Глава 17. Без вести

Опять весь день мело, и потому выезд отложили до утра. И утром Сабрина увидела, как сердито фыркает большегруз, хрипит и прессует снег, и серые облачка из выхлопной трубы оседают на изуродованной дороге.

На северное шоссе они вышли вчетвером. Кроме Богдана и Сабрины была ещё женщина с мальчиком. Мальчишка ни секунды не стоял на месте, он облапил обе машины, где только дотянулся и, в конце концов, влез в кабину водителя с его молчаливого согласия. Женщина, по глаза закутанная в пуховый платок, не проронила ни слова.

За большегрузом на дорогу выехал микроавтобус с колёсами вездехода. Водитель с Богданом быстро забросили внутрь немногочисленные вещи. Сабрина стояла в стороне и всё ещё пыталась поверить, что уезжает сама, а не провожает беженцев, как провожала в середине осени, в начале зимы, и под новый год, и, кажется, ещё несколько раз, которые слились в один мрачный поток. Ей не верилось. Не верилось никак, даже когда зелёная спортивная сумка оказалась внутри машины.

— Да, сидя здесь можно подумать, что конец света уже наступил, — усмехнулся водитель, помогая забраться внутрь машины женщине.

— Наступил, — пробормотала Сабрина себе под нос, — только никто не заметил.

Она не хотела думать, что будет потом: лагерь для беженцев, похожий на резервацию, или нормальная жизнь в живом городе. Водитель докуривал сигарету, Сабрина ворошила ногой снег на обочине. Внутри неё было каменно и пусто.

Подошёл Богдан. Он был тихий и покорный, как будто боялся спугнуть свою удачу. Как будто каждую секунду боялся, что она вывернется и побежит в глубину разрушенных улиц.

— Сядешь у окна?

Она выбрала место слева, чтобы наблюдать, как проплывают мимо выцветшая вывеска магазина, пустой фонтан, автостоянка, полная проржавевших машин. Микроавтобус следом за большегрузом выкатился из центра города и перестал подпрыгивать на рытвинах и волнах разрушенного асфальта.

На переднем сиденье рядом с водителем подпрыгивал мальчишка, как будто был весь сделан из пружин. Богдан положил руку на колено Сабрине, ей было тяжело даже убирать. Чтобы не думать больше о городе, она отвернулась от окна.

Через проход от них сидела женщина, закутанная в белый пуховый платок. Правда, платок уже сбился на затылок, и неубранные волосы светлым ореолом обрамляли опущенную голову. Она закрывала лицо руками и беззвучно тряслась, прячась от сыновнего взгляда за высоким сиденьем.

Какая глупость — плакать из-за того, что бросаешь мёртвый город. За окном потянулись обгоревшие сосны. Рука Богдана сжалась на её колене, как ловчий силок. Сабрина ощутила себя в западне, зажатой в угол, раздавленной бесполезным здравым смыслом.

Она глянула на свои руки — они отчётливо дрожали. Пахло гарью. Запах гари делался всё отчетливее, он просачивался в машину снаружи, вместе с дымом, который застилал дорогу. Чёрный дым висел над городом, и это было не похоже на привычное мрачное марево. Дым густел между соснами.

Сабрина привстала на месте и за стеной деревьев увидела то, чего боялась. Раньше там была недостроенная больница — самая высокая крыша города, теперь из-за сосен торчал её обгоревший остов, а едкий дым тянулся к дороге.

Сабрина бросилась в проход, пробившись мимо замершего от удивления Богдана.

— Остановите машину!

Крик был страшный. От него перестала плакать женщина, замер мальчик, и водитель ударил по тормозам. Он подумал, что не доглядел и переехал младенца. Или случайно оставил в городе правую руку. Или уже несётся в пропасть.

Как была — в расстёгнутой куртке и с непокрытой головой — Сабрина выпрыгнула из машины. Горький дым тут же забрался в горло — не вздохнуть. Большегруз неторопливо тащился впереди, и теперь удалялся. Не дожидаясь, когда её схватят за руку, Сабрина спрыгнула на обочину и зашагала по глубокому снегу туда, откуда тянулся дым.

Уже у сосен она обернулась: микроавтобус удалялся, выпуская облачка снежной пыли из-под шипастых колёс.

Башня старого завода таращилась на неё чёрными окнами. Сабрина провела ладонью по кирпичной кладке, стирая нарисованные мелом знаки. На коже осталась чёрная пыль.

— Эй, я пришла, можно войти? — крикнула Сабрина внутрь развалины. От Нади она знала, что так надо.

Никто не отозвался, и она вошла. Она знала, что нельзя подниматься выше шестого этажа, и что главная лестница обвалилась. Сабрина пробиралась узкими коридорами и напрягала слух, чтобы различить потусторонние голоса сквозняков. Но было тихо, и никто не рисовал знаков на стенах.

По шаткой балке на шестом этаже она вышла к широкой плите,

Смертёныш ждал Сабрину, сидя на ступеньках между пятым и шестым этажом, рядом с брошенной сумкой. Он вскочил, когда увидела её. Из дыр в стенах сочился туман, как сукровица из подживающих порезов. Сабрина замерла, одна нога повисла над ступенькой, так и не коснувшись её.

Он ждал, что она скажет. Смертёныш молчала. Сабрина притворялась, что не замечала, как он шёл за ней через весь мёртвый город, преследовал, как тень, и сливался с кирпичными стенами всякий раз, стоило ей обернуться.

Она принял сумку из его рук, ощущая вес несказанных слов внутри. В молчании они спустились и вышли на воздух. Далеко на западе загорались огни города живых.

— Куклы нет? — спросила Сабрина наконец, и больше ничего. Словно это не она поднималась до предпоследнего этажа, заглядывая в каждый угол, прислушиваясь к тишине в шахте лифта. Всё бесполезно, даже сквозняки покинули башню.

— Пропала куда-то, — согласился Смертёныш.

В слежавшемся снегу, как крысиные трупы, валялись капканы. Ржавые зубы щерились в небо. Он осторожно тронул один ногой — капкан не шевельнулся. Тогда он пинком отправила его в ров. Следом за ним ещё один и ещё. Капканы падали на каменное дно и глухо звякали где-то внизу.

Сабрина невольно усмехнулась, глядя на него. Ей показалось — это как дети, которые собирают на пляже выброшенные прибоем раковины и бросают обратно в море. Чтобы спасти засыхающего моллюска. Смертёныш остановился и посмотрел на Сабрину, склонив голову к плечу.

— Просто я ненавижу это место.

Сабрина только кивнула в ответ. В темноте он видел лучше неё и потому не потребовал большего. Смертёнышу были привычны разговоры с молчаливыми собеседниками. Пока они шли к городу через мёртвое поле, он говорил сам.

— Кукла вызвала Надю на поединок. На самую высокую крышу города. И обе они не вернулись.

— Знаю.

— Ты не знаешь, где она?

Сабрина покачала головой.

— Больница сгорела, — произнёс Смертёныш в сторону, будто говорил не с ней, а с позёмкой, которая волокла беспомощные снежинки по кругу. — Штаб сгорел, больница сгорела. Теперь в городе нет самой высокой крыши.

Сабрина молчала. Она так долго бродила по городу и стояла под открытым ветром, что должна была замёрзнуть насмерть, но ничего не чувствовала. Задавать вопросы было некому.

— Но Надя ведь победила, правда? — спросил Смертёныш, привставая на цыпочки, чтобы заглянуть Сабрине в лицо. Она выдержала этот взгляд, как не умел никто из людей. Но Сабрина — другой случай, она ушла от людей.

— Победила, конечно, — отозвалась она. — Надя не могла проиграть.

***

Две чёрные машины стояли поперёк дороги перед самым шлагбаумом. К обочине подступали обгоревшие сосны, тут же, у шлагбаума, были свалены в два ряда покрышки — не проехать. Снова пошёл снег, налип на стекло, и пришлось включить дворники, чтобы разглядеть их: четыре человека стояли у машин, остальные бродили поблизости.

Игорь понял, что сигналить бессмысленно: пограничники стояли с автоматами наперевес, и сначала делано не замечали его. Тлели разведённые тут же костры. Игорь открыл дверцу машины и выбрался под колючий снег. Этого они от него и ждали, но ничего другого ему не оставалось. Запасного выезда из этого города не было.

— Эй, друзья, а как бы мне прокрасться мимо?

Они перебросились невнятными фразами. Игорь, сложив руки на дверце, наблюдал, как Седой отходит от костра и неторопливо выбирается на дорогу.

Он замер в трёх шагах от Игоря и тщательно отряхнул перчатки одну об другую. Слабая надежда, что они ждали не его, погасла, когда Седой поднял голову и посмотрел на Игоря.

— Хороший ты человек, — сказал, наконец, Седой, — и мне совсем не хочется убивать тебя. Я ведь не убийца, не бандит. Но ты сам посуди — живём мы себе тихо, никого не трогаем, а тут ты приезжаешь такой: «Я вас спасу, я вас спасу», и начинается. Ты, может, и хотел как лучше, но тебе-то откуда знать, как лучше нам. Чуешь, куда ветер дует?

— Чую, — с готовностью согласился Игорь. От него не укрылось, что все, кто раньше бесцельно бродил вокруг костра, приближаются к дороге. И показательный беспорядок превращается в чёткий расчёт. У него зачесалось в затылке: кто-то зашёл сзади. — Так может, разойдёмся по-хорошему? Я обещаю больше не мозолить вам глаза.

— Разойдёмся, разойдёмся, — кивнул Седой, — ты её нам оставь, а сам езжай с миром.

Он взглядом указал на машину Игоря, но откуда-то бралась смутная уверенность, что Седой прельстился вовсе не внедорожником.

— В каком смысле? — Игорь положил голову на стоженные руки. Он тянул время.

Единственный выезд был надёжно перекрыт. Отступать в город тоже не имело смысла. Они будут стрелять по колёсам и хоть раз да попадут. Но даже если он сумеет вырваться из окружения, погоня по разбитому городу будет недолгой — до первой обрушенной стены, до первого асфальтового обрыва.

— Ты мне дурачка-то не строй, — Седой хлопнул перчатками по ноге и сунул их в карман. Пальцы потянули автоматную лямку. — Сам знаешь. Так что, по-хорошему разойдёмся, или дёргаться будешь? Я не головорез какой-нибудь, просто предупреждаю: у нас в городе столько ям, оврагов, колодцев и подвалов, что искать тебя в них никто не отыщет. Шёл человек и в люк свалился. Бывает.

— А, в этом смысле, — он почесал в затылке. — Понял я, не дурак. Был бы дурак — не понял. Только у меня вопрос технического характера. Вы её сами заберёте, или мне на место отвезти и там положить? Ну ладно, ладно, молчу. Забирайте уже.

Игорь глянул через плечо: Надя лежала на заднем сидении, не шевелясь. Она наверняка не слышала этого разговора и вообще ничего вокруг себя. Это и к лучшему. Он отцепился от дверцы и шагнул назад, выставляя руки ладонями вперёд.

— Ну, так вы идёте?

Седой сощурился. Не шевельнулся никто из тех, кто стоял вдоль дороги. Наконец Седой кивнул. Он сделал шаг первым.

Было холодно и очень тихо. Игорь бросился обратно. Хлопнула дверца, взревел потревоженный мотор. Ему показалось — машина не движется, только месит снег на том же самом месте. Но Седой оказался перед капотом. Глухой удар отбросил тело в сторону.

Внедорожник развернуло на месте — навстречу летело наспех сделанное заграждение из покрышек. За обочиной дороги поднимались чёрные тени, и снег перемешивал небо и землю. Игорь усмехнулся и направил машину на те две, загородившие дорогу.

***

— А если она проснётся? — Тишина замерла на пороге между лабораторией и комнатой. Она зашуршала упаковкой одноразового шприца.

— Не проснётся, пока не регенерирует. Так что у нас есть день, или два, или даже три, тут уж как дело пойдёт.

Тишина скрылась в полутёмной лаборатории, второпях зацепилась ногой за стул, загрохотала стеклом об стекло и вернулась с ампулой. Потрясла, проверяя мутную жидкость на свет.

— Откуда ты знаешь?

Седой отвернулся. Снег таял на его куртке и на ботинках, оставляя на полу грязные лужицы. Он сидел в кресле у окна, перебитая рука держалась на перевязи.

Существо, завёрнутое в оранжевую куртку, лежало неподвижно. Тишина задрала рукав куртки, перетянула предплечье, зубами удерживая жгут, и вколола жидкость ей в руку.

— Два дня — это очень мало. Мне нужна как минимум неделя. Это очень тонкая работа.

— Перебьёшься двумя днями.

Тишина рассмотрела лицо спящей Нади — щека испачкана в серой пыли, волосы спутаны. Её можно было принять за слишком замерзшую — или мёртвую, уж слишком она была бесцветной. Тишина потянула куртку вниз, разглядывая её плечи и бескровные порезы на коже.

— Два дня, а потом ты её отпустишь. Договор был такой, — процедил Седой сквозь зубы.

Тишина распрямилась. Во рту заледенели сразу несколько вопросов.

— А если я откажусь? Я не обязана вам подчиняться, я — работник госструктуры, которая…

— Расскажешь это червям в яме, когда мы тебя прикопаем здесь поблизости, — произнёс он лениво. Это было повторено столько раз, что навязло на зубах. — Здесь я закон, а своим университетом пугай кого другого.

Как и в прошлый раз, как и десять раз до этого, Тишина стремительно растеряла решимость. Глянула через плечо, как будто всё ещё надеялась найти там какую-нибудь защиту, но телохранители ошивались в коридоре, старательно делали вид, что происходящее в комнате их не касается.

— Вы правда собираетесь выпустить её потом?

Он улыбнулся — не весело, как будто по надоевшей привычке.

— Ну да, мы ведь так и договорились, помнишь? Два дня — твои, за это время ты придумаешь что-то такое, что поможет нам найти на них управу. Серьёзное оружие, а не твои паршивые ловушки. Потом — всё, отпускаем.

Тишина отступала с таким выражением лица, которое должно было его уничтожить. Просто испепелить на месте. Но Седой только пожал плечами.

— Я думала, ты пошутил. Что, в самом деле отпустите её? Боитесь, что вся нежить вымрет, и вам не за кем будет охотиться? А может вы… ну, это… любовники?

— Заткнись, — произнёс Седой миролюбиво. — Иди в свою лабораторию и работай. Через два дня у меня на столе должен быть отчёт.

Тишина резко перестала улыбаться. Хлопнула дверью, и уже через минуту появилась в коридоре, одетая в халат поверх свитера, прикрикнула на телохранителей. Свет потух в коридоре и загорелся снова. Он щёлкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту.

Надя шевельнулась. В темноте он видел ничуть не хуже неё, видел, как она силится подняться, но не дают связанные руки. Как теряет силы и ещё больше запутывается в куртке, которой укрыта.

— Ну что, — сказал Седой, устраиваясь в кресле поудобнее, — я думал, ты проспишь дольше. Но зато есть время поговорить. Знаешь ли, с твоей стороны было очень глупо так поступать.

Надя притихла, но он знал, что она не спит и слушает. Седой вздохнул и, откинувшись в кресле, закрыл глаза.

— Я всё понимаю, тебе любви хотелось, романтики всякой. Ну, погуляли, поигрались, ну влезла ты ему в окно ночью парочку раз. Но ты бы хоть головой думала. Ведь жили же, и жили неплохо. Куда тебя понесло-то? Из города сбежать хотела? Не по правилам это.

— Отпусти Игоря.

Он даже не сразу расслышал, что она говорит, подумал, это шепчутся сквозняки в подвалах. Потому и ответил не сразу. Сначала открыл глаза и долго разглядывал потёки воды на потолке. В дальней комнате зазвенела ключами Тишина. Она открыла дверь в подвал и теперь стояла на верхней ступеньке, решая, пойти самой или послать одного из телохранителей.

Седой отпустил её мысли и вернулся в комнату.

— Твой герой-любовник мне двух парней положил. Да я его отпустил бы, мне не жалко. Так он ведь сам на рожон полез.

Надя опять попыталась подняться и опять упала. Внутри неё хрипело, и вместо голоса наружу вырывались несвязные стоны.

— Отпусти его. Я ведь знаю тебя, ты не хочешь его убивать.

Седой оторвал от накидки кресла торчащую нитку, покатал в пальцах и бросил на пол. Следом в его пальцы попал катышек слежавшейся шерсти. Ему нравилось, как она безропотно ждёт его решения и не смеет шевельнуться, чтобы не спугнуть призрачную надежду.

— Отпущу, а он пойдёт по своей столице болтать. И полезут к нам всякие охотники за приключениями. Вреда от них нет, но и пользы мало, сама понимаешь.

Надя молчала, прячась под курткой, как будто оттуда слышала Седого чуть-чуть меньше. Хотя не-живые не мёрзнут, её колотило, он слышал, как стучат зубы. И обрывки слов, на которые хватало её самообладания, приходилось собирать по частям, как мозаику, чтобы разобрать целую фразу.

— Отпусти, я сделаю всё, что скажешь.

— Сделаешь, куда ты теперь денешься. — Седой закрыл глаза и послушал, как гудит на улицах города ветер. — Перепишем договор, пересмотрим кое-какие пункты. Пока есть время, свыкайся с мыслью, что границы больше не будет. Мы займём фабрику за железной дорогой, вокзал и электростанцию у старого моста.

— И ты отпустишь его?

Седой усмехнулся такой нетерпеливости.

— Посмотрим. Если будешь себя хорошо вести.