Глава 13. Дорога из битого кирпича

Если бы она не увидела сама, она бы не поверила — от старой заводской башни к городу вела дорожка из опилок. Местами их разбросал ветер, и тогда направление приходилось угадывать по неясным очертаниям на снегу. А там, где опилок просыпалось слишком много, они отчётливо пахли заброшенным театром.

Надя шла по следу, петляющему между домами, и глотала колючие снежинки. Она всегда знала, что Кукла вернётся, и что затишье по эту сторону границы — вещь временная. Знала, но в глубине души надеялась на чудо. И Кукла всё же вернулась, а значит, дуэль на самой высокой крыше состоится.

Вовремя или чуть позже — не так важно. Время потеряло значение. Надя шла от ограды к ограде, не выпуская из виду петляющий след. Она почти видела, как бредёт тем же путём Кукла. Пошатывается и хватается руками за уцелевшие стены.

Опилочный след вывел Надю к границе. Она подняла глаза и увидела далёкие огни в домах людей. На дне тёмной канавы бежали битые кирпичи и деревянные обломки, как будто кто-то пытался построить дорогу на ту сторону.

В полумраке Надя разглядела следы нечеловеческих ног, вмороженные в снег — так много, что направления не различить. Они тянулись вдоль границы, ныряли в лабиринты разрушенных улиц и снова появлялись — у недостроенной переправы.

Надя нерешительно оглянулась на мёртвый город. Нет, с Куклой теперь ничего не сделать: она здесь и она строит переправу в мир людей. А Надя явилась сюда за другим.

Она обходила блокпосты по крышам, и только в переулке у самой площади спустилась на землю. Поискала глазами нужное окно и ощутила, как внутри растекается горячее, больное — форточка была открыта. Через минуту она уже была там, на высоте седьмого этажа.

Костры на площади подсвечивали небо, их блики прыгали по стенам и шкафам. Она не замечала раньше, как проседают здесь паркетные доски. Надя сделала один скрипучий шаг от окна к кровати и опустилась на корточки рядом.

Он ждал её, или всегда так чутко спал, но тут же сел на кровати, как был — в свитере грубой вязки и джинсах, уткнув локти в колени. В комнате было холодно из-за открытой форточки и светло из-за не задёрнутых штор.

— Прости, — сказала Надя, глядя снизу вверх. — Я очень жалею о том, что сказала тебе. Может, попробуем заново? Мне это нужно.

— Значит, сдаёшься?

— Что? — растерялась Надя.

— Ничего. — Игорь потёр лицо, как будто никак не мог проснуться. — Не обращай внимания. Иди сюда. — И протянул к ней руки.

Матрас мягко прогнулся под Надиными коленями, покрывало пошло волнами. Она знала, зачем шла. Затем, чтобы освободиться от куртки, увидеть его руки на своих плечах. Форточка всё ещё была открыта. Может, потому он дрожал, когда касался её спины в разрыве между майкой и поясом брюк.

— Моя девочка, — проговорил Игорь, щекоча дыханием ей висок.

— Я теперь много чего чувствую. Много чего человеческого. И это меня пугает.

Он поцеловал её, но ничего не случилось по мановению волшебной палочки. И шрамы не исчезли с тела, и Надя опять закрывала глаза, чтобы не видеть себя, даже в далёком свете костров. И всё, что встало между ними, стояло там до сих пор, но руки Игоря были тёплыми, и он касался её так осторожно, будто боялся измять тонкий шёлк.

— Не бойся. Хочешь правду? Ты не такая, как остальные. Ты не потеряла человечности. Ты всё ещё можешь вернуться.

Надя не верила. Сколько их было, этих надежд, и все умерли. Так что теперь она бы ни за что не поверила в ещё одну. Слова остались просто словами. Нежными бессмысленными глупостями, которыми обязана была наполниться эта ночь. Но она позволила Игорю их произносить, потому что сегодня она ему позволяла всё, и такие были правила. Она улыбнулась, подыгрывая его тону.

— И много остальных ты видел?

Игорь сидел лицом к окну — Надя отстранилась и увидела незнакомое горькое выражение губ.

— Поверь, много.

Ёжась, он прошёл по голому паркету и прикрыл форточку. Ветра и неба разом сделалось меньше. Надя вздрогнула, как будто за её спиной захлопнулась дверь ловушки, и тут же одернула себя — она пришла добровольно, она знала, на что идёт. Она останется тут и обязательно привыкнет к тому, что нужно закрывать форточки.

— Замёрзла?

Игорь вернулся к кровати, на ходу стягивая свитер. Он придвинулся к оцепеневшей Наде и снова обнял. Перегородка одежды между ними сделалась тоньше, и Надя ощущала, как бьётся его сердце.

Так было нужно. Такие были правила. Теперь — снять майку и притворится, что ей нет дела до бескровных шрамов на своём теле. Тёплое дыхание Игоря коснулось её плеча, потом — шеи.

— Я сдаюсь, — сказала Надя, как будто он ещё ждал от неё ответа. И повторила, когда его руки оказались выше: — Сдаюсь. Я всё сделаю, что ты скажешь, только останови эту войну.

— Что?

Руки замерли у неё на спине, едва не касаясь крыльев.

— Ты ведь можешь, — севшим голосом отозвалась Надя и уткнулась взглядом с мятую простыню.

Стало холодно от того, что он убрал руки. Она чувствовала, как прогибается под ними матрас, как дует по полу зимний сквозняк, и крылья сделались невозможной тяжестью. Раньше они всегда были с ней одним целым, а теперь мешали, как изношенная одежда с чужого плеча.

— Ты только за этим пришла? — произнёс он без злости, но как-то безнадёжно. Надю затошнило от страха.

— Я пришла не поэтому. — Она притянула к себе брошенную майку, как будто этим могла обезопасить себя. — Но я прошу у тебя защиты.

— Надя. — Игорь смотрел, склонив голову на бок. — Объясни мне, что происходит?

Она знала, что должна сказать, потому что другой возможности не будет, и потому что потом она начнёт жалеть, что не сказала, и выть на луну от раздирающей изнутри вины.

— Я должна признаться. Я обманула тебя.

— Обманула? В чём? Когда?

Голос Игоря звучал чуть наигранно. Надя проглотила эту мысль, как горькую таблетку — залпом, и сделала вид, что никаких мыслей не было.

— Когда ты сказал, что убил Куклу, а я не призналась тебе, что хозяйка города — это я. Потому Кукла и не умерла. Потому что ты убил её не по правилам. — И она спешила оправдаться, пока Игорь ещё слушал, пока он не ушёл, хлопнув дверью. Люди часто так делают — уходят, не дослушав. — Я бы сказала тебе сразу, но боялась, что ты меня убьёшь. Я не знала, что всё получится так.

— Я? Тебя? — Он запрокинул голову и показательно рассмеялся. Мол, смотри, какую ерунду ты состроила, с ума можно сойти. А потом обхватил голову руками. — Как ты это представляешь? «Я хочу быть с тобой» — «Но я хозяйка города» — «А, тогда я передумал, на тебе, получай нож под рёбра». Нет вопросов, капитан. Мне же всё равно, кого убивать. Подумаешь, большое дело! Я же монстр, режу всех, направо, налево, так? Боже мой, что ты натворила, какая глупость, ну какая глупость.

Надя даже не шевелилась, пока он так сидел и бормотал. Оцепеневшими руками прижимала к груди майку, хотя сейчас ей не было дела до шрамов и собственного несовершенства. Она чувствовала, как тает внутри огромный ледяной ком, а холодный коридорный сквозняк касается голых ступней, но подняться выше уже не может. Она ждала подходящего момента, чтобы спросить, но момент всё не наступал, и она спросила так:

— Между нами ещё что-то будет?

Она хотела добавить, что всё поймёт, и что форточку можно открыть. Не такая уж это и страшная вещь — открытая форточка и дорога назад, в мёртвый город. Она выкрутится как-нибудь, как выкручивалась всегда. Но Игорь поднял голову, и Надя увидела ещё одно незнакомое выражение его лица: усталость. Вымученную улыбку с горькими морщинками у уголков. И по каким-то неявным признакам поняла, что прощена.

— А что ты хочешь?

Она не знала, как это объясняется, потому опустила руки, скрещенные на груди.

— Это было приятно.

Игорь помедлил, придвинулся ближе и поцеловал её в плечо.

— Это?

— И то, что дальше.

Его руки опять проскользили по её спине, заставив крылья вздрогнуть. Он уронил Надю навзничь на покрывало, и спросил, глядя в глаза:

— А ты не исчезнешь утром? Или я проснусь, а всё, что мне осталось — маленький забытый носочек.

Надя рассмеялась, сама не ожидая, что всё ещё умеет смеяться.

***

Рано утром она прошла тем же самым маршрутом, по которому каждое утро обходила ловушки. Только на этот раз Тишина была одна.

Она собиралась уезжать из города. Её не волновало, что о ней скажут ополченцы, и даже то, о чём будут трепаться в университете. Сейчас она хотела только одного — чтобы он снова пришёл.

Искорёженные деревья в парке переплетались друг с другом, погнутые и переломленные фонари перегораживали дорожки. Перескакивая через них, Тишина забралась в самый дальний угол парка, нашла единственную уцелевшую скамейку. Ей было всё равно, что сиденье покрылось льдом.

Тишина долго сидела, сцепив пальцы на затылке. Она пыталась отдышаться, но дыхание лезло наружу бесформенными комками пара, а воздуха в груди никак не становилось больше. Грудь как будто сжимало прессом. Неужели он сегодня не придёт?

На снегу перед глазами, как за стеклянной витриной — за слоем льда, валялись несколько почерневших окурков и горстка прошлогодних сухих листьев. Когда Тишина подняла голову, он сидел рядом, на расстоянии протянутой руки, точно также уставившись в землю.

Она ощутила, как отступает холодный страх — он всё-таки пришёл. Обычно они сидели вот так, на разных концах скамейки, и молчали, глядя, как на город надвигается пасмурное утро. Но сегодня Тишина решила нарушить привычку. Она подышала на замёрзшие пальцы и призналась:

— Меня высылают отсюда. В этом городе никто не способен думать больше, чем о собственной шкуре.

— Сложно винить людей за это. Эгоизм заложен эволюцией, — отозвался собеседник. Она едва ли не впервые услышала его голос, и сердце вздрогнуло.

Тишина обернулась и рассмотрела, наконец, уголок белого воротничка, выглядывающего из-за края чёрного пальто — потёртого, но хорошо сшитого. Она никогда не решалась смотреть на него вот так — в упор, ей приходилось довольствоваться мимолётными взглядами. Мужчина поймал её взгляд, как будто давно ждал этого момента, и улыбнулся из-под полей шляпы. Тишина отвернулась, чувствуя, что краснеет, как старшеклассница.

Она хотела смолчать, но отчаяние само хлынуло наружу. Пальцы судорожно скорчились в воздухе. Грудь передавило злостью.

— Никому нет дела, до того, что я чувствую. Я ведь правда сделала очень многое, я почти разгадала загадку этого города. И что теперь? Всё. Я не справилась, я не нужна. Можно просто выбросить на свалку.

— Этим людям не объяснить, что наука не даёт ответов на все вопросы даже в кабинете следователя, — вполголоса отозвался собеседник.

Это было так странно, они встречались в парке не в первый раз, просто сидели на соседних скамейках. Потом он пересел на скамейку Тишины, ничуть не касаясь её, ни рукавом пальто, ни дыханием. И они всегда молчали, а теперь, когда наконец заговорили, он повторял мысли Тишины, словно прожил с ней рядом десяток лет.

— Да, да. — Тишина устало опустила руки.

Она закрыла глаза и ощутила движение воздуха, словно он хотел коснуться её локтя, но не решился.

«Давай уже, решайся», — мысленно потребовала Тишина.

Она привыкла к мёртвому городу: к тому, что не кричат птицы, не шумят машины. И когда по ночам ей снились пьяные вопли соседей по общежитию, Тишина просыпалась с улыбкой. Она привыкла умываться холодной водой и ужинать консервами, привыкла натягивать на себя всю имеющуюся одежду. Но она никак не могла привыкнуть к одиночеству.

Одиночество ползло за ней изо дня в день. Шуршало змеиной чешуёй по каменным лестницам дома. Молчало в ответ, когда Тишина разговаривала сама с собой в лаборатории.

— Возможно, я смогу чем-то помочь?

Тишина быстро — будто боялась не успеть — кивнула.

— Я не могу уехать вот так просто, — сказала она, поднимаясь со скамейки. — Пойдёмте.

Прежде, чем он успел возразить, Тишина ухватила его за руку. Холодная кожа чёрной перчатки легла в её замёрзшую ладонь так легко, что это показалось знаком судьбы.

— Как ваше имя? — она первая никогда не спрашивала мужчин о подобном, и тем более не хватала за руки незнакомцев в парках. Но прекрасно знала, что не простит себе, если уедет и даже не попробует.

— Роберт, — сказал мужчина и перестал быть незнакомцем. — Разрешено ли мне поинтересоваться вашим?

И она сказала. Это было равно признанию в любви, потому что больше никто в городе не знал её имени.

— Пойдёмте со мной. Мой дом тут недалеко, через две улицы. Вы точно знаете его: это старый трёхэтажный дом возле фонтана. Правда, фонтан давно не работает.

— Да, — кивнул Роберт, — я знаю.

Всю дороге через парк он поддерживал Тишину за локоть, а она дрожала и говорила себе, что это от холода. Даже снег не скрипел под ногами, или она не слышала — так громко билась в висках кровь. Она старалась не думать о том, что творит, ведь если бы позволила себе такую роскошь — размышлять — ни за что, никогда не смогла бы решиться.

Они перешли границу в самом узком месте и по дороге не наткнулись ни на один патруль. Самое глупое, что он мог бы сейчас сделать — это заговорить. Начать болтать о какой-нибудь ерунде, и, закрывая глаза, Тишина мысленно умоляла его: «Ни слова». Он шёл рядом, уверенно и быстро, как будто и без её указаний понимал, куда они направляются и зачем.

Вот и дом — в окнах ни огонька. Оба её охранника ещё с вечера были сосланы в штаб ополчения. Тишина сообщила им, что не боится темноты и уж как-нибудь проживёт одна до приезда конвоя. На самом деле ей не хотелось видеть эти лица, которые наверняка нагло ухмыляются и перешучиваются у неё за спиной.

В прихожей подтаивал принесённый на обуви снег. Роберт замер на пороге и спросил.

— Мне можно войти?

Как будто и без того было неясно.

— Проходите, — хрипло попросила Тишина. В полутёмной прихожей она была рада, что он не увидит её пылающего лица.

Он принялся стягивать перчатки. Оставляя на полу снежные следы, Тишина ушла в кухню и замерла, вцепившись в подоконник. Решимость исчезла, как будто стёрли ластиком. В коридоре зазвучали шаги. Она ощутила, как напряглась спина под толстым свитером и мурашки побежали вниз. Сейчас, сейчас он войдёт. Дверь приоткрылась, и половицы передали вибрацию его шагов. Он присел на стул рядом — Тишина ощутила движение воздуха и закрыла глаза.

Чужая прохладная рука мимолётно обхватила её ладонь, поднялась выше, скользнула по щеке. Отвела прядь волос с её лица. Тишина задрожала. Дрожь рождалась в груди и волнами расходилась по телу, но это было приятно. Роберт осторожно повернул её к себе.

Его взгляд, её взгляд. Он близоруко сощурился, глядя поверх очков, губы искривились, предвещая рождение долгожданных слов. Тишина замерла в ожидании.

— Марта? — хрипло позвал он. — Марта, это ты? Марта, я так долго искал тебя…

— Что? — вскрикнула Тишина. Она дёрнулась, ушиблась спиной о стену.

Она увидела, как его пальцы хватают пустоту у стены над её головой. Глаза становятся пустыми. Она попыталась отползти в угол. Ноги и ладони скользили по линолеуму, а страшные глаза всё ещё были слишком близко.

— Марта! — крикнул он и подался вперёд, обдавая её запахом подвала. Через расстёгнутую верхнюю пуговицу пальто выпал краешек чёрно-серого шарфа и сделалась видна шея, наискось перечерченная шрамами.

Как она не ощутила это раньше? Как могла не заметить? Тишина застонала сквозь стиснутые зубы. Сама привела в дом мёртвого, сама подпустила так близко, что ближе просто невозможно. Сама виновата. С кем, она думала, каждое утро встречается в парке по ту сторону границы?

Прозрение наступило так внезапно, что Тишина забыла, как дышать. Какая глупая смерть.

Ноги, наконец, послушались. Она вскочила с пола и кинулась к двери. Он неловко дёрнулся в её сторону, попытался схватить, но пальцы только проскребли по дверце шкафа. Тишина взбежала по лестнице на второй этаж.

Двери во всём доме держались на честном слове. Одного хорошего удара хватило бы, чтобы выломать любую. Но только когда Тишина оказалась у себя в спальне, она поняла, в какую ловушку себя загнала.

Тяжёлые шаги зазвучали на лестнице: он шёл, оглядывался, скрипели перила, стонали ступеньки. Дорога на улицу была перекрыта, а окно спальни — единственное, которое забрано решёткой. Даже если бы у неё хватило решимости прыгать, Тишина всё равно не смогла бы его открыть.

Она бессмысленно заметалась по комнате. Единственное, что было реально сдвинуть с места — письменный стол, перегородил дверной проём. Она рванула дверцу шкафа. В его паутинном нутре пряталась убогая горка одежды и её полупустая дорожная сумка.

Телефон.

Домашний телефон давно отключен, по нему умеют звонить только мёртвые, но мобильный, мобильный она притащила с собой. Надеялась, что он окажется чуть более полезным, чем деревянная скалка. Тишина быстро нашла его под сваленными в кучу блокнотами.

В дверь постучали, и Тишина вздрогнула всем телом. Телефон вывалился из её рук. В тишине пустого дома этот звук был издевательством, но Роберт стоял по ту сторону двери и всерьёз думал, что она откроет.

— Марта, — сказал он и снова поскрёбся о косяк. — Марта, давай поговорим. Нам нужно поговорить. Мы так долго не говорили. Марта… Ааа!

Дом сотрясся от жуткого воя, и в дверь ударили сразу, как будто тараном. Тишина подхватила телефон и бросилась в другой угол комнаты. Долго, очень долго экран не светлел. Она уже решила, что это конец, и последняя ниточка в мир живых оборвана, но телефон вдруг ожил. Заиграла электронная мелодия.

Дверь охнула от второго удара, и письменный стол чуть отполз в сторону.

Она зажмурилась и призвала на помощь всех богов, в которых не верила. Над столом дежурного в старом штабе висел плакат с номером телефона «для экстренных случаев». Если в этом городе что-то и работало, то это был телефон в штабе.

Пришелец бродил по коридору у двери — два шага туда, три обратно, скрипели рассохшиеся половицы. Он почему-то передумал брать комнату штурмом и теперь только бродил там, снаружи, тихо подвывая.

Тишина набрала шесть цифр — провал, ни единого гудка в телефонной трубке. Исчезла сеть. Она переползла в другой угол комнаты, набрала снова. Десять страшных мгновений стояла тишина, три шага туда и два обратно.

— Марта, — в дверь стукнули.

И в штабе подняли трубку телефона.

***

Надя проснулась от прикосновения. За окном всё ещё выла метель, и было неясно, утро уже или уже день. Игорь стоял на коленях рядом с кроватью — уже в свитере и куртке, расстёгнутой до середины, как всегда. Он натянул сбившееся одеяло на её голое плечо, но Надя отбросила одеяло и села.

— Куда ты?

— Останавливать войну. Ты же сама просила. — Он взял её за затылок и притянул к себе, так что глаза оказались напротив глаз. — Обещай мне, что я вернусь, а ты будешь здесь. Обещай, а? Я не хочу опять искать тебя по развалинам или ждать, что ещё хуже.

— Да, — проговорила Надя. — Я обещаю. Когда ты вернёшься?

— Скоро. Я прибегу к тебе так быстро, как только сумею. Все чемпионы мира по бегу просто умрут от зависти. — Он натянул одеяло ей на плечи. — Будь как дома, ладно?

Надя выбралась в прихожую, завернутая в одеяло, чтобы проводить его. Игорь прижал её к себе, к прохладной куртке, всё ещё влажной от талого снега, и ушёл — хлопнула входная дверь.

Она побродила по чужому дому, среди брошенных вещей тех, кто жил здесь раньше, и вещей Игоря. Её одежда была аккуратно сложена на кресле. Надя прислушивалась к городу, пока одевалась, не успел ли город рухнуть за ночь её отсутствия. Но город стоял в привычном дымном мареве, тихий, как будто набитый ватой по самые верхушки крыш.

Ей было тепло и спокойно, хотелось опять завернуться в одеяло и представить, что всё ещё ночь. Вместо этого Надя зажгла свет в ванной и остановилась на пороге. Зеркало отразило её по пояс.

Крылья послушно дрогнули и сложились за спиной. Надя пригладила отросшие до плеч волосы, провела пальцами по шраму на щеке. У неё всё ещё были бесцветные волосы и едва тёплые пальцы, но из страшной глубины зеркала на неё больше не смотрело чудовище. Надя подалась ближе, боясь поверить произошедшему.

Город за пределами дома глухо охнул. Спину свело судорогой. Надя застонала и выскочила из ванной. Большое окно на кухне выходило сразу на проспект. Она успела увидеть, как из метели вынырнули и тут же снова скрылись в ней три фигуры с автоматами наперевес. Надя отшатнулась от окна — просто по привычке шарахаться от людей.

Город взвыл от боли, и ему вторила река, скованная льдом. Надя закрыла глаза и руками зажала уши. Она не могла нарушить обещание и не могла бросить город на произвол судьбы, что бы там ни происходило. Тоскливый вой ветра рвался к ней через закрытое окно. В стену ударил порыв ветра.

— Я смогу вернуться, — сказала Надя и рванула на себя створку окна. На пол посыпались комки слежавшейся ваты и оборванная бумага. На подоконник тут же намело снега.

Она прыгнула на карниз, и ветер сам расправил полиэтиленовые крылья.

Потом она следовала за ветром, перелетая с крыши на крышу, пока не остановилась в одном из тупиков. Ветер привёл Надю к старому дому у фонтана. Она знала, что это дом Тишины, она старалась не соваться сюда без необходимости.

Надя спрыгнула с крыши на верхний балкон брошенного дома по другую сторону улицы, потом ниже, ещё и ещё, до тех пор, пока не смогла заглянуть в окна. Но они были занавешены изнутри.

Шёл густой снег, и через него Надя видела, как несколько чёрных теней, замерших по периметру двора, теперь приближаются к дому. Она рухнула на обледеневший пол балкона, рядом с чьим-то брошенным велосипедом, изгрызенным ржавчиной, и прислушалась.

Новый крик изнутри дома был такой силы, что заложило уши. Первым на крыльцо взбежал Игорь. Надя узнала его по расстёгнутой куртке. Он оглянулся и махнул рукой остальным, и тут же исчез в глубине дома. Следом за ним проскользнули другие.

Ждать больше не имело смысла. Скрытая метелью, Надя оббежала дом и замерла за выступом стены. Она впитала в себя холод старых кирпичей, потянулась мысленными руками внутрь, к лестнице, скрипящей под быстрыми шагами.

В одной из комнат второго этажа, через стену от Нади, был Доктор. Она чувствовала, как он цепенеет, и скрипела зубами от злости. Другого выхода не было — или она отвлечёт людей на себя, или они поймают Доктора. Какого чёрта лысого он забыл в доме Тишины?

В тишине дома зазвучал почти спокойный голос Седого.

— Тишина сказала, здесь кто-то из мёртвых.

— Ей показалось, — сказал Игорь уверенно.

— Дальше.

Ещё шаги.

— Если что, стрелять на поражение.

Вот-вот скрипнула бы дверь. Надя оказалась на погнутых балконных перилах и сжалась, боясь шевельнуться, чтобы не выдать себя раньше времени. Они не должны были пройти дальше и открыть дверь в ту комнату, где прятался Доктор.

Здесь окно было наполовину заколочено фанерой, но вторая половина оставалась стеклянной. Надя выпрямилась в полный рост, и они её увидели. Седой был на расстоянии вытянутой руки — но по другую сторону стекла.

— Вот она!

Время на прыжок у неё всё-таки осталось. Зазвенело стекло, разбитое выстрелами. Крылья вспороли воздух. Она рванулась к соседнему окну, ударилась о стекло всем телом и кубарем вкатилась внутрь.

Доктор стоял в углу, в порванном пальто и треснувших очках, и смотрел на Надю с выражением бесконечного ужаса.

— Я тебя потом сама убью, — пообещала она хриплым шёпотом, но даже после этого злость не иссякла.

Надя вцепилась в воротник его пальто и вытащила из окна. За эркером первого этажа была слепая ниша — не разглядеть с улицы. Надя ощутила приближение людей, придавила Доктора к стене и зажала ему рот ладонью.

Его очки скатились на самый кончик носа, и он разглядывал Надю поверх них. Смотрел, будто видел перед собой неведомую зверушку.

Она зажмурилась и ощутила вокруг себя метры ледяных стен и мёртвого асфальта. Из земли с хрустом прорастали металлические прутья. Они перегородили единственный проход в их убежище. Город накрыл их развалину, как ширмой, стеной снега.

Голоса раздались совсем близко, потом Надя почувствовала тонкий аромат огня, холод оружия и ярость. Ярость была страшнее всего.

— Туда, она побежала туда! — крикнул кто-то, переголосив ветер.

Они уже удалялись. Город уводил людей к старому кленовому парку — туда тянулась единственная уцелевшая дорога.

Когда голоса и шаги сделались едва различимыми, Надя позволила себе шевельнуться и выпустить Доктора. Он тут же толкнул очки поглубже на переносицу, одёрнул помятый плащ.

— Марта? — сказал Доктор. Его голос заметно дрожал.

— Нет, я не Марта. — Надя отодвинула от себя его протянутые руки. — Но теперь это не важно.

От погони они ушли, но им предстоял долгий и нервный путь по ту сторону границы. Надя закрыла глаза, пытаясь понять, был ли Игорь среди тех, кто бродил теперь по мёртвому парку. Бесполезно. Даже если удастся застать его в одиночестве, даже если удастся снова вызвать на разговор, ей всё равно не заполучить ещё одно прощение.

Он больше не поверит. Она больше не вернётся.