Глава 5

***

Белоснежная пена, вздымающаяся вокруг горами, сотканными из мириадов радужных пузырьков, нежно ласкала кожу и благоухала горной розой. Горячая вода, с растворенными в ней ароматическими солями, обволакивала тело и вкрадчиво шептала что-то при малейшем движении. Воздух был насыщен паром, поднимающимся от кипящей воды в специальных чанах, раставленных вдоль изразцовых стен; очевидно, в воду были добавлены какие-то травяные настои потому, что от вдыхания пара голова сладко кружилась, а тело расслаблялось, безвольно погружаясь в пену.

Я полулежала в небольшом бассейне, утопленном в мраморный пол первого отсека — химама — дворцовой бани, опираясь локтями об вызолоченный бортик, откинув назад голову и прикрыв глаза. Мои плечи растирал один из прислужников отсека; другой, низко склонившись, бережно массировал хвойным ароматическим маслом и пензой мои ступни. Я была на верху блаженства; если уж в жизни выпадает шанс почувствовать себя королевой, стяжающей все мирские блага, то тяжелейший грех — от этого шанса увернуться.

До обещанного визита калифа оставалось еще два часа, и я решила использовать их на полную катушку. В конце концов, уже завтра меня не будет в "Лилии", так что нет ничего зазорного в том, что я испытаю на себе все радости восточного гостеприимства. К тому же, по истечении отвратительно проведенной ночи (после беседы с капитаном Коннаром мне так и не удалось сомкнуть глаз), отчаянно хотелось окунуться с головой в воду и смыть с себя все страхи и переживания, жадно тянущие ко мне свои липкие лапы из глубин сновидений...

… Едва дождавшись, когда солнце поднимется над горизонтом, я вызвала Тариба при помощи нефритового свистка, и попросила проводить меня в купальню при дворце. К чести слуги нужно сказать, что он ни единым движением брови не выказал неудовольствия по поводу каприза заморской гостьи рано поутру, и пообещал устроить все в лучшем виде. Таким образом, мне была обеспечена роскошнейшая ванна в химаме, два молчаливых прислужника и множество приятнейших минут, наполненных упоенным блаженством.

Дарсан проснулся, когда я стояла на пороге комнаты, собираясь в купальню. Сонно моргая глазами он выслушал мои наставления относительно дальнейших приготовлений и поплелся одеваться, пообещав сообщить мне, если случится что-то непредвиденное...

… Прислужник закончил с моими плечами и, взяв костяной гребень, принялся неторопливо расчесывать мои волосы. Я глубоко вздохнула, стараясь получше запомнить каждую секунду, проведенную здесь.

Тем временем, в помещение, окутанное душистым паром, неслышно вошел Тариб с подносом, на котором стоял высокий керамический кувшин и чашка. Если бы не привычка всегда быть начеку и отдыхать с полуприкрытыми глазами, я бы испугалась, когда он внезапно возник рядом с нами.

Коротко кивнув прислужникам (они поклонились мне и выпрямились, застыв по бокам бассейна, как мраморные изваяния), слуга поставил рядом со мнойсвою ношу. В хвойный аромат масел вплелось благоухание мяты и розмарина, исходящее из носика кувшина, и Тариб, повинуясь моему одобрительному кивку, наполнил чашку янтарной тягучей жидкостью и протянул мне.

С благодарностью приняв ее и сделав глоток восхитительного напитка, похожего на травяные настои хайанских монахов, я спросила:

— Что это такое, Тариб?

— Нага-айлэ, хэннум, — почтительно ответил тот, — особый чай, который у нас пьют по утрам. Он бодрит и вызывает приток сил на целый день...

— Да уж, сейчас мне это особенно необходимо, — вздохнула я, смакуя обжигающий напиток. Тариб неподвижно стоял рядом, почтительно сложив руки на поясе и смиренно ожидая моих указаний.

Чувствуя, как одурманенный недосыпом разум начинает проясняться, я неспешно допила нага-айлэ и с благодарностью передала опустевшую пиалу Тарибу; тот принял ее с поклоном, будто брать что-то из моих рук было для него неземным благом, водрузил кувшин и пиалу на поднос и поднял его, вопросительно взглянув на меня:

— Желает ли хэннум еще чего-нибудь?

— Пожалуй, нет, — лениво протянула я, — хотя… ты не мог бы прислать ко мне служанку? Она помогла бы мне уложить волосы, а то мой слуга совершенно не смыслит ничего в этом деле, да и вообще — мужским рукам я прическу не доверю.

Тариб застыл около меня; поднос в его руке дрогнул, и пиала звякнула об кувшин.

— Хэннум, во дворце не прислуживают женщины, — сообщил он каким-то деревянным голосом.

— Правда? — не на шутку удивилась я, припоминая, что за все время пребывания в "Лилии" мне на глаза и впрямь не попадалось ни одной невольницы, — почему же?

— Это приказ лучезарного калифа, — тем же тоном продолжил слуга.

Вот чудеса. Неужели калиф и впрямь благоволит к мужскому полу? Но тогда непонятно наличие гарема. Я было хотела деликатно уточнить эту деталь у Тариба, однако заметила нечто, сбившее меня с мысли.

Два прислужника, делавших мне массаж, стояли неподалеку и неспешно обсуждали что-то… при помощи жестов. В воздухе мелькали смуглые пальцы, ловко складываясь в неизвестные мне узоры, а губы слуг были плотно сомкнуты. Спустя секунду я поняла: оба были немы!

— Они вхожи в гарем лучезарного, — обронил непонятную фразу Тариб, правильно истолковав мой изумленный взгляд.

— И что? — не поняла я.

— Прислуге, приписанной к наложницам великого калифа, рассекают язык напополам, лишая возможности говорить, — сумрачно пояснил Тариб. Я оторопела:

— Это же варварство!

И умолкла. Конечно, это варварство — с точки зрения простого гражданина Алдории… или избалованной богачки, которой я прикидываюсь. Однако, все же, я не та, за кого себя выдаю, и не имею большого права судить. Среди пиратов бытуют и более жестокие обычаи — скажем, выжигание глаз королевским соглядатаям, свидетелем чего я однажды была...

Тариб бесстрастно глядел на меня и молчал. Отогнав от себя дурные воспоминания, я взволнованно произнесла:

— Но ведь раньше в "Лилию" допускалась прислуга женского пола! Мне рассказывал Дар… мой слуга.

— Это было при Аэллам-хэннум, матери лучезарного, — пожал плечами Тариб, — Тэймуран-эгга распорядился иначе.

Я покачала головой и принялась массировать виски. Очередная странная инициатива калифа… такое ощущение, что они поджидают меня в каждом темном закоулке "Лилии". Создается впечатление, что все эти чуднЫе законы и приказы продиктованны одним потаенным стремлением калифа. Знать бы еще, чего он добивается...

— Хэннум желает еще что-нибудь? — прервал поток моих размышлений вопрос Тариба, заданный куда более мягким тоном, чем несколько минут назад.

— Нет, — твердо сказала я, делая нетерпеливый жест рукой. Отчего-то радужное настроение улетучилось, под гнетом неясного страха, неприятно засосавшего под ребрами, — хватит с меня на сегодня безделья. Пригласите сюда моего слугу, я хочу, чтобы он принес мне чистую одежду.

На самом деле, я просто хотела увидеть лицо человека, не принадлежащего к обитателям "Лилии": после разговора с Тарибом все они стали казаться мне лицемерными и жестокими.

Слуга низко поклонился, коснувшись пола, взял поднос и направился к двери, властным мановением руки велев немым прислужникам следовать за собой. На пороге он замер, схватившись за косяк, и на мгновение обернулся, будто хотел сказать мне еще что-то. В ту же секунду в дверях появился запыхавшийся Дарсан, и сбитый с мысли Тариб еще раз коротко поклонился и удалился.

Я досадливо стукнула кулаком по бортику бассейна: это ж надо было парню появиться так невовремя! Не скрывая раздражения, я глянула на него и сухо спросила:

— Что случилось?

— Каэррэ-хэннум, — выпалил Дарсан, не замечая моего неудовольствия, — вас ожидают. Кажется, это слуга калифа...

***

Нежно-розовая айсанна[1] благоухала так, что ее аромат, казалось, заполнял собой всю комнату. Среди ее огромных помпонообразных цветов стыдливо мелькали "жемчужинки" — мелкие, словно бусины, цветы, лишенные запаха, но всегда очень красиво смотрящиеся в букетах.

Мы с Дарсаном задумчиво смотрели на огромную россыпь соцветий, словно извергающуюся из изысканной корзины, украшенной позолоченной вязью. Слуги, о котором говорил паренек, и след простыл.

— Думаете, это от калифа? — робко предположил юноша.

— Вряд ли, — спокойно ответила я: помпезный букет, конечно, произвел на меня впечатление, однако неизвестному дарителю следовало бы приложить к ним что-нибудь более существенное. Хотя, почему сразу неизвестному...

Я протянула руку и осторожно выудила из буйства лепестков небольшой пергаментный прямоугольник, сложенный пополам. На нем был изображен затейливый вензель и герб: рука, держащая ятаган на темно-зеленом поле. Развернув послание, я увидела тонкую вязь ран и, вчитавшись, поняла, что отправитель переборщил с изысканностью речи: я едва разбирала одно слово из пяти. Пришлось обращаться к Дарсану.

— Сможешь прочитать и перевести на более понятный язык?

Паренек, нахмурив брови, пошевелил губами, разбирая слова, и, спустя некоторое время, нерешительно протянул:

— Это от первого визиря. Он выражает восхищение вашей красотой и шлет вам эти цветы… пишет, что они — ничто, по сравнению с вами.

Мое настроение заметно улучшилось: что-что, а комплименты я любила. К тому же, приятно осознавать, что твои усилия по очаровыванию визиря не пропали даром.

— Это приятно, — удовлетворенно промурлыкала я, с удовольствием вдыхая цветочный аромат, — больше ничего не написано?

— Сейчас, хэннум… он просит вас снизойти до него и почтить своим визитом его покои… сегодня, перед заходом солнца.

Я выпрямилась, прикусила губу и задумчиво посмотрела на юношу.

— Садись за столик, Дарсан, и пиши ответ.

— Но я не умею писать так цветисто, — испугался юноша.

— От тебя и не потребуется.

Я заходила взад-вперед по комнате, сплетая и расплетая пальцы перед собой. Дарсан послушно уселся за столик и занес над листком пергамента самопишущее перо.

— Пиши: "Эхмат-эгга, я восхищена вашим даром. Цветы прекрасны, как жаль, что век их недолог..." написал? Дальше: "Увы, я не могу принять ваше предложение, ибо считаю, что молодой девушке не приличествует соглашаться на уединенное вечернее свидание, пусть даже с таким интересным человеком, как вы. Однако", — я подняла палец, призывая Дарсана к молчанию: он протестующе открыл рот, — "однако я готова увидеться с вами утром, перед моим отъездом. Приходите в..." Дарсан, ты запомнил какое-нибудь приметное помещение в "Лилии"?

Паренек пожал плечами:

— Калиф показал нам их великое множество, хэннум.

— Верно… — я постучала согнутым пальцем по верхней губе, и меня неожиданно осенило, — ладно. Пиши: "Приходите в ту комнату, где мы впервые с вами увиделись — уверена, на этот раз у нас найдется гораздо больше тем для разговора". Написал?

Юноша аккуратно вывел последние слова и протянул пергамент мне; не глядя, я изобразила под ранами затейливую роспись, придуманную только что, и, дождавшись, пока чернила высохнут, бережно сложила листок. Придется вновь вызывать Тариба и вручать ему письмо для передачи визирю.

Тем временем, Дарсан взял другой листок и, хмурясь, вывел:

"Каэррэ-хэннум, к чему это?"

Я лукаво взглянула на него и написала:

"Ничего страшного. Невинная шутка: я надеюсь, что к завтрашнему утру нас здесь уже не будет".

Глаза Дарсана вспыхнули; несколько мгновений он рассматривал мое послание, будто сомневаясь в его подлинности, а затем вывел дрожащей рукой:

"У вас уже есть план, хэннум?"

Я покачала головой и, увидев, как парень разом сник, поспешила успокоить его:

"В общих чертах — да. Надеюсь сегодняшний день прояснит все до конца".

Дарсан прочел и недоверчиво уставился на меня; я похлопала его по плечу и громко произнесла:

— Времени остается мало, Дарсан. Пойдем, поможешь мне выбрать подходящий наряд.

***

Пунктуальность Теймурана Восьмого оказалась выше всяких похвал: ровно в полдень, с первым криком муаззина, в дверь нашей комнаты раздался требовательный стук: за нами явился посланник венценосной особы. Низко поклонившись, он проводил нас в крытую галерею в западной части "Лилии" — там нас уже ожидал властитель Ранаханна.

Его лицо показалось мне еще более осунувшимся и серым со вчерашнего дня: его тоже терзали плохие сны? Так или иначе, на обходительности калифа это не сказалось: судя по его благодушной улыбке и светящимся неприкрытым энтузиазмом глазам, Теймуран Шестнадцатый был готов к новой экскурсии и беседе с заморской гостьей.

На сей раз, правитель был не один: его сопровождал огромный темнокожий невольник, одетый в шелковые бежевые шаровары, подпоясанные широким черным кушаком, и кожаную безрукавку, крест-накрест оплетенную ремнями. Иссиня-черная кожа невольника выдавала в нем уроженца Набии — крохотного пустынного государства на границе с Ранаханном. Вернее, Набию и государством-то назвать язык поворачивался с трудом — это была, скорее, территория бесплодных земель, населенная разрозненными дикими племенами. Говорят, население Набии неустанно сокращалось — из-за пристрастия большинства ее граждан к людоедству.

Так или иначе, из набийцев получались отличные телохранители и преданные слуги: в их характере была одна странная черта: они беспрекословно присягали на верность сильному противнику, сумевшему одолеть их, и служили ему верой и правдой до самой смерти. Этим часто пользовались венценосные особы: в личной охране алдорского короля состояло шесть набийцев. И вот теперь я вижу, что ранаханнский владыка тоже не устоял перед искушением заиметь в свою свиту одного… Интересно, его тоже лишили дара речи?

Набиец смотрел прямо перед собой немигающим взглядом; на его непроницаемом лице не дрогнуло и мускула, когда калиф поздоровался со мной. Невольно вспомнив о гастрономических пристрастиях его народа, я низко поклонилась Теймурану, подобрала подол темно-красной галабены[2] и поцеловала подставленное кольцо. Вознеся хвалу Солнцеликому за то, что он послал нам столь великолепную возможность насладиться обществом друг друга, лучезарный правитель хитро прищурился и торжественно произнес, растягивая слова:

— Хэннум видела почти все чудеса "Лилии". Однако все они блекнут, словно цветок под палящими лучами солнца, перед роскошью главной сокровищницы Ранаханна!

Я незаметно перевела дух. Мои ожидания оправдались, и ход калифских мыслей я угадала верно.

Притворившись изумленной, я приложила ладони к щекам и воскликнула:

— Неужели на свете может быть что-то, еще более прекрасное, чем "Лилия"?

Теймуран засиял, лучась неподдельной гордостью. Скромно пожав плечами, он обронил, стараясь за небрежностью тона скрыть ликующее восхищение:

— Придержите при себе свои восторги, хэннум. Мы проводим вас в святая святых нашего государства и тогда, поверьте мне, изумление ваше возрастет тысячекратно.

Я округлила глаза, выражая нетерпение и восторг, но на деле ощущая себя довольно глупо. Наверное, со стороны я выгляжу пустоголовой девицей, только и способной, что смотреть в рот собеседнику, встречать каждое его суждение, порой, далеко не самое умное, восторженными ахами, и превозносить до небес его ум. Большинство мужчин приходят в восторг от подобных глупышек: ведь на их фоне они кажутся сами себе всезнающими мудрецами; это подстегивает их и замечательно развязывает язык. Именно поэтому, как бы это не претило моей натуре, я вынуждена достаточно часто надевать эту маску.

Я не уважаю, просто не могу уважать тех мужчин, которые поддаются на эту нехитрую уловку, рядом с которыми я вынуждена играть чуждую мне роль. Но, увы, слишком мало на этом свете тех, кто принял и понял бы меня такой, какая я есть.

Увы, пока они все покидают меня.

Одноглазый Том сгинул в океане.

Сокола я убила сама...

… — Хэннум!

Я вздрогнула и, испуганно моргнув, очнулась от тягостных мыслей. На меня пристально смотрели две пары глаз: Дарсан — озабоченно, калиф — настороженно; темнокожий раб по-прежнему смотрел перед собой ничего не выражающими белесыми глазами. Меня неожиданно пронзило жуткое предположение — уж не слепой ли он?

— Прошу прощения, о лучезарный, — слабо улыбнулась я, — сегодня мне привиделся плохой сон, так что до рассвета я глаз не сомкнула, вот голова и закружилась.

Настороженность Теймурана моментально улетучилась — законы ранаханнского гостеприимства велят истово заботиться о комфорте и благополучии гостя — и он сочувственно произнес:

— Возможно, хэннум, вам не стоит обременять себя еще одной прогулкой по дворцу?

— Нет-нет, пусть лучезарный не беспокоится, — быстро произнесла я, опасаясь, как бы властитель и впрямь не передумал, и все мои планы не полетели к демонам, — все в порядке, это лишь минутная слабость. Мне не терпится поскорее увидеть то, что великий калиф так превозносит!

Фраза прозвучала излишне пышно и надуманно: сочиняла я ее второпях. Однако калиф как будто не заметил фальши: видимо, столь неприкрытый интерес гостьи к его сокровищам недюжинно польстил ему и затмил все остальные воображения.

— В таком случае, следуйте за нами, хэннум! — торжественно сказал он и простер руку в величественном жесте, указывая вперед.

***

Изысканные коридоры и галереи опутывали внутренности "Лилии небес" хитроумной вязью, будто гигантский песчаный паук[3] задумал сплести свой кокон в самом сердце столицы Ранаханна. Если вчера я не заостряла внимания на всех этих бесконечных переходах-закоулках, то теперь, силясь запомнить хотя бы примерный маршрут нашего передвижения, порядком пала духом. Надежда на то, что я смогу отыскать потом сокровищницу самостоятельно, подернулась дымкой и начала медленно истаивать. К тому же, в какой-то момент мне стало казаться, что Его Величество умышленно ведет нас столь извилистой дорогой: гостеприимство гостеприимством, но заморским гостям вполне может прийти в голову рискнуть отыскать дорогу в сокровищницу самостоятельно. Скорее всего, невольник тоже следует с нами в целях охраны своего господина и его драгоценностей от нежелательных посягательств чужаков. По крайней мере, на месте калифа я бы рассуждала именно таким образом.

Так или иначе, хозяин дворца возглавлял процессию, уверенным шагом минуя коридоры, устланные роскошными коврами, открытые галереи, увитые диким виноградом; спускаясь по широким мраморным лестницам с золочеными перилами… темнокожий раб неотступно следовал за своим господином, держась на расстоянии ладони от него; ни разу я не видела, чтобы его глаза обратились к нам или хоть как-то отреагировали на окружающую обстановку; это еще больше укрепило меня в моей догадке.

Низкий голос Теймурана эхом отражался от сводчатых потолков, гулко отдаваясь в ушах: не умолкая ни на минуту, лучезарный рассказывал мне о своих прославленных предках и о том, какие достойные поступки он совершит, чтобы по праву занять место в их числе. Очень скоро его слова стали сливаться в неразборчивое гудение, вызывая неприятную ломоту в висках.

Дарсан угрюмо шел, благоразумно держась на шаг позади меня: слуге не пристало передвигаться наравне с госпожой. Ощущая спиной его растущее уныние и неверие в успех нашего авантюрного предприятия, я, улучив момент, шепнула юноше:

— Держись, осталось совсем немного.

— Пустое это, хэннум, — донеслось до меня безнадежное бормотание Дарсана, — я был невероятно глуп, когда согласился помогать вам… да и вообще, когда вообразил себе, что хочу вызволить Таллию… наверное, ей сейчас здесь гораздо лучше, чем в нашей убогой лачуге.

Если бы мы были одни, я, не колеблясь, залепила бы парню пощечину: не выношу, когда падают духом и опускают руки, какой бы безнадежной не казалась ситуация. Особенно, когда дело близится к ее развязке.

— Ты слышал о бирюзовых акулах, Дарсан? — вкрадчиво спросила я, пристально следя за разглагольствующим калифом.

За моей спиной паренек споткнулся, скорее всего, не ожидая этого вопроса.

— Н-нет, — недоуменно протянул он.

— Я просвещу тебя. Бирюзовые акулы водятся на приграничных рифах между двумя океанами. Они маленькие, не длиннее локтя, однако они опаснее гигантских черных акул и ядовитых скатов вместе взятых. Знаешь, почему?

— Н-нет...

— Если потерпевший крушение попадает в воды, населенные этими тварями, они не набрасываются сразу. Отнюдь, они окружают его и терпеливо ждут, когда их жертва выдохнется, устанет ждать помощи или плыть и прекратит бороться с океаном за свою жизнь. Как только бедолага сдастся, они набрасываются на него и раздирают в клочья. Выбраться из их окружения невозможно: твари тебя попросту не пропустят.

— К чему вы это мне говорите, хэннум? — потрясенно прошептал парень.

Я жестко ответила:

— К тому, что мы с тобой сейчас, Дарсан, — и есть потерпевшие крушение. А все, кто находится в "Лилии" — бирюзовые акулы. Все, чего они сейчас ждут, — это когда мы с тобой перестанем бороться и сдадимся им на милость. Ты готов стать обедом для акул, Дарсан?

— Н-нет, — в третий раз повторил юноша хриплым голосом, — кто вы, хэннум? Откуда вам известно...

— Значит, заканчивай жаловаться на жизнь именно в тот момент, когда победа уже близка, — безаппеляционно отрезала я. Это прозвучало звонче, чем хотелось, и калиф, прервав свои разглагольствования, мигом обернулся:

— Вы что-то сказали, хэннум?

— Вам послышалось, о, лучезарный, — быстро ответила я. Дарсан умолк и больше не проронил ни слова на оставшемся до сокровищницы пути.

***

Перед нами возвышалась стена, тесанная из гигантского куска розового мрамора. Коридор, по которому мы пришли, постепенно уходил вниз, упираясь в нее и заканчиваясь тупиком. Со стены на незваных посетителей грозно взирали два странных существа, вырезанные на камне: человеческую фигуру, замотанную в тунику, венчила голова хищной птицы с клювом, полным зубов. За спинами птицеголовых застыли, взметнувшись ввысь, крылья; в руках их обладатели сжимали алебарды, скрещенные ровно посередине стены.

— Это Айгвар-эллы, могущественные стражники престола Солнцеликого Элоаха, да благословен будет он и Пророк его, — благоговейно прошептал калиф, — когда-то Солнцеликий призвал их из Хаоса Забвения, дабы они помогли ему в борьбе с полчищами Эмира. Теперь Айгвары стерегут его престол...

Я уважительно кивнула: огромные птицеголовые чудища выглядели внушительно. Неудивительно, что с таким-то подспорьем в бою Элоах одержал победу. С другой стороны, может, у его противника не было подобных козырей на руках?

— У нас тоже есть Айгвары, подчиняющиеся только нашей воле! — с величественным торжеством объявил калиф и воздел руки, положив обе ладони на сжатые кулаки стражников Элоаха. Под его пальцами разлилось золотистое свечение, и алебарды Айгваров пришли в движение, разомкнув крест и придя в вертикальное положение. Спустя удар сердца розовый мрамор стены от пола до потолка прорезала полоса, и обе половины стали медленно раздвигаться.

Я едва не застонала. Обережные самоцветы! Худшее, что можно было представить себе. Они изготавливаются сильнейшими литанээ дома Гелиодор и настраиваются только на заказчика; если же самоцвета или стены, в которую он вделан, коснется кто-то, рискнувшись попытаться проникнуть в охраняемое помещение без ведома хозяина, его парализует, и он будет вынужден ждать расправы без возможности пошевелить и пальцем. Признаться честно, я надеялась, что калиф выставит у сокровищницы живую охрану; теперь придется импровизировать, исходя из ситуации.

В разъехавшиеся створы хлынул поток мерцающего света, и мы с Дарсаном застыли на пороге, не в силах вымолвить и слова.

***

Теймуран Восьмой не обманул, превознося до небес величие и великолепие Ранаханнской сокровищницы. Мне довелось повидать и усыпанные золотом пещеры Муранских островов, и несметные сундуки с драгоценностями хайанских князей, но то, что предстало моим глазам, было несравнимо прекраснее и сражало своим великолепием.

Потолок сокровищницы терялся где-то в выси; не было видно и стен. Повсюду, куда только хватало глаз было золото. Много золота: россыпи старинных монет, золотые украшения, кубки, слитки… разноцветными грудами сверкали самоцветы, переливались невиданные ткани… казалось, сокровищница бесконечна и охватывает собой всю "Лилию". Для пущего эффекта повсюду были развешаны светильники, ярко вспыхнувшие, как только отворились двери; благодаря им сокровища Ранаханна сияли так, что больно было глазам. Магическое бездымное пламя дрожало и множилось в бесчисленных драгоценностях и слитках, заставляя те сиять подобно тысячам солнц.

Тем не менее, оправившись после первичного шока, я испытала сильнейший укол зависти, смешанный с досадливым разочарованием: горсти монет из этой сокровищницы с лихвой хватило бы на оплату корабля и найма хорошей команды. Пока же мне приходится выходить в море на небольшой посудине Назиры и с горсткой матросов, околачивающих груши по тавернам пиратской базы...

Ладони пронзил неприятный зуд, и я с досадой потерла их друг об друга, невероятно жалея, что отсюда нельзя унести ничего, кроме Камня: слишком велик риск попасться на крупной краже.

Кстати, о Камне...

Я украдкой обернулась. Дарсан стоял на пороге сокровищницы, потрясенно взирая на груды золота вокруг. Бедолага, скорее всего, не привык видеть такое обилие богатства, собранное в одном месте, и теперь в его глазах отражалось лишь слепое восхищение и оглушенное созерцание.

Темнокожий раб застыл, прислонившись к стене у дверей сокровидницы и положив правую руку на рукоять ятагана, торчавшего у него из-за пояса. Его выпуклые белесые глаза все также оставались недвижимы, однако вся его поза без слов говорила о готовности в любой момент прийти на помощь своему господину.

На мое плечо мягко легла прохладная рука, заставив меня вздрогнуть, и калиф нетерпеливо сказал:

— Что же вы стоите, хэннум? Прошу, проследуйте, как гостья, первой в наше скромное хранилище ранаханнских богатств.

— Лучезарный калиф изволит лукавить, — рассмеялась я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало раздражения, — если вы изволите называть это собрание чудес скромным, тогда как же, в таком случае, величать казну алдорского короля? Нищенскими крохами?

Теймуран Шестнадцатый довольно прищурился от такой похвалы, как кот, поймавший жирную мышь, и сделал нетерпеливый жест рукой:

— Входите, хэннум!

И я первая сделала шаг вперед.

***

Мы расхаживали по сокровищнице, останавливаясь возле громадных сундуков; калиф погружал в них руки, пересыпал пригоршни монет или самоцветов из одной ладони в другую и говорил, говорил, говорил… я даже не вслушивалась в то, о чем шла его речь, расхаживая взад-вперед, тщательно рассматривая все вокруг, лишь машинально поддакивая ему и вставляя несущественные замечания: мои мысли занимал один-единственный вопрос: как найти Камень?

Теймуран повествовал о чем-то, бурно жестикулируя, Дарсан, ошарашенно озирающийся по сторонам, покорно внимал ему, а я, стоя чуть в стороне, напряженно вспоминала подробности той неожиданной встречи, что год назад натолкнула Сокола, а затем и меня, на мысль отправиться на поиски Призрака...

… За окном таверны "Улыбка сирены" хлещет дождь, с шелестящим шорохом швыряя капли на стекло; свистит ветер, заставляя океанские волны с грохотом обрушиваться на прибрежные скалы, а пальмы — гнуться под своим беспощадным натиском. "Улыбка сирены" пустует — в такую непогоду мало, кто сюда заглядывает; лишь старые однорукий трактирщик Эйрл дремлет, уронив голову на стойку и оглашая помещение молодецким храпом с посвистыванием.

Мы с Соколом сидим за блестящим, отполированным тысячей локтей и кружек, столом; перед нами неверное пламя свечей (обычных, хозяин слишком прижимист, чтобы платить за магические) выхватывает из сумрака помещения сморщенное лицо Энди Безбрового — неудачливого пирата, любящего ввязываться в разные сомнительные авантюры и редко, когда ловившего удачу за хвост. Прозвище свое Энди получил, однажды ввязавшись в пьяную стычку с Ранилем Вороном: изрядно набравшись рома, два пирата решили выяснить отношения при помощи старого проверенного способа — на саблях. Превосходно владея оружием, Ворон одним махом оставил незадачливого пьянчужку без штанов, а вторым — отсек тому кусок кожи на лице, вместе с бровью. С тех пор прозвище Безбровый стойко закрепилось за Энди, и он, незлобивый, в общем-то, человек, каждый раз вспыхивал огнем нешуточной ярости и лез в драку, только услышав это свое прозвание.

Он нечасто выходил в составе чьей-то команды на промысел в океан, предпочитая околачиваться по тавернам и постоялым дворам, жадно слушая байки и небылицы старых морских волков. Особенно Энди интересовали рассказы о спрятанных где-то на краю мира несметных сокровищах или затерянных в океанских пучинах городах, бережно хранящих тайны, которые подарят постигнувшему их человеку власть над миром...

… Энди никто не воспринимал всерьез: разве можно обращать внимание на слабоумного? Его считали кем-то, вроде деревенского дурачка, и, если и брали в команду, то в качестве помощника кока или драильщика палубы. Безбровый не возражал и покорно выполнял свои обязанности, развлекая остальных матросов нелепыми россказнями.

Однако на сей раз Энди зачем-то понадобился моему возлюбленному, и вот мы сидим напротив него — Моррис, нетерпеливо сжимая глиняную кружку с ромом и небрежно обнимая меня за плечи, пытливо смотрит на Энди, слегка прищурив темные глаза. Я же, разомлев от душной теплоты помещения, прижимаюсь к Соколу, не понимая, зачем нам понадобился Безбровый.

Тот, жадными глотками опустошая уже третью по счету кружку, напротив, всем своим видом выражает энергичность и безграничный энтузиазм.

— Не сомневайся, капитан. Дело верное, — шепчет Энди, перегибаясь через столешницу. Меня обдает мерзким запахом гнилых зубов и дешевого алкоголя, и я морщусь, закрывая рукой нос.

— А откуда мне знать, что это не очередная твоя сказочка? — шепчет в ответ Сокол, скептически склоняя голову.

На лице Энди отображается безграничная обида, и он рывком отодвигается, возвращаясь на свое место.

— Призрак существует, Сокол. Раз в месяц, той ночью, когда звезда Дракона загорается особенно ярко, этот остров возникает из океанских глубин. Он держится на плаву всего лишь пару часов, однако тому, кто ступит на него в это время, откроется ключ к такому сокровищу, какого еще не видывал свет. Говорят, сам Великий Дракон спрятал его на том острове...

— Допустим, — лениво протягивает Сокол, но я чувствую, как судорожно сжались его пальцы на моем плече и понимаю: мой любимый загорелся этой историей, — но у меня два вопроса: откуда ты узнал про этот самый Призрак, и где доказательства того, что он и в самом деле существует?

Энди торжествующе хлопает в ладоши, верно, радуясь тому, что его слушают с неподдельным интересом:

— Не так давно я встретил умирающего от старости нищего монаха из храма Дракона[4]. Я облегчил его страдания, и в знак благодарности он поведал мне о Призраке… а также о том, как добраться до него.

— И как же? — быстро уточняет Сокол, и я чувствую напряжение, вмиг овладевшее его телом. Моррис поверил Энди, ведь всем известно: монахи из храмов Дракона не станут рассказывать небылицы. Храм налагает на них заклятие-обет: позволивший себе сказать неправду монах лишается возможности говорить, а после смерти влачит жалкое существование в виде бесформенной тени: нарушившим обет недоступна милость перерождения. Не знаю, правда, каким именно способом Энди "облегчил" страдания несчастного, но, если уж тот чего и поведал, то можно не сомневаться в его правдивости.

Безбровый приосанивается и напускает на себя самый значительный и важный вид.

— Существует три вехи, указывающие путь одна к другой, — свистящим шепотом говорит он, — монах поведал мне, что первую не так давно заполучил в свою сокровищницу правитель солнечного Ранаханна. Как он это сделал и где добыл веху, считавшующуся утерянной, монаху было неведомо, однако знал он об этом точно. По его словам, первая веха — это небольшой прозрачный Камень, янтарного цвета...

— И как же он укажет путь к остальным вехам? — насмешливо спрашивает Сокол, но в голосе его сквозит быстро растущая уверенность. Энди пожимает плечами:

— Монах умер на моих руках, рассказав про Камень, но, я думаю, он и сам не знал… возьмешь меня в команду за Камнем, Сокол?

Тон Энди неожиданно меняется, приобретя жадно-выжидательные оттенки. Он, прищурившись, смотрит на моего любимого пирата: не иначе, как тоже разгадал его показное неверие и безразличие.

Моррис позволяет себе короткий смешок:

— А у тебя скорый ум, Энди. Видать, ты уже заранее все решил за меня...

Пьянчужка потирает руки и смущенно улыбается. Его улыбка выглядит жалкой: будто на бледном брюхе снулой рыбы сделали горизонтальный изогнутый надрез. Я ежусь от внезапно накатившего на меня приступа омерзения, передергиваю плечами и теснее прижимаюсь к Моррису; тот ободряюще стискивает мое плечо. Энди разглядывает меня стремительно мутнеющим взглядом и повторяет, стараясь, чтобы заплетающийся от рома язык как можно четче выговаривал слова:

— Ты возьмешь меня в команду, Сокол? Я же все рассказал тебе. Только я не хочу драить плошки или держать в руках вонючую тряпку… сделай меня боцманом! А потом разделим сокровище по-братски...

— Конечно, возьму. Будешь моим первым помощником, — покровительственно кивает Моррис и лезет за пазуху; стремительное движение рукой — и на стол, звеня и подпрыгивая, летит золотая монета, — держи. Купи себе еще выпивки и ступай отдыхать. Через три дня встречаемся здесь же… но только чур — о Призраке больше никому ни слова, понял? Иначе я буду считать наш уговор недействительным.

Сморщенное лицо забулдыги изображает живейшую оскорбленность, и он так яростно мотает головой, что сальные пряди его редких волос вздымаются вокруг лица, будто змеи. Моррис кивает, хлопает ладонью по столу — знак того, что условия Энди приняты, и тот становится членом команды. Затем пират поднимается, помогает встать мне, и мы оба направляемся наверх, в комнату, что мы снимаем в "Улыбке".

— Ты поверил ему? — нерешительно спрашиваю я по дороге, — по нему же видно, что это лгун, каких еще поискать… за кружку рома он тебе и не таких сказок мог придумать; думаешь, был тот монах на самом деле?

— Я верю ему, малышка, — глаза Сокола затуманены: он явно думает о чем-то другом, — не зря я подцепил его сегодня в порту, где он пытался рассказать эту историю Маквису Красноглазому; Маквис слишком туп, чтобы отделить правду от вымысла, а я мигом почуял: на сей раз рассказ этого недоумка Энди — чистая правда от начала до конца. Призрак существует, крошка, и мы с тобой обязательно найдем его. Мы будем богаты, Мелиан… сказочно богаты. Ты хочешь стать богатой?

И, не дожидаясь ответа, Сокол подхватывает меня, заливающуюся счастливым смехом, и взлетает по ступенькам на второй этаж.

На следующий день Энди Безбрового нашли в сточной канаве на задворках "Улыбки сирены", с перерезанным горлом.

Еще через день Сокол стал набирать команду для отправки в Ранаханн.

А еще спустя неделю я убила Сокола...

… Воспоминания о моем бывшем возлюбленном на миг затуманили мои глаза слезами и заставили колючий ком встать в горле, однако я сделала над собой усилие и заставила их отступить. В конце концов, что было, то прошло. Назад пути нет: я и так зашла слишком далеко; мне остается лишь искать Камень среди этого великолепия ранаханнской сокровищницы, уповая на то, что Безбровый все же говорил правду.

И покойный Энди не подвел меня.

Медленно идя по сокровищнице, касаясь, будто невзначай, всего, до чего дотягивалась рука, я внезапно споткнулась об угол какой-то картины, едва виднеющийся из-под слоя золотых монет. Повинуясь больше наитию, чем здравому смыслу, я наклонилась и принялась разгребать монеты: отчего-то стало любопытно, что же изображено на ней.

Вдруг из-под мерцающих золотых кругляшей прямо мне под ноги выкатился небольшой шар, размером чуть больше моего кулака. Мельком взглянув на картину, на которой были изображены две неизвестных мне женщины, я тут же подхватила его и поднесла к глазам, не веря своей удаче.

В том, что это был Камень, не могло быть и тени сомнения: он полностью соответствовал описанию Энди — янтарно-желтый, почти прозрачный, с темными вкраплениями — он напоминал застывший тягучий мед. Обычно, ощутив реальность своей мечты, человек не хочет осознавать этого, так и я завороженно разглядывала свою находку, слепо отказываясь верить в ее реальность.

— Вы заинтересовались чем-то, Каэррэ-хэннум?

Звучный голос калифа грубо низверг меня с небес на землю. Я с трудом заставила себя оторваться от созерцания Камня и, натянув на лицо тщательно продуманную улыбку, повернулась к властителю Ранаханна.

— Скорее, меня удивило и заинтриговало предназначение этой безделицы, — я продемонстрировала Теймурану камень, — что это такое? Видимо, это представляет собой нешуточную ценность, раз Ваше Величество поместил ее в святая святых Ранаханна...

Калиф недовольным жестом прервал мои разглагольствования и властно забрал Камень (я едва сдержала стон, когда тот перешел в его руки). Правитель озадаченно нахмурился, и так, и эдак вертя шар в руках и рассматривая его на свет.

— Признаться, хэннум, мы и сами толком не знаем, что это такое, — наконец, вымолвил он, — помнится, это было в заброшенном храме на одном из островов Лотоса… да, мы были там несколько лет назад с военным походом. Первый визирь тогда предположил, что это, наверное, какая-то редкость, и убедил нас забрать это во дворец. Но никаких особых свойств, ни магических, ни драгоценных, мы у него не обнаружили… наверное, это было что-то вроде храмового украшения.

И калиф небрежно подкинул на ладони Камень с пренебрежительным выражением лица.

Решение пришло мгновенно.

— Ваше Величество!

От крайнего волнения мой голос прозвучал чересчур звонко, и испуганной птицей заметался под сводами помещения. Дарсан, отстраненно разглядывающий крупный изумруд на просвет, вздрогнул и испуганно отшвырнул его от себя; Теймуран сжал пальцы над шаром и непонимающе посмотрел на меня:

— Вы что-то хотели, хэннум?

Я медленно опустилась на одно колено и склонила голову перед властителем Ранаханна в знак глубочайшей покорности, и заговорила, вкладывая в свой голос все волнение и трепетное желание, что во мне кипели.

— Да простит меня лучезарный калиф за величайшую дерзость, но мне бы очень хотелось иметь какую-то вещицу в память о моем визите в "Лилию". К тому же, что может быть соблазнительнее для такой любительницы редкостей, как я, чем столь загадочный предмет?

И я протянула дрожащие пальцы, сплетенные в молящем жесте, перед собой.

Законы ранаханнского гостеприимства написаны самим Пророком и остаются незыблемыми и нерушимыми даже для самых закоренелых преступников. Один из законов гласит: "благословен будет дом, привечающий гостя, и трижды благословен — хозяин, осыпавший гостя дарами и милостями; не откажи гостю своему в любой его просьбе, и да воздастся тебе это сторицей". Об этих законах когда-то поведал мне мудрый Одноглазый Том, и сегодня моя хорошая память сослужила мне хорошую службу.

Скорее всего, именно эти самые пресловутые законы и заставили калифа отбросить все дела и показывать чересчур любознательной гостье дворец.

То ли Теймуран Шестнадцатый не посмел пойти наперекор древнему закону, то ли Камень в его глазах действительно не представлял никакой ценности, но он, удивленно вскинув брови, протянул прозрачный шар мне, сопроводив это задумчивыми словами:

— Право, хэннум, женщины не перестают поражать нас. Вы могли попросить в дар любую драгоценность отсюда, однако предпочли столь ничтожную безделицу.

— Увы, — стараясь не выдавать сладостной дрожи ликования, охватившей меня, пожала я плечами, поднимаясь с колен и ощущая в руке приятную теплоту Камня, — Вы правы, о лучезарный, — даже мне порой непонятны мои прихоти.

Однако калиф не удостоил меня ответом. Лицо его побледнело, а глаза расширились: чуть приоткрыв рот, он с выражением крайнего ужаса смотрел на что-то за моей спиной. Крепко прижав к себе Камень я тут же обернулась, лихорадочно ища глазами предмет его испуга, но не увидела позади ничего особенного.

Кроме картины.

С полотна, обрамленного изысканной рамой, отделанной аметистами, на меня надменно, но с легким оттенком грусти смотрела пожилая черноволосая женщина в богатой галабене нежно-сиреневого, словно летнее небо на закате, цвета. За ее плечом была изображена русоволосая девушка в черной дисдасе, какую носят дворцовые стражники, наверное, чуть постарше меня. Глаза девушки были обращены к ее товарке по картине, а правая рука сжимала рукоять ятагана, заткнутого за ее поясом. В отличие от первой, явной уроженки Ранаханна, воинственная незнакомка больше походила на коренную жительницу северных окраин Алдории — судя по цвету волос и толстой косе, спускающейся с ее плеча. Интересно, что же так напугало калифа?

— Ваше Величество? — тихо позвала я застывшего, будто в беспамятстве, Теймурана. Он вздрогнул и, не обращаясь ни к кому, выпалил в пустоту:

— Это моя мать. Аэллам-хэннум. С ней тогдашний капитан дворцовой стражи, Моэранна-хэннум.

И, резко развернувшись, стремительно покинул сокровищницу.

Нам с Дарсаном ничего не оставалось, как, недоуменно переглянувшись, последовать за ним.

***

Калифа мы нашли, поднявшись по коридору, ведущему от сокровищницы. Теймуран Восьмой стоял, тяжело дыша, опершись о балюстраду открытой галереи и вперившись невидящими глазами в пространство перед собой. Рядом с ним, опустив голову, застыл темнокожий раб. Услышав наши торопливые шаги, калиф, как-то странно дернувшись, обернулся, прижав ладонь к своему медальону. При виде меня едва уловимое напряжение покинуло его лицо, и его черты слегка разгладились.

— Простите нас, Каэррэ-хэннум, — чуть дрожащим голосом произнес он, — право, мы не знаем, что на нас нашло...

— Немудрено, что у лучезарного закружилась голова, ведь в сокровищницу вряд ли поступает свежий воздух, — тактично ответила я. Мне было не до причуд Теймурана — боится портретов — и морской демон с ним. Меня наполняла непередаваемая эйфория от осознания того, что половина — самая трудная половина дела сделана. Тело будто стало невесомым: с плеч словно свалилась тяжелая ноша и хотелось порхать. И все же, где-то глубоко плескалась горькая досада от мысли, что, не будь я связана обещанием с Дарсаном, мне бы даже не пришлось разрушать свою красивую легенду — просто отбыла бы спокойно из "Лилии" завтрашним утром — и в памяти обитателей дворца осталось бы лишь приятное воспоминание об обворожительной Кассандре Каэрре. Теперь же, отдавая дань немало помогшему мне юноше, придется предпринимать еще и вылазку в гарем.

Калиф с огромной благодарностью посмотрел на меня и устало взмахнул рукой:

— Надеюсь, хэннум не будет в обиде, если на этом мы закончим нашу экскурсию? Мы чувствуем необходимость передохнуть...

Это был настоящий удар под дых; за моей спиной шумно вздохнул обманутый в своих ожиданиях Дарсан. Я же почувствовала, как на смену эйфорическому настроению пришла громадная усталость: внезапное обрушение планов возымело эффект раската грома посреди ясного неба.

— Ваше Величество, — попыталась я мягко подтолкнуть калифа к исправлению ситуации, — за сегодня я и так посягнула на вашу безграничную милость, но, все же, осмелюсь попросить вас разрешить мне завершить осмотр вашего несравненного дворца знакомством с вашим знаменитым гаремом. Мне бы так хотелось хотя бы разок, хотя бы одним глазком посмотреть на тех знаменитых красавиц, о которых поэты слагают легенды, а менестрели...

— Нет!

Ответ прозвучал так резко и категорично, что я, ахнув, запнулась на полуслове, а Дарсан попятился.

Теймуран сгорбился над балюстрадой, хмуро глядя на нас исподлобья; в его глазах сверкнул гнев, вперемешку с подозрительностью. Я не на шутку удивилась и испугалась столь неожиданной реакции.

— Простите, Ваше Величество, — кротко склонила голову я, — наверное, я все же преступила границу вашего терпения.

— Мы не гневаемся, хэннум, — процедил Теймуран, — однако просим вас удалиться. Нам нужен отдых. Благодарим вас за столь чудесно проведенное время, надеюсь, вы насладились всеми красотами нашей скромной обители… когда вы отбываете?

— Завтра с утра, — пытаясь нащупать нужный тон разговора, осторожно ответила я.

— Мы велим подготовить для вас экипаж и грамоту, по которой вас доставят в любое место в Хайсоре. Оставшийся день можете провести, как вам вздумается, однако просим вас запомнить: в "Лилии" есть несколько мест, где не должна ступать нога чужака. Гарем — это одно из них. Засим мы откланиваемся; вас проводят.

Теймуран извлек из-за пояса свисток — точь-в-точь такой, какой вручил мне Тариб, и легонько подул в него. Затем, прижав руку к сердцу — знак наивысшего почтения в Ранаханне — коротко кивнул и поспешил прочь, взметнув длинными полами темно-синего бархатного жилета. Вслед за ним бесшумно скользнул и темнокожий раб, не удостоив нас и взглядом.

Я рассеянно проследила за ними, прикусив губу и озабоченно постукивая пальцами правой руки о костяшки левой. В голове стремительным потоком проносились мысли и идеи, и, кажется, я нащупала верную.

На Дарсана было жалко смотреть: он привалился к мраморной колонне, держась за переносицу дрожащими пальцами и глядя на меня осоловелыми глазами.

— Что же делать, хэннум? — хрипло спросил он, — вы достали то, что вам нужно, а как же теперь мы с Таллией?

— Прежде всего — не поддаваться панике, — хладнокровно ответила я, — как известно, Судьба любит играть с планами людей. Именно поэтому нужно не терять головы и суметь вовремя изменить их… и выиграть.

— То есть, вы хотите сказать, что знаете, как вызволить Таллию? Мы же даже не знаем, где находится этот гарем, да будет он проклят Эмиром!

Я покачала головой и поднесла палец к губам, заметив, что к нам, с другого конца галереи, спешит слуга, вызванный калифом.

Я любовно погладила приятно-теплый бок Камня, лежащего на ладони, хитро улыбнулась Дарсану и промурлыкала:

— Зато я знаю тех, кто покажет нам дорогу в гарем!