Глава 6. Самые высокие крыши

Ранее утро кусало за щёки морозом. Было безветренно: горький дым от костров уходил высоко вверх, и к нему примешивался тошнотворный запах пожарища. Дом советов всё ещё тлел, хотя ей казалось, гореть там было нечему, остались только камни.

Сабрина думала, как ненавидит эту самодовольную улыбку, но горький дым становился ей поперёк горла, мешая вклиниться в разговор.

— Не нужно никакой войны, — сказал Игорь. — Вы понимаете, что нельзя идти туда наобум. Там вы будете на чужой территории, грубой силой вы их не задавите, и шансов на победу почти не будет.

Он столкнул с головы капюшон, стянул перчатки, ветровка была уже расстёгнута на его груди, так что под ней Сабрина различила свитер грубой вязки. И ни единого амулета. Ни пистолета, ни ножа. Если он в таком виде ходил по ту сторону границы, он или самоубийца, или герой.

Седой вытряс на ладонь крошки табака из смятой сигаретной пачки. Пока командир штаба молчал, никто и не думал заговаривать первым. Седой потёр бритый череп и ещё раз задумчиво посмотрел на линию горизонта.

— Сколько мы можем ждать? Пока они не уничтожат нас всех по одному и не сожгут наши дома?

— И не нужно ждать, — качнул головой Игорь.

— А ты уже придумал, как всё сделать?

Сабрина развернулась, чтобы уходить. Ей не хотелось слушать очередной план наступления, один из тех, которые никогда не притворяются в жизнь. Тем более, вряд ли Седой станет слушать какого-то пришлого журналиста. Слишком неравны условия. Но что-то заставило её остановиться. И Сабрина услышала, как Игорь проговорил:

— Нужно убить всего лишь одну сущность.

— Поясни, — разрешил Седой, всё-таки нащупав в кармане одну единственную уцелевшую сигарету. Он размял её в пальцах, но так и не закурил. Это означало крайнюю степень сосредоточенности.

Игорь развернулся в сторону границы. Комья земли покрылись инеем, и со стороны площади можно было подумать, что границы больше нет. Только дома по ту сторону таращились враждебно — пустыми окнами.

— Все эти существа держатся силой города. Если мы уничтожим источник, остальные сами исчезнут. Разбредутся по углам, потеряют остатки разума и со временем рассыплются. Ну, будет у вас по городу бродить парочка безобидных призраков. Побродят и перестанут.

— Короче, что ты собираешься делать? — потребовал Седой.

— Уничтожу хозяйку города. Потом останется только подмести веничком тараканьи трупы.

Сабрина ощутила, как холодеют кончики пальцев. Она протолкнулась вперёд между широкими плечами Психа и Атера.

— И ты даже знаешь, как её убить? — Она сказала это, чтобы поверить, что до сих пор жива. Выяснилось, что жива, что всё ещё существует. Нет способа вернее, чтобы ощутить это, чем неприязненные взгляды на собственной спине.

— Знаю, — кивнул Игорь. — Есть правило. Нужно подняться на самую высокую в городе крышу.

С ближайшей крыши громко и осуждающе каркнула ворона. Кто-то из собравшихся засмеялся, приняв его предложение за удачную шутку. А Сабрина поняла, что не может больше дышать. Просто не может протолкнуть в грудь ни капли воздуха.

— Это и без тебя все знают. А кто туда полезет? Ты? Других дураков нет.

Игорь обернулся, словно желая убедиться, что на него все смотрят. Смотрели правда все, и табачные крошки сыпались сквозь пальцы Седого, как песок. Игорь сунул руки в карманы куртки, зябко передёрнул плечами. Делано безразличный, эдакий супергерой районного пошиба.

— Ну, ты ведь мне показала, где тут у вас самая высокая крыша. Я и полезу на неё. Следующей ночью.

***

Сабрина хотела предупредить Надю о планах Игоря, о том, что он собирается лезть на самую высокую крышу. Даже если он принял её ложь за чистую монету, даже если полезет в башню и наткнётся там на Куклу, Надя всё равно должна быть осторожнее. Но она так и не нашла Надю.

Сабрина вернулась в город живых только под утро, когда окончательно промёрзла. Вышла со стороны железной дороги, оставляя следы в глубоком снегу. Она выбирала дорогу по памяти — вдоль покорёженных заборов, по остаткам разбитого асфальта. Вдоль по улице ветер нес запах гари. Сабрина замерла, не дойдя до крыльца.

Свет нигде не горел, дверь была заперта, и свежее покрывало снега — не испорчено ничьими шагами, но она знала — в доме кто-то был. Дом больше не казался пустым. Кодовый замок послушно пискнул под её пальцами. Сабрина дёрнула дверь, так что она распахнулась во всю ширину, и в прихожую ворвался клок ветра. Не раздеваясь, она взбежала по лестнице.

Сабрина стряхнула с одежды снег. Кто её ждал — она уже поняла, по сбивчивому тембру дыхания.

— Где ты ходишь? Одна, по ночам, в этом городе. — На самой верхней ступеньке зажегся язычок пламени, лизнул темноту и потух.

— Думаешь, влез в мой дом и можешь устаивать допросы?

Она замерла, оперевшись бедром на перила. Лицо Богдана потонуло в темноте, но Сабрина и без того отлично знала, как он прикусывает губы от бессильной злости. Что поделать, однажды это должно было произойти. Она не боялась — она думала, что делать теперь, когда он всё понял.

— А ты думаешь, я такой идиот? Я знаю, куда ты то и дело пропадаешь. И почему ты не пускаешь меня в свой дом, тоже догадываюсь.

Сабрина молчала и угадывала в темноте очертания его фигуры. Как он сидит, откинувшись на крайний столбик перил, и одна нога вытянута впереди другой. По ту сторону дверей выл ветер. Но это был просто ветер — и ничего больше.

— Я спрашивал у знающих людей. — Щёлк — пламя на миг выхватило из темноты грустно искривленные губы Богдана. — Человеческое сознание постепенно затухает в них. Сейчас тебе кажется, что она совсем такая же, как и раньше.

Сабрина шевельнулась, перемещаясь на пару ступенек вниз. Она подавила в себе желание заговорить. Закричать. Вбить ему в голову, что всё не так. Но её крик стал бы только подтверждением его правоты. Потому Сабрина молчала и переступила вниз ещё на шаг.

— Человеческое сознание затухает в них. Сначала будут короткие периоды забытья. Такие приступы истерики. Беспамятство. Ты подумаешь: ничего, пройдёт. Не пройдёт. Знаешь, я сам это видел. Существо в белом халате. Когда дорога патруля ещё проходила по проспекту, мы однажды столкнулись с ним. Фонари горели не везде. Мы не сразу поняли, что это не-мёртвый. Решили, что человек. В городе оставались жители. Куда больше мирных жителей, чем сейчас. Он что-то бормотал о дочери, которую ищет, просил нас помочь. Они вроде бы поссорились, она ушла из дома в школу и не вернулась до сих пор. Мы уже собрались её искать, и вдруг у меня в голове мелькнуло: «Какая ещё школа? Ни одна ведь не работает!». А потом Атер случайно направил фонарик на его лицо, и всё стало ещё яснее. Он убежал тогда, и мы его не догнали.

— Хватит. — Всё-таки Сабрина не выдержала. Она не понимала, почему Богдан молчал до сих пор, если всё знает. Почему говорит с ней, а не пристрелит, как бешеную собаку. Почему не бежит в штаб рассказывать, что она предательница. Неопределённость — вот что бесило Сабрину сильнее всего.

Щёлк. Зажигалка не сработала.

— Подожди. Я ещё не рассказал. Я увидел это существо позавчера. Нет, мы не переходили границу, но горели фонари, и я всё видел. Это существо бродило по той стороне. Оно всё ещё что-то бормотало, но так бессвязно, что не разобрать, шарило руками по стенам. С нами был Чиж, и он видел, если хочешь спросить…

— Я сказала — хватит! — Сорвалась Сабрина. Слова запершили в простуженном горле.

— Однажды она потеряет всё человеческое, — мёртвым голосом произнёс Богдан. — Она тебя просто забудет, как они забывают всё остальное, рано или поздно. И я не хочу, чтобы в эту минуту ты оказалась рядом с ней. Ты станешь для неё просто враждебной фигурой в темноте.

Она развернулась и сбежала по лестнице. Кодовый замок жалобно пискнул — во второй раз, и Сабрина окунулась в метель. Пальцы, которые ещё не успели отогреться, прижала к губам. Вдохнула-выдохнула и пошла в сторону мёртвого города.

Богдан выбежал за ней следом и нагнал у ограды. Схватил за локоть, цепко — не вырваться.

— Ну подожди. Куда ты пойдёшь? Я не собираюсь никому говорить. Хочешь, пообещаю? Поклянусь? Чем поклясться, скажи?

Не было смысла устраивать истерику посреди ночной метели, тем более что идти ей и правда некуда. Надю сегодня не найти, она затерялась на изломанных улицах, и это волновало Сабрину больше всего. Она смотрела, как расплывается за метелью пятно фонарного света. Богдан согрел дыханием её пальцы.

— Но ты тоже должна пообещать. Пусть она больше сюда не приходит. И ты не ходи по ту сторону границы. Я не хочу найти тебя разорванной на куски. Пойдём в дом? Ты замёрзнешь.

Она ничего не обещала, а если бы обещала — что с того? Обещания — слова, слова — снег. Сегодня их будет много, завтра не останется ни одного. Сабрина послушно вернулась с ним в дом, заперла входную дверь. Сидя на ступеньках лестницы, она наблюдала, как он рисует защитные знаки на стенах дома, в каждом углу, чтобы Надя не могла сюда вернуться.

***

В подвале больницы томился Волк. Он никогда не спал, он всё время метался по своей тесной камере, вшибаясь в кирпичные стены, и на кирпичах оставались клочки серой шерсти. Больница стонала в ответ, но не выпускала его.

Сегодня Волк сидел тихо. Надя поняла это, ещё когда шла по лесу — по глубокому снегу наискосок. Лесник, конечно, пойдёт по дороге, как все люди, а она хотела срезать путь, чтобы явиться на крышу первой. В конце концов, должны же быть и у неё привилегии. Волк сидел смирно, и голубоватые огни не блуждали в окнах восьмого этажа. Больница молчала, мёртвая и необитаемая.

Надя пошла по лестнице вверх, замирая на площадке каждого этажа и вслушиваясь в шорохи. Она везде искала знаки, пыталась угадать будущее, но город вокруг был глух и нем, и бесполезно было просить у него пощады.

На крыше бесчинствовал только ветер. Надя прошла к самому краю, разрушая шагами хрупкое покрывало снега. В городе горели огни, но сегодня бледнее, чем всегда. Костры на площади едва тлели. Надя опустилась на крышу и услышала, как тонко и тоскливо взвыл в подвале Волк.

Она просидела так долго, что ветер забросал её снегом и почти что превратил в одно из тех гипсовых изваяний, которые украшали разрушенный оперный театр. Ночь блекла, но Игорь так и не пришёл.

Он испугался и сбежал из города? Хотелось бы верить, но почему-то не верилось Придумал, как обмануть правила?

Под утро больница задрожала под тяжестью чьих-то шагов. Их было много, нечеловеческих и знакомых. Надя считала этажи, и когда между ними остался всего один лестничный пролёт, поднялась.

Все шестеро выли на крышу и обступили её полукругом, и тяжёлая рука Шерифа легла Наде на плечо. Он как будто был сделан из железобетона, и мог убить одним ударом. Или словом — голос повторял грохот рельсов под колёсами товарного состава.

— Надо поговорить.

Надя сделала шаг назад и упёрлась спиной в остатки ограждения. Капля, покачиваясь и опустив голову, молча стояла между ним и Птицей. Птица тоже спрятала глаза, а Доктор снял очки и принялся протирать их оборванной полой халата.

— Мы искали тебя. Нас позвал город, — сказал Доктор.

— Мне сказали сквозняки, — тонко вторил ему Смертёныш.

Они замолчали, как будто разом испугались того, что собирались сказать. В тишине опять послышался тонкий тоскливый вой Волка. Потянуло дымом далёких костров.

— Он не пришёл, да? — за всех произнёс Смертёныш.

— Не пришёл. И что дальше? — Надя сцепила на груди руки, чтобы не выдать нервной дрожи. Она не хотела показать страха, но в последние дни она и сама знала — чувствовала — всё не так. Люди, Кукла и Лесник, снежный ком неприятностей набирал силу. Ещё немного, и её накроет с головой. Уже не выкарабкаться.

Пёс подался к Наде и лёг рядом, утыкаясь носом в её ногу. Алые глаза закрылись от открылись. Показалось Наде, или у них мелькнул страх? Шериф сказал из-за его спины:

— Сквозняки сказал нам, что пришёл человек и вызвал на бой хозяйку города. Такого раньше не бывало. Человек пришёл на нашу сторону. Так не должно быть. Люди не приходят на самую высокую крышу. Люди тихо сидят по своим домам, когда мы выходим на улицы. Это не по правилам.

— Это не противоречит правилам! — выкрикнула Надя. От её злости даже метель притихла. — По правилам меня может вызвать кто угодно, значит, может и человек.

— Это всё сквозняки, — жалобно вторил ему Смертёныш и притворился, что очень занят — разгребает ногой снег, чтобы всем стало ясно — он здесь не причём. Случайно шёл мимо.

— Мы не хотим, чтобы хозяйкой города стала Кукла. — Это подала голос Птица. Надя так редко слышала её, что едва различила слова через шорох снега. — И ещё меньше хотим, чтобы этот человек ходил тут и нарушал правила. Будет беда. Пожалуйста, сделай что-нибудь.

— Что я могу сделать?

В осколках света Надя видела их лица: каменную маску Шерифа, блестящие стёкла очков Доктора. Капля по-прежнему смотрела вниз, а Птица куталась в обрывки шали. Только в глазах Пса Надя различила тихую злость. В остальных не было ничего, кроме страха.

Они так и не ответили. Разворачивались и по одному уходили с крыши, теряясь в темноте чердачной двери. Скоро Надя осталась одна. Последним вышел Пёс и даже не обернулся.

Она села на снег, привычно свесив ноги с края крыши, натянула капюшон поглубже, чтобы ветер не трепал волосы. Город лежал у подножия больницы мрачный и чужой. Надя достала из потайного кармана флейту и осторожно приложила к губам.

Первый звук получился резким и злым, и ветер всколыхнулся в ответ, поднимая в воздух туман из снежинок. Надя и сама вздрогнула, опустила флейту на колени. Дождалась, когда перестанут дрожать пальцы и подняла снова.

На этот раз получилась мелодия, но тихая и жалкая, такая, что Надя сама её оборвала. Она ненавидела жаловаться, не любила утешений. Не хотела быть слабой. А город под её ногами осуждающе молчал. Делал вид, что её не существует.

Лесник так и не пришёл.

Утром после долгой ночи первым к ней явился Смертёныш. Метель шла по его следам, волоклась за ним, как бродячая собака всё то время, пока он плёлся к больнице. С крыши Надя видела цепочку его следов, которые через мгновение уже стирала метель.

— Сквозняки говорят, он опять ходил по городу. Но сюда почему-то не пришёл. Это плохо. Это непонятно.

У Нади не было сил, чтобы его успокоить. Она всё думала, где же ошиблась, что не просчитала. Почему город отверг её. Она думала про Игоря. Открыла рот и тут же закрыла. И открыла снова.

Смертёныш надвинулся на неё, и метель восстала за его спиной, превращая тощую мальчишескую фигуру в размазанный по небу чёрный силуэт.

— Хорошо, я пойду и проверю, — сказала Надя, не зная, что ещё ему нужно. Ей хотелось, чтобы её оставили одну, в тишине, и ради этого она пообещала бы всё, что угодно. — Давай так. Сегодня мы с Псом обойдём нашу часть города. Если что-то случилось, я об этом узнаю, и мы примем меры.

Волк в подвале больницы сидел тихо. Надя слышала, как падают снежинки. Пока она спускалась по лестницам, Смертёныш провожал её взглядом и кривил губы в недовольной гримасе.

Не оборачиваясь больше к больнице, Надя кликнула Пса и пошла по улицам мёртвого города. Ей было всё равно, куда теперь идти, лишь бы никого не встретить.

Пёс бежал немного впереди, разрезая метель, как чёрный нож, и её края смыкались за ним. Наде снег набивался под капюшон и за шнурки ботинок. Широкий ремень сумки перехватывал её наискосок груди. От ветра сумка дрожала и билась о бедро. Надя отставала, путаясь ногами в снегу.

В сумке лежала толстая амбарная книга.

Она думала вовсе не о том, зачем они сюда явились. Она думала об Игоре.

Сначала она сделала это правилом: обходить дальние кварталы и проверять, кто остался, а кого уже нет. Надя забивала занятием свои пустые дни и придумывала, что это очень важно — вести учёт. Очень важно искать и навещать тех, кто сохранил остатки разума.

Некоторые из сущностей приходили сами. Кого-то Надя собирала по дальним улицам, искала в подвалах заброшенных зданий, доставала из-под вороха обломков. Некоторых так и не удавалось вытащить из кромешной темноты. Они забивались в щели, окончательно теряя человеческое обличье, и сознание, и голос.

Она бродила по городу и делала отметки, так что со временем на полке в библиотеке столпилось несколько исписанных амбарных книг. Но очень быстро поняла, что с каждым разом карандаш стачивается всё меньше. Сущности уходили. Их сдувало в безвременье, дома и улицы пустели, на голос Нади никто не откликался. Возвращаясь с очередного рейда, она подолгу не могла прийти в себя от тревоги.

Там, где они оказались, была только одна дорога — в небытие. Волнами времени их всех смоет в беспамятство и сумасшествие. Просто кого-то раньше, кого-то — потом. Но никто не спасётся.

Тогда она всё бросила. И теперь приходилось начинать заново.

Вернулся Пёс — навстречу ей из снега показалась его чёрная морда.

— Ничего? — переспросила Надя, выныривая из мыслей. — Опять?

Человеческие глаза Пса закрылись и открылись: «Да».

Ремень сумки непривычно натирал плечо.

Она достала амбарную книгу — страницы плохо подчинялись холодным пальцам — и, прислонив её к заледеневшей стене, огрызком карандаша нарисовала минус в табличной графе. Поняла, что не в той, и перечеркнула.

…Игорь сказал, что живёт в доме у площади Равновесия. Живёт ли, или, может, уже уехал? Площадь Равновесия — так близко к кострам с горьким дымом, так близко к патрулям и защитным знакам. Но ведь она не собиралась лезть к нему в квартиру. Она хотела только узнать, тут он, или уже сбежал из города. Ей нужно узнать, просто узнать, почему он позвал её на крышу и не пришёл, — и только.

Пёс вынырнул снова — чёрная тень, только глаза бледно-жёлтые, как городские фонари.

— Нашёл? — переспросила Надя и сунула руку в карман, но оказалось, что карандашный обломок выпал. Теперь его не найти в мешанине из снега и каменной пыли.

Где-то в сумке болтался запасной. Пёс ткнулся носом ей под лопатку, мотнул головой.

«Пойдём».

Надя зашагала следом. Этот дом она хорошо помнила: нарисованный углём номер семь в том месте, где кирпичная кладка уцелела, вкопанные вокруг дома старые покрышки. Внутри было также холодно и снежно, как и снаружи.

В доме осталось всего две с половиной стены, но она всё равно постучалась — такие правила. Костяшки пальцев три раза ударили по почерневшему косяку.

— Можно мне войти?

Никто не ответил, и Надя вошла. Следом за ней невесомо проскользнул Пёс.

— Седьмой, ты здесь?

Он нашёлся в подвале. Перетаскивал с места на место каменные обломки. Заслышав их шаги, он даже не поднял голову. Дальний угол был завален кусками мебели и фанерными ящиками.

— А, это опять вы. Одумались всё-таки? Так чего встали? Хватайте эти камни и тащите сюда. Нужно завалить выход, тогда люди к нам не проберутся.

Надя и Пёс переглянулись. Было ясно, что Седьмому стало хуже. В прошлый раз он только пил и вздыхал. Пил и рассказывал о том, как могло быть прекрасно, но уже никогда не будет. Пил и пьянел, хотя кроме речной воды, в городе не осталось никаких жидкостей. Пустые бутылки до сих пор валялись на лестнице. Надя сделала шаг — и одна зазвенела в темноте.

— Седьмой, мы пришли сказать. По городу ходит кое-кто опасный. С ним лучше не сталкиваться. Ты не хочешь пойти к нам?

От возмущения у него задёргались усы, а звёздочки на погонах встали дыбом.

— Никто никуда не пойдёт. Берите эти камни… какой дурак полезет наружу? Там люди и верная смерть. Они вот-вот нагрянут сюда. Добудьте как можно больше камней и досок. Завалим выход, и они нас точно не достанут.

Надя перешагнула через первую баррикаду. Из-под её ног во все стороны брызнули стеклянные осколки. Всё-таки она бы себе не простила, если бы не попыталась.

— Мы должны держаться вместе, Седьмой. Так безопаснее.

— Нет времени объяснять. — Он подтащил огромный кусок кирпичной кладки и уронил об пол, так что красная пыль заполнила весь подвал. — Вы погибните там! А я здесь собираюсь выжить. Если у вас есть хоть капля ума, берите эти камни и заваливайте лестницу. Может, пронесёт.

— Седьмой, — сказала Надя, убирая с лица кирпичное крошево. — Ты уже мёртвый. Ты умер, когда разрушался город. Теперь тебе нечего бояться.

— Неправда! Нет! — понеслось откуда-то из пыльной глубины подвала. — Надвигается верная смерть! Убирайтесь, или я буду стрелять!

Пуля царапнула стену у Надиного плеча.

«Пойдём», — Пёс толкнулся её под лопатку.

Надя нехотя поднялась. Она могла бы сказать ещё о толстой амбарной книге, в которой — почти в каждой графе уже стояли прочерки. И скоро ещё один прочерк появится напротив цифры семь. Но говорить с такими — бесполезно. Надя предпочитала думать, что Седьмой сошёл с ума. Другие предположения строить ей не хотелось.

— Месяц или два он ещё протянет, — сказала она, вдохнув полную грудь метели. Снежинки щекотно затанцевали внутри и вернулись наружу почти неизменными. — Вряд ли больше.

Пёс согласно кивнул.

…Иногда они появлялись так: покрывало метели или стена тумана рвалось посередине, и перед Надей оказывалось беспомощное существо. Вертело головой, не узнавая улиц и домов.

Так появилась Птица. Глубокой осенью, когда туман перемешался со снегом, Птица вышла им навстречу — оборванная шаль волочилась за ней по асфальту. Бешеный взгляд метнулся по Наде и Псу, и она бросилась к ним, не замечая даже, что дыхание не сбивается — она больше не дышит.

Брошенный человек с единственным именем на губах.

— Вы не видели мою сестру? Она высокая с русыми волосами. Зовут Ганна. Вы её видели?

Надя отодвинула Птицу от себя — слишком близко оказались прозрачные глаза и лицо, уже искажённое тенями.

— Скорее всего, она убежала из города. Или умерла.

— А я… — она захлебнулась страхом. — Она не могла бросить меня!

Наверное, тогда Птица уже догадалась, потому что слишком беззвучно восприняла Надин взгляд.

— И ты умерла. Посмотри.

Птица с открытым ртом оглядывалась, а туман откатывался, как прибой. Обнажались выщербленные стены и огрызки стёкол. Она пошатнулась — Надя обняла её за плечо, подняла угол вязаной накидки и отряхнула от мусора.

— Пойдём. Я объясню тебе. Пойдём. Пёс, проверишь остальные дома без меня?

— А ты? — Городское эхо подхватило её голос, изошедший до птичьего писка.

— И я умерла. Мы все умерли.

… — Наших осталось всего восемнадцать их сорока шести, Пёс, — сказала Надя и щёлкнула единственной уцелевшей застёжкой на сумке. В кафе она перепишет недрожащей рукой все адреса и поставит галочки там, где нужно. На третьем десятке минусов она перестала притворяться, что всё в порядке. — И никто из них не видел Лесника. Как бы нам самим не сойти с ума и не забиться в глухие щели? Что нам делать теперь, а, Пёс?

Он мрачно отвернулся. Дома, обступившие дорогу, кренились, так что Наде хотелось подержать их за каменные спины.

— Теперь я пойду в башню Куклы. Она в последнее время окончательно слетела с катушек, но такие вещи должна понимать, — сказала она, глядя в сторону. — А ты не ходи за мной, ни в коем случае.

Она стянула с плеча сумку и бросила её Псу — тот подхватил и сжал длинный ремень зубами. Надя развернулась и пошла, вороша ногами свеженападавший снег. Надя ждала, что Пёс побежит следом, как бывало всегда, но он не побежал. Дойдя до перекрёстка, она обернулась. Чёрный силуэт Пса потонул в метели.

На обугленной кирпичной кладке белым мелом была нарисована стрелка вверх. Надя не видела её раньше. Она провела пальцем по ровной линии, и на коже осталась белая пыль.

Все лестницы здесь или провалились, или вели к провалам, утыканным арматурой. Был только один путь наверх — по стене до третьего этажа, дальше — по узкому кирпичному выступу, который начинался за полуразрушенным балконом. Там, через оконный проём можно было забраться внутрь, по узкому остову перил дойти до верхней лестничной площадки. Выше пятого этажа теперь никто не поднимался — не было желающих проверять на себе ловушки, оставленные Куклой.

Из проломов в потолке Надя видела обрывки серого неба. В такие дни солнце почти не выползало из-за туч, и это было ей на руку. Она прошла по коридору, угадывая дверные проёмы в разломанных стенах. На уцелевшей оконной раме трепетал обрывок бумаги, похожий на птичье крыло.

Надя потянулась и сняла его с гвоздя. Она развернула записку: округлые буквы шли наискось. Это был явно не почерк Куклы. Та больше любила писать на стенах — никогда не разменивалась на ерунду. Бумага в клеточку была аккуратно оборвана по линии сгиба, и последняя буква поплыла, размокнув от снега.

«Поднимайся выше».

Она знала путь наверх, хотя давно им не пользовалась. Надя перегнулась через подоконник, покрутила головой, вдыхая запах зимнего города. Ветер забрался под капюшон и уютно свернулся там.

Справа, в стене уцелевшей кирпичной башни, сохранились торчащие скобы. Она запрыгнула на окно, потянулась к первой скобе. Прикосновения холодного металла обжигали даже её не-живые руки. В спину ей смотрел припорошенный снегом город.

Ещё одну записку насадили на крюк, который торчал между четвёртым и пятым этажами. Обхватив одной рукой скобу, как локоть кавалера, Надя сорвала записку. Ветер услужливо развернул свёрнутый клочок бумаги.

«Теперь ещё немного выше».

На шестом этаже от стены к стене шла единственная балка перекрытия. Надя ощупала её мысленными руками, прежде чем наступить. Прогнившее дерево просыпалось вниз чёрной трухой. Она осторожно опустила ноги.

Чуть дальше, на остатках паркетного пола, Надя рассмотрела ещё одну бледную стрелку. Её почти занесло снегом. Два опасных шага по балке — и Надя оказалась на надёжной поверхности. Услышала отзвуки своих шагов под куполом башни.

Тонкая занавесь снега подрагивала под ветром. Касаясь стены, Надя кончиками пальцев ощущала человеческое тепло. Ей больше не требовалось записок и стрелок. Она шла, чувствуя его близкое присутствие.

Игорь сидел на туристическом коврике, на балконном выступе, отгороженном от ветра двумя отвесными стенами. Снег на полу покрывали следы его рифлёных ботинок. Отсюда был виден краешек города — и бесконечный сосновый лес вдоль трассы.

— Наконец-то, — он улыбнулся одним краешком рта. — Уж думал, ты не придёшь.

Надя замерла в двух шагах. Было не похоже, чтобы он собирался её убивать — тогда бы он не сидел, свесив ноги в пропасть высотой в шесть этажей, опасно подставляя ей спину.

— Зачем ты пришёл сюда? — Вышло грубо и громко. Надин голос разбудил эхо.

Губы Игоря обижено поджались.

— А может, я пришёл, чтобы тебя увидеть.

— Увидеть меня? Ты мог увидеть меня. Этой ночью. На самой высокой крыше города. Что же тогда не пришёл?

Игорь стянул перчатку и потянулся к руке Нади, но она отпрянула.

— Так ведь вот он я, пришёл. Мы можем поговорить?

Он хлопнул по месту на коврике рядом с собой. Приглашал её присесть. Вместо этого Надя сделала шаг назад.

Она не думала, что всё ещё может что-то ощутить. Но горячая волна поднялась снизу вверх, и пока она не достигла горла, чтобы выплеснуться наружу какой-нибудь глупостью, Надя приказала себе успокоиться.

«Ничего не выйдет».

Может, он и не собирался её убивать. Пока что. Но это ничего не знает. Не убил сейчас — попробует убить чуть позже. Никогда не доверяй людям. И нечего воображать себе мир в розовых оттенках.

— Значит, ты не собирался сражаться со мной на крыше?

— С тобой? Нет. — Он сделал удивлённый вид. — Зачем мне это?

Верить ему или не верить, Надя не знала. Но ей очень хотелось поверить. Должен же быть в этой вечной зиме хоть один крошечный просвет.

— Тогда зачем ты пришёл?

— Я хотел увидеть тебя. Может, я всю жизнь тебя искал?

Она глотала воздух, не находя слов. Игорь ещё сильнее наклонился в её сторону.

— А хочешь, я увезу тебя с собой?

— Ты шутишь?

— Нет.

— Может быть, ты не разглядел, как следует. — Она подалась вперёд, так, чтобы стал виден бескровный шрам и пятно ржавчины на левой щеке, и выцветшие волосы, и радужку цвета бетона. Она знала, людям нужен свет. Свет и красота. Она ждала, когда улыбка на его лице содрогнётся. Так бывало всегда и со всеми. — Меня никуда нельзя увезти. Я мёртвая.

Он серьёзно кивнул, но Надя понятия не имела, как отличить его серьёзность от насмешки.

— У меня со зрением всё в порядке. Я разглядел, какая ты. Ещё в первый раз разглядел. Только мёртвые лежат в земле и не шевелятся. Ты — не-мёртвая. Значит, почти что живая.

Игорь покопался в сумке, бормоча что-то себе под нос, и Надя ждала, что он вынет защитный амулет, чтобы повесить себе на шею, или ещё что. Но он бросил сумку и снова обернулся к Наде.

— Ты мне не веришь? Это понятно, никакой нормальный человек не поверит вот так просто первому встречному. Но может быть, ты дашь мне шанс доказать? Дашь мне время, а?

Надя медленно покачала головой. Она заново, как стопку фотографий, перебирала всё то, что случилось. И ей начинало казаться, что будущее застилает чёрная пелена. Город сказал, что она не справляется. Что нужна другая хозяйка.

— Даже если бы я хотела этого. У меня нет времени. Совсем нет. И у нас есть ещё одно правило — нельзя покидать пределы города.

Он раздражённо вздохнул и встал, едва не вшибившись плечом в кирпичный выступ.

— Выкладывай уже все ваши правила. Сразу. Должен же я знать.

Надя испугалась вдруг, что он уйдёт, в метель, в темноту, и она никогда больше его не увидит. Никогда больше не услышит скрипучий голос Шерифа: «В нашем городе человек». Захотелось вскочить и побежать следом, пока ещё можно. Но она молчала, глядя в тёмный угол коридора. Не могла заставить себя произнести хоть слово.

Послышался шорох. Игорь опустился перед ней на корточки и смотрел теперь снизу вверх. И дневной свет странно падал на его лицо — так, что глаза сделались прозрачными, и нигде не осталось ни пятнышка тени. Всё его лицо было перед Надей, как на ладони.

— Послушай, — сказал он. — Не бойся. Теперь всё будет хорошо. Я понимаю, что вам всем тут приходилось тяжело. Но ведь я не так много прошу. Дай мне время. Дай мне шанс.

— Нельзя… — пробормотала она, пытаясь отвести взгляд от его лица. Ещё немного, и она, как загипнотизированная белая мышь, сделает всё, что он захочет. — Нельзя покидать город. Нельзя переходить границу. И тот, кто победит хозяйку города на самой высокой крыше, сам становится хозяином. Вот и все правила.

— Это я помню. Этой ночью я убил хозяйку города.

Надя замерла, прижимая ладонь к ямке между ключицами, как будто хотела заставить себя замолчать.

— Как убил?

— Как ты сказала. Вызвал Чердачную Куклу на самую высокую крышу города, — Игорь хлопнул по стене ладонью, — убил её там. Это ведь по правилам. Так что теперь я объявляю тебя свободной от всех правил.

Вот оно что. Он перепутал крышу и перепутал сущность, с которой собирался сразиться. Произошла ошибка. И она не могла предугадать, к чему приведут последствия.

«Молчи», — приказала себе Надя. — «Всё, что угодно, только молчи».

Игорь поднялся и опять пошёл вдоль стен, покрытых сажей, ведя пальцем по выемке между двумя рядами кирпичей. Надя хотела пойти за ним следом, но ноги не повиновались.

— Она больше не имеет власти над вами, — сказал он, подцепляя ногтем очередной кирпич и снова — только сажа осталась на пальцах. — Ты свободна. И можешь больше не соблюдать правила.

— Хорошо, — сказала Надя медленно, потому что не знала, что ещё сказать.

Вместо ответа Надя присела на край коврика, скрестив ноги, и молча наблюдала за ним.

— Я видел, как ты подходила к башне. Быстро же ты взлетела. А я забирался сюда полдня. — Игорь откинулся спиной на уцелевшую стену, чтобы быть лицом к Наде.

На верхушки сосен накалывались низкие облака. Казалось, вытяни ноги и пройдёшься по ватному небу. Надя всей грудью втянула воздух. Никакого горького дыма. Её взгляд скользнул на руки Игоря. Перчатки были брошены рядом, а пальцы чуть побелели от холода. Рукава потрёпанной куртки — закатаны повыше. Ещё выше — голое запястье с выступающей костью.

Не было у него никаких амулетов. Он совсем её не боялся. Ни капли. Ветер забрался ей под одежду и вылетел, как будто она вздохнула. Игорь поднял глаза.

— Ты пойдёшь со мной?

— Нет, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я не могу. Я не живая.

Тревога всё росла внутри. Надя не понимала, что ему нужно. Не могла предсказать его действия и на шаг вперёд. Её затрясло.

Боясь, что ещё секунда, и она точно не сможет совладать с собой, Надя поднялась и попятилась. Игорь тут же вскочил, собираясь бежать следом, если побежит она. Надя бросила взгляд через плечо: к оконному проёму вела единственная балка. Быстро её не преодолеть — Игорь догонит.

— Что тебе от меня надо? Чего ты хочешь? Говори сразу, я не понимаю людей. Я не человек, я — сущность, — сказала она, забывая перейти на человеческий тон. В голосе загрохотали далёкие металлические конструкции и протяжно вздохнул ветер.

Игорь виновато развёл руками.

— Понятно. Ну и зачем сразу хвастаться? А я вот умею банку тушёнки открывать без консервного ножа.

Её отчаяние и злость как-то сами собой испарились. Надя ощутила себя глупо: испугалась неизвестно чего, повысила голос. Страх — человеческое чувство. Она хотела сесть, но не сумела себя заставить. Так и мялась в двух шагах от края.

Игорь залпом выпил чай и принялся искать своё отражение на дне чашки.

— А давай так, — сказал он тоном человека, который только что всё решил, — на спор. Кто первый залезет на крышу этого вот дома, тот и решает. Я выиграю — будет, как я хочу. Выиграешь ты — сама решай. Идёт?

— Шутишь? — Надя глянула на него исподлобья: он улыбался. Снова. Ни один дождь не мог смыть эту улыбку, ни один ветер не стёр бы её.

— Почему? — Игорь обиженно выдохнул. — Только условие: полезем до самого верха этой башни. Сколько тут этажей?

— Двенадцать, — эхом отозвалась Надя. Она уже играла в его игру — но поняла это позднее, чем успела спохватиться и прекратить.

— Ну вот, — подхватил Игорь, как будто именно цифра двенадцать обрадовала его больше всего. — Значит, вверх на двенадцать этажей. По разным сторонам башни. И чур крылья не использовать, это будет нечестно!

Она кивнула быстрее, чем успела спохватиться. Опять.

— Отлично. — Игорь хлопнул в ладоши. Он уже надел перчатки, так что хлопок вышел глухим, но снежинки, припорошившие его куртку, всё равно вспорхнули и закружились в воздухе. — Тогда идём вниз.

— Подожди. — Надя ухватила его за рукав по дороге к балочному переходу. — Нельзя подниматься на верхние этажи башни. Раньше там жила Кукла со своей компанией. Они наставили ловушек вокруг, и я даже не знаю, что внутри. Мы туда никогда не ходим. Я уже не говорю про людей.

— Ну так это самое интересное. — Он оказался рядом с Надей и обнял её за плечо. — Ладно, не бойся. Я немножко поддамся, чтобы тебе не было обидно. Обещаю.

Она не знала, как ему это удалось: конвоировать её к основанию башни из красного кирпича — уродливому отростку брошенного завода. Через дыры в кладке проглядывалась внутренняя темнота. Надя привстала на цыпочки, привычно ощупывала башню мысленными руками.

Больше всего она боялась, что Чердачная Кукла ещё внутри. Что на самом деле он её не убил, она там, злая на весь мир Кукла, с которой бесполезно вести диалоги. И если с ней столкнётся Надя, они просто устроят драку. А если Кукла нападёт на Игоря?

Она стояла, запрокинув голову к небу. Птицы кружили над башней, путаясь крыльями в низких тучах. Надя поймала себя на том, что боится за него. А пока она боится, Игорь разбирает снаряжение.

— Ну что, готова? — Он подёргал ремни страховки. — Или ещё отговорки придумываешь? Не выйдет. Поехали.

Надя не заметила, когда согласилась на это. Но вдруг оказалось, что она стоит у стены, и прикидывает, где сделает первую остановку. В разломанном оконном проёме второго этажа? Она подняла руки, и арматурные когти впились в выщербленные красные кирпичи. По ту сторону башни Игорь крикнул:

— Три, два… старт!

Ветер принёс Наде его радостный вскрик.

Крылья нерешительно дрогнули, но в голове пронеслось: «не честно». С каких пор она соревнуется с людьми? С каких пор она тратит время на дурацкие споры? С каких пор она…

— Привет отстающим! — Ветер опять принёс голос Игоря.

Услужливый почтальон, этот ветер. Надя шикнула на него, чтобы утих. Она была на первом этаже, а ветер шептал, что Игорь уже на пути ко второму. В Наде всколыхнулось странное чувство. Непривычное в помертвевшем море её ощущений. Азарт?

Она прыгнула вверх, преодолевая разом два метра, которые отделяли её от оконного проёма. Красный кирпич крошился под когтями. Красный песок сыпался вниз. Надя подтянулась на руках и поймала ногами твёрдую опору — теперь она стояла в оконном проёме башни и могла заглянуть внутрь.

Крутые лестницы вверх, пыль и запустение. Кажется, никаких следов Куклы. Нельзя останавливаться. Надя спохватилась и, подавшись назад, окинула башню взглядом. Хорошо бы ей удалось прыгнуть наискось — до следующего оконного проёма, ухватиться на остаток железной скобы…

Сколько же дыр было в стенах этой башни. От того казалось, что она должна быть насквозь пронизана серым дневным светом. Но башня хранила в себе темноту и пыль. И тот странный запах, что повсюду обозначал присутствие Куклы — запах старых опилок, заброшенных театральных кулис. Потускневший, но всё ещё ощутимый.

Оказавшись на третьем этаже, Надя отряхнула ладони. Не-живые не ощущали усталости, у них не сбивалось дыхание, но было что-то ещё. Надя осмотрела свои руки. Такого не могло быть, но сколотые кирпичные края больно впивались в её пальцы.

Небо с птицами сделалось ближе. На высоте пятого этажа сильнее ощущался ветер. Она хлебнула ветер открытым ртом. Хотелось знать, обогнала ли она Игоря, но на это жаль было времени и сил — спрашивать у ветра, обнимать башню мысленными руками.

Вместо этого Надя вонзила когти в кирпичи. Дальше не было скоб, и следующий оконный проём зиял только на седьмом этаже. Ветер-вредитель скинул капюшон, но ей было некогда ругаться с ним. Надя видела только стену, по которой — ещё немного — и до самой крыши, лезла, цепляясь когтями, как кошка.

У не-мёртвых не сбивается дыхание, но на девятом этаже ветра стало слишком много, и Надя наглоталась его, как холодной воды, а на языке оставался привкус сосновых иголок. Между десятым и одиннадцатым старые кирпичи рассыпались в пыль прямо под когтями, и Надя едва успела уцепиться за выступ. Крылья испуганно трепыхнулись за спиной.

«Так не честно!»

Когда до крыши оставалось пара вздохов, она рванула вперёд, не разбирая дороги. Кирпичи, выбитые из гнёзд, летели вниз, и где-то очень далеко бились о ледяную землю. Надя больше ни о чём не думала. Ей хотелось запрокинуть голову к небу и захохотать, потому что внутри бушевал проглоченный ветер. Он рвался наружу, а Надя забыла, что делать с этим. Она слишком долго ничего такого не ощущала.

Металлические заграждения на крыше удержались, хоть по опорам пошли трещины. Надя подтянулась в последний раз и перекинула себя по ту сторону ограды. Она увидела, как по другую сторону крыши то же самое сделал Игорь. Мгновение к мгновению.

Птицы были совсем близко. Она увидела, какие они всё-таки большие и чёрные. Уже очень давно птицы не подпускали Надю так близко. Она закрыла лицо руками и всё-таки засмеялась. Как могла. Пока что звуки, рвавшиеся из её горла, мало походили на человеческий смех. Но ведь это только сперва. Потом станет лучше.

Надя обессилено опустилась на крышу, припорошённую снегом, воздушным, как суфле. Игорь обхватил её за плечи, и Надя ощутила, как впивается под ключицу карабин его страховки.

— Больно, — сказала она почти с благоговением. Она ощутила чужое, незнакомо пахнущее тепло.

— Прости, — он отпрянул. Ветер насыпал снежинок ему в волосы, подлил краски на скулы.

Где-то внизу остался весь остальной мир, а вверху были только облака и птицы. Она поняла вдруг, что Игорь видит её без капюшона. Такую, как есть, со спутанными выцветающими волосами, с глазами цвета бетона. Она ощутила себя голой, безоружной. Совсем слабой. И смеяться сразу же расхотелось.

Игорь пристально смотрел на неё, как будто искал на коже тайные знаки. В обрезанных перчатках у него замёрзли руки. Он взял Надю за подбородок, подушечками больших пальцев провёл по щекам. Холодные — ощутила она. По-человечески холодные, не по-мёртвому.

Шершавый шрам на щеке — его он коснулся тоже. Надя мотнула головой. На таких, как она, раны не заживали, кожа просто стягивалась. Оружие оставляло на память кривую кровавую роспись. Каждый раз. Каждая рана — ещё одна кровавая роспись в подтверждение той ненависти, которую живое испытывает к мёртвому.

— Ты такая красивая, — сказал Игорь полушёпотом.

Она ощутила, как под его курткой бьётся сердце. Ладони Нади сами собой упёрлись в его грудь. Как будто у ладоней была своя собственная память. У Нади её не было, а у ладоней — сколько угодно. Они знали, как надо. И холодные бесцветные губы тоже знали. Тело помнило всё — иначе зачем тогда оно так потянулось ему навстречу.

Когда запах Игоря сделался слишком близко, она ощутила мгновенный укол страха, а потом небо и птицы, и весь город отодвинулся назад.