Глава 11. Чёрный от копоти танк

Её встретили в кафе, как заезжую звезду: радостно взвизгнула Капля, Птица захлопала в ладоши. Правда, её одинокие хлопки быстро затихли, не найдя поддержки у остальных. Надя устало опустилась на ступеньку и стащила в головы капюшон. По лицу катились и падали за воротник капельки тающего снега.

— Поздравляю, господа! — Доктор широко раскинул руки. — Мы выиграли эту битву. Мы прогнали людей.

Шериф натирал рукавом блёклую звезду, приколотую к куртке, как будто готовился к параду. Надя погладила ноющие ноги: какая может быть усталость в не-мёртвом теле? Но тело хорошо помнило, какая это боль, когда ноют сразу все мышцы, и как тисками сжимает виски.

— Не торопитесь праздновать, люди ещё вернутся.

Радостно-приглушённый гул в кафе утих, и вместе с этим замолчали даже наружние сквозняки.

— Зачем? — спросил Доктор изменившимся тоном. — Они же поняли, что мы им не по зубам.

— Именно поэтому, — сама того не желая, Надя повысила голос. Капля тут же вжалась в стену. — Именно поэтому они и придут. Потому что люди — это не собаки, которым придавишь хвост — и они уже убегают, повизгивая. Люди вернутся и будут ещё больше злиться. Ещё сильнее нас ненавидеть.

— Тогда не нужно за них так трястись, — подал голос Смертёныш.

Она вскинула голову, забывая об усталости. Опять обвинения? Он улыбнулся Наде, насколько вообще мог улыбаться. Хотел показать, что всё равно на её стороне, вот только показывать получалось так себе.

— Почему ты не оставила всё, как есть? Пусть бы шли себе, хотят — в башню Куклы, хотят — Кукушке в объятия. А мы бы потом пришли и отскребли с асфальта их раздавленные трупы. Не хочешь, чтобы мы убивать людей? Так это же не мы. А Кукушка — тупая каменюка, что с неё взять. Лично я за неё не отвечаю.

Надя хмуро посмотрела на Смертёныша.

— Подумай, что дальше? Этих раздавят, а за ними придут ещё люди. Опять поведём их к Кукушке? А может, они никуда не пойдут, просто сровняют весь город с землёй. Сбегут отсюда, в конце концов. А мы без людей превратимся в бледные тени. Нет уж, пусть лучше думают, что я — самая страшная их проблема.

Смертёныш усмехнулся в сторону.

— А разве это не так?

Она отвернулась. Боль в висках теперь казалась нестерпимой, хоть Надя и убеждала себя, что этой боли не может существовать.

— Что дальше будем делать? — сказал Шериф, прерывая всеобщее затяжное молчание.

— Ясно, что. То, о чём вы все давно мечтаете, — пробормотала Надя, хватаясь на переносицу. — Воевать.

***

Умереть с голоду им не грозило — по крайней мере, в самое ближайшее время. Но гуманитарный конвой всё не ехал, и привычный ритм жизни давал трещину. Потому все в городе были на нервах. Ещё немного — и где-нибудь рванёт.

Игорь пришёл в здание школы — опять вечером, опять ориентируясь только по свету фонарей. Сквозняки донесли до него печальную новость ещё рано утром, но появляться на людях Игорь не торопился. Для лучшего эффекта ему требовалось самое лучшее, настоянное отчаяние. Самая выстраданная тревога. Самый дикий человеческий страх перед темнотой.

В холле больше не громоздились коробки. Теперь вся мебель ютилась по углам, а в центре, под единственной лампой, повисшей на изогнутом проводе, стояли четыре сдвинутые вместе парты. А вокруг них люди, всё ещё в полной боевой амуниции, но уже подрастерявшие пыл.

Когда хлопнула дверь, все обернулись, но никто ничего не сказал.

— Привет, — усмехнулся Игорь, притворяясь, что не заметил неодобрения на их лицах. — Как военная операция?

Между ними как будто была преграда из толстого стекла. Хочешь кривляться и прыгать — кривляйся и прыгай, только рот твой будет разеваться беззвучно и совершенно бессмысленно.

— Если у тебя есть конкретные предложения — говори. — Это сказал Седой, только тон его больше подходил к «проваливай отсюда».

— Есть. — Игорь потопал на пороге, сбивая с ботинок снег. — Сейчас выскажу. Помните, вы говорили, что если бы знали точные цели…

— Нашёл что?

— Да так, кое-что заприметил, пока гулял по городу.

На четырёх сдвинутых партах лежала карта города. Теперь он неё было мало толка: там, где высился шпиль телевышки, лежали груды обломков. Там, где тянулась железная дорога, рельсы, судорожно изогнувшись, уходили под землю. Но Игорь, водя пальцем по хрусткой бумаге, в свете единственной лампы, узнавал черты мёртвых улиц.

Он не сразу заметил, что Сабрина стоит рядом, а когда заметил, притворился, что слишком увлечён картой. Хотя трудно не заметить человека, который почти что дышит тебе в затылок.

«Ну послушай, раз тебе любопытно».

Игорь ещё днём прикинул, на какие дома им указать. Нужно было говорить так, чтобы утолить их жажду крови, но и не выдавать самого главного.

— Вот здесь. — Палец уткнулся в дом под номером семь. — И вот.

— Университет? — недоверчиво повторил Седой. — Ты уверен? Он совсем близко к границе. Они так близко к границе не подходят, потому что боятся костров.

— Я-то уверен. А вы проверяйте, если хочется.

Он отошёл от стола, как будто потерял к происходящему интерес. Отошёл, возродив за своей спиной разнобой слов, произнесённых вполголоса. Они спорили, и это было хорошо. А Сабрина смотрела мимо и безучастно. Всё верно, а чего он хотел? Чтобы она забилась в истерике, умоляя Седого не ходить к университету?

Впервые у Игоря появились сомнения в собственном плане действий. Но отступать было некуда, потому он решил ждать. Скоро ночь, и ждать придётся не так уж долго.

***

Чёрный от копоти танк заполз на груду обломков. Под ним проломилась деревянная балка, правая гусеница просела. Танк утробно загудел, рассыпая вокруг себя брызги грязи и талого снега, щепок, кусочков битого кирпича, и всё-таки вырвался из плена. Через границу он перебрался, играючи.

Надя, забыв о предосторожностях, подошла к самому краю крыши на оперном театре. За её плечом Смертёныш запахивал на груди дырявую куртку, притворяясь, что от ветра ему зябко.

— Куда это они?

Танк неторопливо полз, сминая деревца вдоль улицы Победы.

— Не знаю, — отозвалась Надя голосом ветра. — Я думала, они снова пойдут к башне Куклы.

Но старый завод оставался в другой стороне. Она хотела бы верить, что танк просто перебрался через границу в самом узком месте, а потом запутался в переплетении искорёженных улиц. Но он слишком уверено тащился в сторону моста, а потом свернул в переулок, и к Наде в душу начинали закрадываться нехорошие подозрения.

— Я пойду за ними, — бросила она Смертёнышу, не оборачиваясь. — А ты скажи остальным, пусть не высовываются. Я дам знать, если что.

Он недовольно хмыкнул, но послушался. Надя ощутила его детский страх, страх колол ей пальцы до тех пор, пока Смертёныш не соскользнул с крыши оперного театра по другую сторону от площади. Только тогда она вынула из кармана помятую карту, перерисованную из атласа в библиотеке, и сверилась с ней, всё ещё надеясь, что перепутала.

Но нет.

Она гналась за ним по крышам, не думая о том, что люди могут её заметить. Стена метели то и дело рвалась посередине, обнажая перед Надей плавную, как кровеносный сосуд, знакомую улицу, и танк на ней — ревущее ржавое животное. Снег летел в лицо, Надя отмахивалась от снежинок и рвалась следом за железным зверем, чтобы успеть. Она теряла слишком много времени, перебираясь с крыши на крышу.

Дом номер семь — цифра, выведенная мелом на кирпичной кладке, почти стёрлась, но Надя всё равно его узнала по окном, заколоченным досками и старым покрышкам, вкопанным вокруг. Надя замерла на соседней крыше, глядя на то, как гусеницы замирают в колее со смёрзшейся грязью.

Грохнуло так, что её чуть не снесло с крыши. Снежинки закружились хороводом на всей улице, и ещё на двух соседних, поднялись в воздух и понеслись, напуганные и обескураженные птицы. Город вздрагивал и вздрагивал, как будто истерично рыдал.

Надя нашла себя лежащей в снегу и не сразу поняла, куда делся танк. Он добрался до перекрёстка и теперь трудно разворачивался, ломая хиленькие ограды на тротуарах. Седьмой дом лежал в руинах, и не было смысла даже подходить ближе. Надя и так ощущала, что ничего в нём не осталось. А то, что осталось — не выберется, не выползет из-под каменных завалов. Да упокоится с миром.

Она проглотила ком трескучей паники. Все провода на улице были уже оборваны, а асфальт обижено гудел, так что заглушал ветер. Не крикнуть, не передать другим, что идёт большая опасность.

Раненое крыло ещё плохо подчинялось. Она добралась до проспекта на секунду быстрее танка, рванула ближний провод, прошипела:

— Уходим из центра города. Увидимся на крыше больницы. Шериф, ты отвечаешь за Каплю. Птица. Птица, ты слышишь?

Из сонма голосов, потонувших в метели, Надя не могла различить одного единственного. Она смотрела, на семь этажей внизу танк выворачивает на почти ровный асфальт проспекта.

— Птица, опять ты зачиталась? Немедленно марш в больницу!

Провода дёргались, как ошалелые. Надя и сама не верила, что Птица в такую ночь может зачитаться, но мысль об этом — тёплая и спасительная — не давала рухнуть в пропасть паники.

— Я поищу её, — глухо, как через вату донесся до Нади голос Смертёныша.

— Нет! Уходи в больницу.

Она скатилась на дорогу, в тёплый снег. Фонари на проспекте горели так часто, что хотя бы движением, хотя бы тенью, Надя всё равно себя выдала бы. Но ей сейчас казалось — это неважно. Прямо по курсу чёрного дула был университет.

Теперь стало ясно, почему Птица не отзывалась. Все провода, ведущие к университетскому корпусу, были оборваны, ни один не уцелел. Надя бросилась наперерез танку. Она первая преодолела мраморную лестницу, голую и скользкую от снега. Статуя у входа смотрела мимо пустыми глазами.

Надя ворвалась в галерею вместе с метелью. Из чёрного колодца стен был виден неровно обрезанный кусок светло-серого неба. Ветер взвыл между лестниц, так что закачались надтреснутые балки.

— Птица, где ты? Спускайся немедленно.

Ей уже чудилось, как поскрипывают гусеницы танка, срывая асфальт на проспекте. Как скрипят несмазанные стыки брони у самой лестницы.

— Птица!

С верхних этажей послышалась возня, и большой комок проводов покатился по лестнице вниз. Луч фонарного света упал на обломок стены в той стороне. Птица сидела, поджав ноги, на крошечном, как остров, куске перекрытия.

— Спускайся! — крикнула Надя, уже ощущая вибрацию земли, на которой пустил корни старый корпус университета.

— Они пришли за мной, — прошептала Птица едва слышно и спрятала лицо в коленях.

Припоминая самые страшные ругательства, Надя бросилась к лестнице. Очень скоро она выяснила, что лестницы ведут в никуда, перекрытия не стыкуются друг с другом, потому на поиск дороги уходит слишком много времени. Танк было совсем близко — стены университета ходят ходуном, а Птица плакала тонким голосом пеночки с самого верхнего этажа.

С чего она взяла, что наверху безопаснее?

В шестого этажа Надя глянула вниз через разбитые окна и поняла: путешествие окончено. Танк завозился на прямоугольнике парковки перед университетом, устроился поудобнее, как растолстевший кот, и поднял ржавое дуло.

Раньше ему бы не хватило и десятка выстрелов, чтобы разрушить монументальную громаду университета, но сейчас всё здание было как картонная модель, кое-как залатанная снегом, как пластилином, и перетянутая нитками проводов. Сшитая наживую. Надя мечтала о том, чтобы университет выдержал хотя бы первую атаку.

Надя могла бы прыгнуть в пролом окна и попробовать сбежать от каменных обломков, но Птица осталась бы здесь, навсегда, в своём разрушенном храме.

— Спускайся! — потребовала Надя, поймав её взгляд через сетчатое переплетение проводов. — Спускайся, или я сама тебе голову оторву!

Птица запричитала и поползла к краю пропасти. Каждая её нога двигалась вниз, аккуратно ощупывала переплетение проводов, чтобы встать в полную силу. Надя вжималась спиной в стену, где она была понадёжнее и боялась выпускать Птицу из виду. Казалось — только выпусти, и всё рухнет.

Первый залп заставил университет пошатнуться. Удар пришёлся в стену напротив, она хрустнула, как огромная вафля, и здание просело на бок. Надю швырнуло на спину и протащило вперёд, по скользкому от снега мрамору. Она проскребла пальцами по каменной кладке, пытаясь за что-нибудь уцепиться, чтобы не рухнуть в пустоту. Но на пути попался обрубок перил, ударил в спину и спас.

Надя подняла голову: сверху сыпалась каменные обломки вперемешку со снегом. Провода теперь висели безобразным комом между двумя колоннами, которые раньше поддерживали свод. Птицы нигде не было.

Она понимала: второй удар не заставит себя ждать. Под вторым ударом университет сложится как карточный домик, и над их головами окажутся тонны камня. Никто не откопает.

— Птица, чтоб тебя! — вскрикнула Надя так отчаянно, что город отозвался долгим плачем.

Уцелевшее перекрытие на седьмом этаже подломилось и полетело вниз, сшибая по пути едва живые лестницы. Груда камня рухнула, не дожидаясь второго выстрела. Тихо, как вата на вату, огромная плита приземлилась на пол, и по подножию университета пробежала быстрая трещина-молния.

Надя крикнула снова и не услышала своего голоса. Она уже падала — неслась вниз вместе с островком мрамора, на который налип почерневший снег. Серое небо и серый пол поменялись местами. Оконный проём оказался прямо над ней. Надя расправила крылья и прыгнула вверх.

Арматурная ость крыла зацепилась за ощерившиеся кирпичи, рванулась и высвободилась. Свежий воздух бросился в лицо, далёкие рыжие огни расплылись перед глазами. В несколько отчаянных ударов крыльями она выбралась из тучи пыли и поняла вдруг, что больше не выдержит.

Надя упала в снег. Она не смогла шевельнуться, погребённая под глубокой тишиной и мраком. Потом в мир начали возвращаться звуки и запахи: вокруг монотонно и горько рыдал город, и снег пах металлом. Она поднялась на дрожащих руках.

От университета осталась парадная лестница. Статуя в книгой в руках ещё стояла у её подножия — но теперь со снесённой головой. Дальше лежала груда чёрных обломков, и рядом не горело ни одного фонаря. Рычание танковых гусениц затихало у границы.

Надя поднялась и снова упала. Темнота давила изнутри на глаза, не давала шевельнуться крыльям, как будто все камни университета упали на неё. В груди скрипело и скрежетало, как в поломанном механизме.