Глава 10. На развалинах

Гнев был человеческим чувством. Страх тоже. И боль. И всё остальное, что поселилось внутри. Наде хотелось разорвать собственную грудь, вытащить оттуда всё это — больное, изуродованное, жалкое — швырнуть в снег и растоптать. Может, тогда ей стало бы легче.

Она возвращалась в город мёртвых, уже зная, что будет делать. Вдоль границы Надя прошла к улице Стрелков. С крыши кинотеатра она увидела площадь, озарённую светом костров. Сегодня их было не три, как обычно, а семь, и основания ещё для нескольких складывали наспех из груды привезённых обломков — плохой, очень плохой знак. Дым стоял над площадью, как туман над болотом, плотной, почти непроницаемой пеленой, в которой сновали чёрные фигуры.

Надя перебралась на крышу высотки, и оттуда разглядела: у здания совета замерли, как звери, две чёрные машины-вездехода. Решётки радиаторов блестели из-под снега. Надя ощутила в кончиках пальцев злое электричество.

Техники в городе оставалось предостаточно, но люди никогда раньше не пользовались машинами. Зачем, если всю их территорию от края до края можно измерить шагами за час? И куда здесь спешить?

Но больше всего Надю напугали не машины, и не дым, который уже комом стоял в груди. По ту сторону границы, у самого края рва стоял агрегат, прикрытый чехлом из старых одеял. Старый танк, стащенный с монумента в музее, стоял, нацелив дуло на разрушенный оперный театр. Такой проедет через границу и даже не почувствует.

Она прижала крылья к спине, пригнулась, чтобы стать неразличимой за покорёженными шахтами вентиляции, и уползла за дальний край крыши. Сюда не добирался свет костров, а звёзд над городом давно не было. Пока Надя наблюдала за людьми, снующими по площади, в ней вызревало решение.

Смертёныш сидел в уцелевшей арке, на корточках, руки спрятав подмышками, и раскачивался из стороны в сторону. Когда она подошла ближе, он поднял голову.

— Где остальные?

— Кто где, — он отвернулся, по-мальчишески неловко плюнул на снег, — Птица в университете, Шериф в кафе, Капля в библиотеке, а Доктор не знаю, бродит где-то. А тебе чего?

Надя притворилась, что не замечает его деланной обиды.

— Скажи сквознякам, чтобы всех собрали. Есть работа.

Она развернулась, чтобы уходить, в крыльях захлопал ветер. Смертёныш не выдержал всё-таки и крикнул вслед:

— Ты была с тем, да? Ты с человеком была, я видел. Ты хотела с ним уйти. Так сказали сквозняки.

Сказал, как будто выплюнул. Надю передёрнуло, она замерла, дожидаясь обвинений в предательстве и в чём похуже, но по ту сторону снегопада уже замолчали. Она обернулась: Смертёныш смотрел мимо и кривился, как ребёнок, когда старается не заплакать.

— Уходи, — сказал он, и голос отчётливо дрогнул, — ты же хочешь. Мы и без тебя отлично проживём, не беспокойся. Не надо думать, что без тебя мы подохнем ещё пару раз.

Хриплый смешок вырвался у Нади из горла, и это было совсем уж по-человечески. Она присела рядом со Смертёнышем, обняла за плечи, хотя он выворачивался изо всех сил. Кирпичная стена обожгла холодом. Снегопад и ветер остались за пределами арки.

— Я его уже прогнала, он не вернётся, — прошептала Надя ему на ухо, как в детстве, по секрету. — Но ты не говори никому. Скажи только, что я не уйду. Ведь все думают, что я уйду?

Смертёныш сделал вид, что не слышит и смотрит мимо. Надя взяла его за подбородок и притянула его лицо к своему. Он тут же вывернулся, но она успела различить гримасу слёз. Его щёки были испачканы в побелке, волосы на макушке топорщились, как перья у воробья. Под ногтями было черно от грязи. Пальцы, тонкие, как воробьиные лапки, ухватили Надю за запястье.

— Правда останешься? — выдавил он.

— Правда. Позовёшь остальных?

Смертёныш судорожно кивнул.

***

Ориентируясь по бледному свету фонаря, Игорь нашёл дом: раньше здесь была школа, а теперь в неё перенесли сгоревший штаб. Перетащили все недогоревшие остатки мебели и какие-то ящики, составленные теперь у стен, вместе с осточертевшим запахом гари, как будто это было так важно — помнить, какой удар по штабу уже нанесли. Чтобы не растерялся боевой дух и злобный задор.

В здании было ничуть не теплее, чем на улицах. Сегодня утром кто-то из пограничников рассказал Игорю, что дорогу к городу замело, и гуманитарный конвой встал в соседнем поселении не в силах пробиться через метель. Потому экономили на всём, в самое главное — на топливе и на освещении. Потому на войну собирались в темноте.

Игорь не узнавал мелькающих мимо лиц, пока нос к носу не столкнулся с Атером. Тот изобразил приветственный кивок и снова принялся за сборы.

— Зачем так сложно? Вы что, весь тот город сровнять с землёй собираетесь? — Игорь пытался разглядеть в полумраке его облачение и всё время спотыкался взглядом: то об штык-нож, выглядывающий из-за пояса, то об топырящийся карман. Что у него там, интересно? Неужели всё-таки раздобыли парочку гранат?

— Приходится. Если бы мы могли выяснить, в каких подвалах они прячутся, — пробормотал Атер, дёргая за оружейный ремень. — Мы бы тогда прицельно шарахнули. Пусть поживут под землей, там самое место. А так что, только громить полгорода, правильно? А если не додавим заразу, она снова расползётся. Я дело говорю?

Он обернулся на Игоря, словно отчаянно нуждался в подтверждении своих слов, и тут же заговорщицки кивнул в сторону дверей, из-под которых в дом лезло горькое и тёмное.

— Ты как, с нами идёшь?

Игорь покатал в пальцах полуоторванную кнопку на куртке.

— Нет, но спасибо за приглашение.

— Да он боится. — Псих, проходя мимо, хлопнул Игоря по плечу, норовя, видимо, сбить с ног. Игорь показательно пошатнулся — нужно же сделать человеку приятное. — Они все такие смелые в мирное время, а как стрелять начинают — все в кусты.

Побродив по холлу между невозмутимыми бойцами, Игорь наткнулся на Сабрину. В дальнем коридоре она укутывала ящики в коконы из сорванных штор. Пока бледный вечерний свет ещё пробивался через зарешёченные окна, Игорь увидел её хмуро поджатые губы.

Он в самом деле думал, что просто понаблюдает за ней из темноты и не будет подходить ближе, но не выдержал.

— Одного не пойму, — сказал Игорь, — ты-то что здесь забыла? Ты — красивая, умная девушка, единственный нормальный человек во всём городе. Ну неужели не устроишь жизнь в другом месте? Эти придурки, — он понизил тон и кивнул в сторону двигающихся серых теней, — понятно, в войнушки играются.

Сабрина выпрямилась, ногой задвинула торчащий край покрывала в тёмный угол.

— А ты что же приехал? Тоже войнушки любишь? — криво усмехнулась она.

— И я придурок, — легко согласился Игорь.

— Эти придурки, — сказала Сабрина, яростно одёргивая покрывало, — в отличие от тебя, защищают свой город.

Она не посмотрела на него, даже не взглянула, как будто боялась выдать что-то тайное взглядом или выражением лица. Такое бывает, когда люди врут.

— Город, которого больше нет, — выдавил Игорь. — Они никогда не победят, знаешь, почему? Они не хотят побеждать. Если закончатся монстры, не нужны будут и герои. Они будут не нужны. И куда они пойдут? Картошку сажать? Но ведь герои не умеют сажать картошку.

Сабрина стояла молча, привалившись боком к груде ящиков. В её ногах и руках чувствовалось напряжение, только тронь — и сорвётся. Игорю именно этого и хотелось. Чтобы её наконец сорвало, и тогда бы он увидел, кто она на самом деле. Не ледяная статуя.

— А Седой, знаешь, кто он, этот ваш Седой? Тридцать лет трудового стажа — охранник в супермаркете. А это такая работа… человек, знаешь ли, не вынашивает мечту стать охранником магазина всё детство. Он не идёт туда, если есть альтернатива. Здесь он кто? Предводитель и герой. А за пределами города? Беженец, охранник магазина, и даже не начальник смены, наверное.

Сабрина слушала его, отвернувшись, напряжённо поднятые плечи выдавали её, но она почему-то не уходила. Правда собиралась услышать что-нибудь интересное или просто боялась продемонстрировать слабость поспешным бегством. Игорь подхватил её руку — Сабрина вывернулась.

— Или возьмём, к примеру, Психа. Что он про себя рассказывал? Ничего, правда? Конечно, гораздо выгоднее значиться здесь героем, чем мелким бандитом где-нибудь ещё. Ты знаешь, что он в розыске? Уже три года, между прочим. Я наводил справки.

Сабрина дёрнулась. В узком коридоре она попыталась пройти мимо Игоря, но наткнулась на его локоть. Несобранные волосы закрыли от его взгляда её лицо. Он поймал её за подбородок и посмотрел в глаза.

— Все знают, что есть замечательный способ уничтожить все проблемы разом. Пойти и убить хозяйку города. Ну что, ты так и не смог это сделать? — Сабрина отшвырнула его руку. — Только болтать на площади и умеешь.

— Почему это? Смог.

— Так почему она до сих пор жива, и мёртвый город не рухнул? Полезай на крышу больницы и убей её уже. Докажи всем этим придуркам, что они — пустое место. И езжай дальше писать книги. Или кто ты там на самом деле? Журналист? А может, охранник в супермаркете?

Ощутимо ткнув его под рёбра, Сабрина всё-таки вывернулась и ушла.

***

Они слышали, как люди перешли границу. Провода задрожали, и морозный едва слышный звон разошёлся от улицы к улице. С крыши оперного театра Надя увидела — машины остались на площади, заваленные курганами снега, танк был там же, неподвижный, как и положено памятнику.

Первыми в город вошли люди. Они были чёрными тенями и двигались по той узкой границе между кромешной темнотой мёртвых и светом живых. Они не приближались к домам, чтобы не столкнуться с их обитателями, и не выходили на середину улицы, чтобы не быть замеченными.

Они шли мелкими перебежками от завала к упавшему дереву, от упавшего дерева к переломанной автобусной остановке, и припадали к полумраку, чтобы спрятаться в нём. Надя поднялась. С шорохом расправила крылья, отряхивая с них налетевший снег. Сколько она так прождала — неясно. Скорчилась на крыше оперного театра, за фигурой ангела с горном, и давно потеряла счёт времени.

Провода зазвенели от её прикосновений, разнося едва слышные послания всему мёртвому городу.

«Никому не показываться. Это разведчики».

Провода донесли ей в ответ испуганный шёпот Птицы и ворчание Шерифа.

«Я прослежу за ними», — успокаивающе выдохнула Надя голосом ветра.

Люди внизу услышали этот внезапный порыв и подняли головы. Дула автоматов обнюхали соседние крыши. Надя легла на снег и закрыла глаза, сливаясь с темнотой.

— Это ветер, — сказал один. Другой кивнул, и разведчики решили разделиться: одна группа двинулась в сторону старого моста, а вторая — к заводу. Надя дождалась, когда они отойдут чуть дальше, чем простирается свет фонарей, и тронула провода.

«Смертёныш, они направятся к тебе. Проводи».

Сама она пошла к заводу. Дома вдоль улиц росли неравномерно, как старческие зубы. Кое-где топорщились в небо двенадцатью слепыми этажами, другие лежали в руинах. Но Надя давно проложила себе дороги по всему городу. Она знала, как перебраться с крыши на крышу, не будя всех вокруг хлопаньем крыльев. Она двигалась на расстоянии от людей и замирала, если они останавливались.

Ночь над городом норовила стать вечной. Город подсматривал за ними и удерживал ночь за снежный воротник: подожди, постой, я хочу увидеть, что будет дальше.

В мёртвом городе кое-где светились фонари — как будто назло людям, которые перерезали провода. Надя дальними путями обходила пятна света, а людей тянуло к ним, словно к надёжному убежищу посреди моря темноты.

Чем ближе к заводу, тем осторожнее она передвигалась, тем увереннее топали разведчики. Расслабленные от того, что до сих пор никого не встретили, они перебрасывались шутками и смешками, иногда тормозили, чтобы покурить. Городу не нравится горький дым, мёртвый город чихал, подминая сонмы снежинок.

Надя до последнего не верила, что они решатся подойти к башне Куклы, но, как видно, напрасно. Там, где показался уцелевший бетонный забор, горел последний фонарь, и она ощутила чужое присутствие. Забыв об осторожности, Надя прыгнула на крышу склада и вгляделась в темноту.

У пролома в стене стояла Кукушка. Фонарный свет задевал край её каменного платья, но Кукушка не шевелилась, как будто она снова превратилась в надгробную плиту. Неподвижный каменный клюв отбрасывал на примятый снег тень, похожую на тень от карниза.

Надя подалась назад, подальше от края. Откуда ей знать, вдруг Кукушка теряет волю без Куклы и сама не ступит ни шага. Незачем паниковать раньше времени. Возможно, люди пройдут мимо и разминутся с ней, и никогда не узнают, что каменная смерть осталась за их спинами.

Мощный луч света полоснул по бетонному забору. Они принесли с собой фонарь. Хотели получше рассмотреть тайные знаки в башне. Надя попятилась: луч вполне мог дотянуться и до неё, если бы захотел. Она старалась не выпускать из виду Кукушку и дорогу в пятне фонарного света. Люди шли теперь, выставив перед собой дула автоматов. Их было пятеро, а тот, кто нёс фонарь, шёл чуть позади.

Надя замерла, наблюдая за тем, как пять чёрных теней скользнули мимо Кукушки, одна за другой. Луч фонарного света вырвал из темноты пустырь перед заводом, неравномерно усаженный буграми и ямами. Они были уже далеко, в безопасной зоне, почти у самого края пустыря.

Веки Кукушки дёрнулись, являя свету чёрные угольки глаз. Надя успела первой, она прыгнула и скатилась с крыши в грязный снег. Двухметровая тварь рванула вперёд, оглушительно затрещал забор, как будто посыпались камни.

Луч света метнулся на грохот и успел выхватить из темноты край Надиного крыла. Она выпрямилась — одно мгновение прямого взгляда глаза в глаза — и рванула в темноту, в спасительный переулок, до которого было далеко Кукушке.

— За ней! — приглушённо обронили в темноте.

Что Кукушке все их пули, все их ножи и злые слова? Могильная плита не умеет умирать. Она недолго бежала следом — Надя ощущала, как тяжело вздрагивает асфальт, и скоро Кукушка отстала. Надя бросалась из темноты в темноту, уводя людей подальше от дикого каменного грохота. Гораздо интереснее гнать живую добычу, чем разбираться с холодным камнем.

Пуля горячо оцарапала ногу. Надя нырнула в раззявленную пасть подъезда, выскочила через разбитое окно. Люди могли гоняться за ней, сколько угодно. Но хозяйкой города была она: хозяйкой дворов-колодцев, спутанного клубка улиц, всех пустырей и всех оврагов, поросших кустарником.

Во дворе горел единственный фонарь над подъездом — он освещал кусок искорёженного асфальта, вывернутый наизнанку мусорный бак. Кукушка как будто вросла в землю на утоптанной детской площадке. Мазнёшь взглядом — просто обглоданный дождями памятник. Длинный клюв беззвучно разинулся. Кукушка любила подкрадываться из-за спины.

Надя шарахнулась в сторону, но удар каменной головы пришёлся как раз по крылу, и арматура горестно взвыла, зашелестел порванный полиэтилен. Надя потеряла равновесие и упала, успевая только откатиться чуть дальше от второй Кукушкиной атаки. Их секундной стычки хватило людям, чтобы выбить старую дверь и высочить из проткнутого насквозь дома. Фонарный свет мазнул по почерневшим качелям и грибку-навесу над песочницей.

— Вон она!

— Не уйдёшь теперь!

Оставался ещё один выход — под низко опущенными ветками деревьев, там, где два жилых дома почти сталкивались боками. Но там возник ещё один силуэт с ощетинившимся автоматным дулом.

— Я здесь раньше жил, — сказал один, кажется, его звали Псих. Шагнул ближе, оттолкнул с дороги переломанную ветку. — Там есть ещё один проход, под аркой. Мы там в детстве в прятки играли.

Люди остановились широким полукругом, каждый не дошёл по десятку шагов. Надя осталась лежать на земле: переломанное крыло прижалось к спине. Стоило бы ей дёрнуться, и она бы мгновенно поймала несколько пуль. А ещё она ощутила холод могильного камня — совсем рядом, пока что все зоны досягаемости для полицейских фонарей, замерла Кукушка.

— Ловушку, — коротко скомандовал Седой.

Надя приподнялась на локте.

— Лежать! — рявкнул тот, что вышел из-под арки, и до Нади сразу дошло, почему его прозвали Психом. Грибок над песочницей глухо охнул, треснуло гнилое дерево, подкошенное автоматной очередью. Надя ткнулась лицом в землю, грибок рухнут рядом. Человеческий страх в ней стянулся в тугой узел где-то под ключицами.

— Ты бы экономнее, — усмехнулся кто-то с третьей стороны.

Кукушке было всё равно. Но она любила подкрадываться со спины. Надя поняла, что больше не чувствует её каменного холода рядом с собой, а потом в арке гулко хохотнуло эхо, ему вторили выстрелы.

Она вскочила, пользуясь минутной передышкой, но тот, что стоял перед аркой, тоже не спал.

— А ну стоять! — закричал тот, кто был с третьей стороны.

Надя ударила, не целясь, потому что оказалась к нему слишком близко — проще ударить, чем выстрелить. Полицейский фонарь мазнул по снегу ещё раз, и вырвал из темноты пятно крови по ту сторону от грибка.

Железные когти разодрали Психу курку на правом плече и чуть было не дошли до крови. Если бы дошли, Надя ощутила бы её тепло, но нет. Второму когти всё-таки вскрыли шею, но вскользь и не насмерть. Он отпрыгнул, швыряясь проклятьями сквозь стиснутые зубы.

Кровавая свалка по ту сторону площадки хрустела пулями об каменную Кукушку. Надя понимала, что нужно уходить. Людям она уже не поможет, разве что сама погрязнет в драке по самую макушку. Потом не отмоешься.

Надя перемахнула через поваленное дерево, в один шаг добралась до темноты дома и окунулась в неё.

— Отступаем, — послышалось с той стороны, но эхо больше не подхватывало людские голоса.

Одно мгновение она видела Кукушку — та снова замерла посреди асфальтовой площадки, в пятне света из раскачанного фонаря над подъездом. Из разинутого клюва капала тёмная жидкость. Вокруг никого не было: ни живых, ни мёртвых тел. Следующий раз Надя обернулась, только когда очнулась на крыше приземистого двухэтажного здания бывшей котельной.

Люди уходили, оставляя за собой тонкий красный след. Надя провожала их ещё полквартала, а возле руин телебашни она остановилась. До границы было недалеко. Она вернулась назад по кровавой ниточке, оставленной гостями, и нашла его.

Человек лежал лицом вниз, в снегу, который от крови превратился в грязную кашу. Кукушки больше не было во дворе, а он остался сторожить поваленный грибок. Мёртвый, потому что люди не умеют жить с размозжённым затылком. Надя приподняла его за плечо, пытаясь увидеть глаза.

Лицо было ей незнакомым, но в одну страшную секунду ей показалось, что она видит перед собой Игоря.

Светало. Над старой больницей поднималось розовое марево.

— Ушла, — сказал Псих, прикуривая от костра ещё одну сигарету. В дурном расположении духа он всегда курил одну за другой, так что недельный паёк улетал за вечер, а потом приходилось стрелять у товарищей.

Атер сидел на разбитом бетонном поребрике, локтями упираясь в колени, сонно склонив голову.

— Ушла. Ничего. Недолго ей ещё бегать. — Псих с досады пнул обломок кирпича.

Сабрина стояла в стороне, а они делали вид, что её не замечают. Как и положено героям — не замечать ничего вокруг, потонув в своих геройских мыслях. Она поняла, что думает словами Игоря, злыми словами, сказанными прошлым вечером то ли в припадке откровенности, то ли в приступе гнева, и тряхнула головой, чтобы прогнать их. Хорошо, что снег был в лицо — холодный снег вышибает любые мысли.

Она сделала два шага им навстречу, Псих и Атер как по команде, подняли головы.

— Где Богдан? — бросила Сабрина, упустив ненужную вежливость.

— В медпункте твой Богдан, — отозвался Атер и наградил кирпичный обломок ещё одним ударом армейского ботинка. — Да не бойся, нормально всё. Его только краем зацепило. А вот Гнома по асфальту размазали, да.

Она решила, что подумает об этом после, кивнула Атеру и зашагала к школе, где у ополчения располагался и медпункт, и карантин, и, заодно, морг для убитых.

Богдан выглядел непривычно: бинтовая повязка закрывала полголовы, а левая рука сделалась неуклюжей из-за ещё одной повязки, от которой натянулся до предела рукав свитера. Когда вошла Сабрина, он сидел на кровати, потом спохватился и лёг.

Её кольнуло жалостью — ещё одна новость. Сабрина присела на стул, единственное место, куда можно было присесть в убого убранной комнате. От жалости ей стало жарко, пришлось расстёгивать куртку, стаскивать непокорные перчатки. А ведь собиралась пробыть здесь всего минуту. Просто спросить — и уйти.

— Как ты?

— Живой, — засмеялся Богдан, радостный не столько от того, что выжил, сколько от того, что она пришла.

Он приподнялся, взял Сабрину за руку и перетянул к себе, на край кровати. Так удобнее было держать ладонь на её коленке.

— Что там случилось? — Она спросила наконец. Голос прозвучал фальшиво и хрипло, и совсем не голые стены были тому виной.

Богдан отвёл глаза, как будто его очень интересовал вид за окном. За окном была кирпичная стена соседнего дома, и Богдан не выдержал.

— Да они совсем взбесились. — И замолчал.

У неё пересохло в горле.

— Кто?

— Кто-кто. Эти.

Слово эти всегда произносили с тем особым смыслом, чтобы невозможно было перепутать. Эти — и сразу понятно, кто. Сабрина убеждала себя не верить. Убеждала себя, что всё, сказанное им — не более чем злобные наговоры.

— Заманили в ловушку. Во дворы, где чёрт ногу сломит, и напали вшестером. Псих весь рожок патронов спустил, а толку? Камни не умеют умирать.

Сабрина закусила губу, как будто сама была виновата в нападении. Но ведь в мёртвом городе живёт не только Надя. Мало ли кто мог напасть ночью на людей по ту сторону границы.

— У неё крылья, — сказал Богдан, ощутив её недоверие. Как будто обязательно было отчитываться. Как будто Сабрина была следователем, а он — вором, застигнутым врасплох. — На щеке шрам. Под курткой — чёрная майка на тонких бретельках. И связка каких-то амулетом на кожаном ремешке. Этого я не мог знать, если бы не увидел её, как тебя сейчас. Ты никогда мне не рассказывала.

Сабрина опустила голову. Внутри неё перегорало желание спорить. Она не могла ему поверить, но на голове Богдана была повязка, царапины на шее — смазаны йодом, и он разглядел шрам на Надиной щеке. Значит, она была совсем близко.

— Не плачь, — тихо попросил Богдан.

Сабрина не плакала. Она подняла голову и улыбнулась через силу, хотя ей меньше всего хотелось улыбаться.

— Больно?

Он откинулся на подушку и блаженно прикрыл веки.

— Надеюсь, до свадьбы доживу.