. Он держит клинок в пламени свечи, потом резко прикладывает к ладони и не отводит, пока может терпеть. Кажется, нож уже начал остывать. Это хорошо, обряд проведен так, как полагается. А главное, удалось вспомнить обо всех… надо надеяться, обо всех проклятиях, начиная с тех, что приходили на ум, когда возвращалось сознание, и заканчивая сегодняшними, обращенными против бесцветного и против девчонки… наверняка это она играла, недаром ее тетка так недовольна. Руки отсохнут… придет же такое в голову! Она и так ничего не умеет и вряд ли научится.

Подчиняться правилам дома и проклинать его обитателей — бесчестно. Даже нелюдь признает, что поединок должен вестись на равных. А слово посвященного может иметь непредсказуемые последствия.

Теперь беспокоиться не о чем.

Он идет в ванную комнату (она намного меньше, чем была дома, но там ею пользовались все, а тут — он один), выплескивает воду из чашки, подставляет левую руку под струю ледяной воды. Потом пьет из пригоршней, сдерживая тошноту: вода с привкусом крови и паленого мяса. Долго мучается с повязкой: все равно не похожа на ту, что за полминуты соорудил доктор. Остается надеяться, что никому не придет в голову присматриваться.

Бесшумно открывает дверь, прокрадывается, оглядевшись, в коридор, спускается на полдюжины ступенек и кладет нож на одну из них. Если ему повезет, подумают, что служанка выронила — девчонка-то сваливала посуду на подносы, не заботясь о том, как все это потащат. Вряд ли в этом дурацком доме кого-то наказывают за такие пустяки, к тому же нож из простого металла.

Его начинает бить озноб, а рука горит, будто он по-прежнему прижимает к ране раскаленный клинок.

Он привык к бессонным ночам. Нельзя пользоваться Силой и ничего не отдавать взамен. В голове крутятся обрывки девчонкиных сказок. «Дракон не был жесток…» Интересно, она услышала эту фразу от няни или сама придумала? Наверняка сама. Люди Дракона, даже последний простолюдин, знают — он не нуждается в оправданиях.