Глава 9. Точно по расписанию

До кафе добирались второпях, сбивая с крыш целые пласты слежавшегося снега. Погоню за ними не отправили, но Надя всё равно торопилась, она то и дело бросала взгляды через плечо. Но площадь, вместе с пятью чёрными кляксами костров, вместе с мёртвыми телами давно скрылась за высотными домами.

Дверь кафе беспризорно хлопала на ветру. Надя за шиворот протащила Каплю вниз по лестнице. У самой последней ступеньки тонкие ноги девочки подломились, и она села прямо на пол, уставившись на Надю чёрными блестящими глазами.

— Ты можешь объяснить мне, что ищешь? Почему убегаешь? Я говорила тебе, что опасно приближаться к людям. Я говорила тебе, что днём надо сидеть в убежище?

Голос взвыл порывом метели. Надя смотрела сверху вниз на то, как Капля опасливо подтягивает под себя ноги.

За её спиной хлопнула от ветра дверь кафе. Надя кожей ощутила, как оттуда наблюдают за ней и молча ждут — что она сделает. А она обязана сделать хоть что-то, чтобы окончательно не потерять их веру. Потому что теперь все ждут, что будет дальше. И боятся не пережить эту зиму.

Холод на тонких лапках пробежался вверх по позвоночнику, нервно встопорщились крылья. Злобный угар проходил, и она начинала понимать, что натворила. Надя призвала остатки спокойствия.

— Скажи мне.

Капля молчала и поджимала губы, как будто собиралась зарыдать. В блестящих глазах отражался свет тусклого зимнего солнца. Надя мысленно потянулась к двери и захлопнула её. По ту сторону остался неподвижный Смертёныш и скорчившийся у стены Доктор. Надя не хотела, чтобы они видели её сейчас.

— Покажи пальцем, если не можешь сказать. Намекни. Нарисуй мелом на стене. Или сделай так, чтобы я смогла тебе помочь, или прекрати это наконец!

Она не выдержала и сорвалась на крик. От крика вздрогнули стены кафе, так что по кирпичам поползли новые трещины. Стулья переступили ножками по накренившемуся полу. Капля шарахнулась в сторону, заползая под стол.

Надя закрыла лицо руками, ощущая, как кожу разрывают изнутри арматурные когти. Они растут, скрюченные, ржавые, рвут в клочки то живое, что ещё осталось внутри. Уже не остановиться. И хуже всего было то, что Надя злилась вовсе не на Каплю. Не на женщину в синей куртке. Не на Лесника. Больше всех на свете Надя ненавидела саму себя.

— Этому должен быть предел! — Ветер взвыл на улицах города, раздувая снег, перемешанный с пылью. Тихонько заплакали потревоженные деревья. Надя ударила кулаком в стену и ощутила боль города. Она била и била, пока боль города не перешла в отчаянный собачий вой.

Капля окаменела в дальнем углу, когда Надя обернулась к ней.

— Убирайся, — сказала Надя, глядя на неё через темноту. — Не хочу больше видеть тебя в своём городе. Уходи. Прямо сейчас. Из-за тебя я подвергла опасности нас всех.

В чёрных блестящих глазах отражалась подземельная темнота. Надя понимала, что за пределами города Капля не выживет. Её либо поймают люди, либо она тихо сгинет в какой-нибудь тёмной дыре. Но в ту секунду ей это было безразлично. Пусть убираются все. Пусть оставят её одну.

Приоткрылась дверь — полоска серого света легла на выщербленные ступеньки.

— Надя, — позвал Шериф так тихо, как только может рычать здоровенный пёс.

Она не обратила внимания — в один прыжок оказалась в углу комнаты. Капля не сумела увернуться. Надя скомкала в ладони отворот её чёрного плаща, выволокла покорную девчонку из-под стола. Та безвольно ударялась затылком о каждый встречный кирпич.

— Надя, там человек, — сказал Шериф. — Скоро ночь, а он не уходит. Заблудился, наверное.

«Только этого мне не хватало».

В его голосе было что-то такое, что заставило Надю замереть. Она разжала пальцы, и Капля неожиданно ловко перекатилась и на четвереньках уползла обратно под стол. Ярость потихоньку отступала, как большая волна, оставляя после себя разруху и грязь. Кровавый туман, застилающий глаза, понемногу рассеялся. Надя увидела глубокие трещины в стенах, перевернутые стулья и тусклый луч света, лежащий на ступеньках.

В самом верху лестницы всё ещё стоял Шериф.

— Человек, — сказал он, будто сомневался, расслышит ли Надя хоть слово.

Она, не поднимая глаз, взбежала по лестнице. Пятеро стояли широким полукругом: Птица за полуобрушенной кирпичной стеной, Доктор на островке уцелевшего тротуара, Смертёныш, сидящий на корточках у фонарного столба. И Пёс. И Шериф на лестнице кафе.

Надя шагнула вперёд, и все пятеро одновременно расступились, словно больше всего на свете боялись, что она подойдёт ближе. Даже Пёс не подбежал к ней, как обычно, не поймал взгляд. Он отвернулся.

Вот что она натворила. Вот до чего она докатилась.

— Что опять не так? — крикнула она, ещё не в силах сбавить тон. — Что ещё вы от меня хотите? Я защищала вас, я вернула Каплю, я сделала всё, как хотел город.

Отчаяние заставило её сжать зубы. Надя услышала, как в глубине подвала тонко плачет Капля. Она развернулась и пошла прочь от кафе, не рассчитывая, что её окликнул или остановят. Только надеясь, что когда она вернётся, всё станет чуточку лучше.

Надя поднялась по ступенькам, ведущим на платформу. Окошко билетной кассы щерилось навстречу осколками стекла. Она заглянула внутрь вокзала: туда намело снегу, и внутри бетонной коробки кроме двух бесформенных призраков никого не было. Табло на стене беспорядочно мигало алым.

Она его нашла. Присутствие человека в мёртвом городе было как огонёк света сквозь метель — бледный и дрожащий, но тёплый. Игорь сидел на железнодорожной платформе, под плексигласовым козырьком. Надя секунду раздумывала, вышла из-за стены снегопада и опустилась на другой край скамейки.

— Что ты здесь делаешь?

Он наклонился, как будто пытался разглядеть что-то на развороченных путях, за стеной снегопада. Ничуть не выдал удивления, как будто был точно уверен, что Надя придёт. Как будто они каждую пятницу встречались у развороченных рельсов, под плексигласовым навесом. Как будто она не сбежала от него, не объясняя причин.

— Жду поезд.

— Тут давно не ходят поезда.

— Как же так? — Смертельно серьёзный Игорь окинул её взглядом. — Обязательно должен быть поезд-призрак, который прибывает равно в полночь раз в тринадцать лет.

На металлической стенке станции болталось обтрёпанное выцветшее расписание. Призраки пассажиров неприкаянно слонялись по платформе. Козырёк защищал от снега, но по путям гулял такой ветер, что едва не срывал капюшон с её головы.

— Вечереет, — сказала Надя, помолчав. — Люди подумают, что я затащила тебя в своё логово и съела. А то, что не доела, замариновала в банки. Они придут сюда и устроят самую настоящую охоту, чтобы потом торжественно похоронить то, что от тебя осталось.

Игорь расхохотался.

— Не думал, что ты умеешь шутить. Только знаешь, может, поговорим где-нибудь в другом месте? Этот ветер последние мысли из меня выдует.

— А я не шучу, — отозвалась Надя и встала. — Не хочу, чтобы ты на смерть замёрз, да и метель усиливается. Пойдём в библиотеку. Мне больше некуда тебя вести.

Игорь первым спрыгнул с платформы в снег и протянул ей руку. Надя шарахнулась в сторону, прежде чем увидела, что его рука пуста и протянула ладонью вверх. Она спрыгнула сама, обошла его широким полукругом и зашагала вперёд.

Только один раз пути озарил белый свет, в темноте загрохотали колёса. Игорь отпрыгнул в сторону и заскользил вниз по гравийной насыпи. И Наде пришлось остановиться, наблюдая, как по путям проносится фантом электрички: мельтешат подсвеченные изнутри окна, и размытые, распластанные по стёклам лица с чёрными глазами и ртами. Пять вагонов. Шестой. Грохот колёс затих вдали, за ним сомкнулся занавес метели.

— Как всегда по расписанию, — сказала Надя. — Стабильность — признак благополучия.

Дорогу до библиотеки пришлось выбрать подлиннее — зато безопасную для Игоря. Сама бы она прошла через болото, но живому его было не перейти. В прошлом месяце сюда забежали бродячие собаки — глупые, зачем ушли из города людей? Две попали в болото. Жалобный вой два дня оглашал мёртвые улицы, потом затих.

Библиотека стояла, зажатая с двух сторон мёртвыми высотками. На деревянной стене было выведено красной краской: «Продаётся» и смазанный номер телефона. Заколоченные окна не пропускали свет. Дверь украшал ржавый амбарный замок, который раскрылся, стоило только Наде протянуть руку.

В крохотной прихожей они стряхнули с одежды снег. Зажглась и закачалась под потолком лампочка без абажура, высвечивая на стене табличку «в верхней одежде не входить». Надя сняла куртку и пристроила её на рогатую вешалку.

Затылком она ощутила взгляд Игоря, и от этого электричество прошло снизу вверх по позвоночнику. Он с треском расстегнул молнию.

— Наконец-то тепло! Я уж думал, никогда не отогреюсь.

В пустом читальном зале за стойкой сидела женщина — волосы стянуты в седой пучок, очки, белый воротник над вязаной кофтой, выемка у ключицы глубокая, как лунный кратер.

Она вскинула голову. Ладонь хлопнула по столешнице

— Молодые люди, я вынуждена попросить вас не шуметь в библиотеке!

Скрип половиц в пыльной тишине показался грехом страшнее братоубийства.

— Простите, — пробормотала Надя и бросила взгляд на Игоря. Он делано смутился: глаза в пол, руки за спину.

Надя отвернулась, пытаясь вернуть себе прежний ритм — спокойный и привычный, но она дрожала. И мысли внутри неё дрожали и дёргались, выскальзывали из пальцев.

На стойке лежал журнал учёта, рядом стояла настольная лампа в простом пластиковом абажуре. Единственный свет на всю библиотеку. Надя подняла ручку, привязанную бечевкой к чему-то под конторкой, и расписалась в журнале.

— Мы в зал специальной литературы, — сказала Надя. Голос тоже дрожал. Так глупо — и Игорь наверняка заметил.

Он бродил по залу. Надя поймала его за руку чуть повыше запястья, там, где кожа была прикрыта свитером. Если бы чуть ниже — волна электричества накрыла бы её с головой и, быть может, убила. И его вместе с ней.

Библиотекарша кивнула, не поднимая головы — седой пучок над стойкой качнулся вперёд-назад. Она привыкла, что Надя иногда приходит сюда — и каждый раз в зал специальной литературы.

Через ряды стульев и столов они пришли в дальний угол зала, к маленькой двери. В отделе специальной литературы был всего лишь ещё один стол, зажатый среди стеллажей. Между ними они протиснулись боком.

Походя, Игорь провёл пальцем по корешкам белых амбарных книг — чёрные цифры на каждом вместо названий. Сплошные ряды чёрных цифр. Он попытался выцарапать один из томов из плотного ряда, но только надорвал корешок.

Надя опустилась на стул напротив заколоченного окна.

— Она не похожа на мёртвую, — доверительно сообщил Игорь приглушённым голосом, каким всегда говорят в библиотеках.

— А она живая, — кивнула Надя. — Просто ей всё равно. Лишь бы у библиотеки были читатели.

Блики далёкого света падали на их лица, и Игорь без стеснения разглядывал Надю. Ей некуда было прятаться здесь, где в узком промежутке между двумя стеллажами они сидели друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки. Он сцепил пальцы под подбородком.

— Отлично. Теперь расскажи мне, что между нами произошло. Я хочу понять.

Неверной рукой Надя нашарила под столом выключатель настольной лампы, щёлкнула, взмолилась: хоть бы Птица не оборвала провода и здесь. Но лампа зажглась и высветила дрожащим полукругом обшарпанную столешницу со следами крысиных зубов, Надины руки и руки Игоря.

— Посмотри ещё раз. Ты в самом деле собираешься везти меня в свой город? Что потом? Потом, когда тебе надоест жить рядом с чудовищем? А если ты просто хочешь поиграть и уехать, я прошу, не надо. С чем я здесь останусь?

Руки Игоря легли на стол, потянулись к ней и коснулись сначала пыльной настольной лампы у окна, металлической подставки под книгу, похожей на скелет животного, потом её ладоней в том самом месте, где рождалось электричество. Деваться в дальнем библиотечном углу было некуда, и потому Надя вытерпела прикосновение, хотя разряды электричества уже били в спину. Она отвернулась, чтобы скрыть выражение боли.

— Знаешь, не надо представлять меня хуже, чем я есть на самом деле, — улыбнулся Игорь. — Если ты думаешь, что у меня в каждом городе по сущности, с которыми я кручу романы, когда мне нечего делать…

Надя высвободилась из его рук и встала. В узком проходе между двумя стеллажами не было места, чтобы расправить крылья, и она ощущала себя пойманной, связанной по рукам и ногам.

— Нет.

— Что? — осёкся он.

Наде хотелось спрятать глаза. Уйти. Любым способом прекратить этот разговор.

— Нет, ничего не получится. Между нами ничего не будет.

Она ждала, что опять придётся уговаривать и искать аргументы, что он станет смеяться, а она со смертельно серьёзным лицом будет убеждать его в том, что не шутит. Что он вернётся в мёртвый город ещё раз или два, и разговор будет повторяться с той лишь разницей, то огонь внутри неё уже угаснет. Надя хотела, чтобы он поскорее угас.

Но Игорь кивнул и спросил:

— Это твоё окончательное слово?

Наде сделалось плохо. Руки и ноги ломило, как в лихорадке. Как будто у неё могла случиться лихорадка. Ей невообразимо захотелось повернуть назад. Вцепиться в него и не выпускать. Вернуть ту ночь и никуда не уходить.

Но всё это было бы напрасно. Рано или поздно он всё равно выйдет к людям, узнает, что она натворила, увидит, кто она такая. Тогда будет хуже. И больнее, и унизительнее, и безысходнее. Тогда назад уже не повернёшь. Надя сжала кулаки — железные когти впились в ладони, вскрывая пергаментную кожу.

— Окончательное.

— Хорошо, — сказал он и сам поднялся. — Ты решила. Тогда я пойду.

***

Этой ночью Надя не решилась пробираться вглубь дома, как будто это только увеличит её вину. Она ждала Сабрину в зале на первом этаже. Не зажигая света, сидела, поджав ноги, в углу, в том месте, куда не дотягивался ковёр.

Вокруг Нади таял нанесённый снег. Через плотные шторы было видно, как мечутся ветки дерева за окном. Снова ветер. Опять метель.

Защитные знаки на стенах дома были затёрты, но у Нади от них кружилась голова. Она ждала, хотя понимала, что Сабрина не спит. И она слышала, как Надя хлопнула входной дверью — ведь не могла не слышать. Но не торопилась выходить к ней. И Надя точно знала, что торопить её не стоит.

Сабрина спустилась, когда терпения уже почти не осталось. Замерла посреди лестницы, как будто раздумывала, стоит ли идти дальше, и нехотя подалась вперёд. Легла грудью на перила.

В полумраке Наде почудилось, что Сабрина неодобрительно смотрит на лужицы чёрной воды и мокрые пятна на полу.

— Извини, ты не оставила мне форточку, — сказала Надя.

Как будто это было самой страшной её виной. Сабрина преодолела последние ступеньки и встала, скрестив руки.

— Что ты натворила? — Она обернулась к окну и долго всматривалась в дорогу, как будто кого-то ждала.

Надя видела её лицо в пол оборота — гладкую, мертвенно-бледную кожу. Часть гостиной заливал свет уличного фонаря, но Надя сидела в том углу, куда свет не дотягивался. Спиной к стене, как что сложенные под курткой крылья вжимались в кожу.

Сабрина бессильно тряхнула руками.

— Почему ты не могла найти меня? Мы бы придумали что-нибудь. Но вместо этого ты взяла и устроила кровавое побоище. Все мои усилия впустую. Теперь начнётся война.

Надя подняла голову. Сабрина говорила шёпотом, но лучше бы кричала. Лучше бы ударила её. Всё, что угодно, только не этот жуткий шёпот. Надя через силу разлепила губы.

— Рано или поздно война всё равно бы началась. Не этот повод, так другой. Все искали повода.

— Рано или поздно! Что, всесильная хозяйка города, собралась перебить всех? Тогда начни с меня, чего уж. — Она развернулась и зашагала в сторону лестницы, оттолкнув попавшийся на пути стул.

Грохот падающего стула разрушил обет тишины. Надя вздрогнула. Она знала, и Сабрина знала: лестница — это конец разговора. Два десятка деревянных ступенек вверх — это как черта, проведённая между городом живым и городом мёртвых. Даже ещё хуже. Потому что граница — это предрассудки, а лестница — это лестница. Если Сабрина решила, что разговор окончен, нет смысла её догонять.

— Подожди! — Надя вскочила на ноги. — Нельзя так. Не уходи. Я не хотела никого убивать, но Тишина забрала Каплю, и у меня не было выхода. Я знаю, что кругом неправа. Только я хочу всё исправить. Без твоей помощи ничего не выйдет.

Сабрина замерла на первой ступеньке. Её мысли звучали так громко, что Наде захотелось зажать уши ладонями.

— Знаешь, люди говорят, вы теряете разум. Некоторые ещё могут притворяться разумными, но это маска. Внутри вас всё умирает. Я не хотела в это верить, я думала, что знаю тебя. Но теперь я, кажется, начинаю думать, что они правы. Что это безнадёжно. Вы все уходите в темноту. Рано или поздно. Вот пришло время, и чудовищем стала ты.

Надя наблюдала, как её пальцы судорожно сцепились на перилах, так что старый дом глухо застонал от боли. Надя услышала. Она не знала, что делать: просить прощения или оправдываться, или хлопнуть дверью и уйти. Сначала сказала:

— Не уходи, — а потом:

— Пусть будет так, — уже в спину уходящей Сабрине. — Пусть я буду чудовищем.

Сабрина поднялась в комнату и уже оттуда услышала, как во второй раз хлопнула входная дверь. Огонёк зажигалки вспыхнул из темноты, на секунду озарил лицо Богдана, его ноги, заброшенные на подоконник, краешек синих обоев на стене, плотно сдвинутые шторы.

Непонятно, зачем было задёргивать шторы во всём доме, если всё равно собираешься сидеть в темноте.

— Я сделала всё, как мы договаривались, — бросила она.

— Чем ты не довольна? Ты же сама этого хотела.

Она ничего не ответила, села на кровать и отвернулась к стене. Горячим лбом прижалась к холодным обоям. Сабрине казалось — она слышит похрустывание снега под окном, как будто Надя бродит вокруг дома, не хочет верить, что её прогнали.

«Уходи», — мысленно потребовала Сабрина.

Она услышала шорох — это Богдан перебирал вещи на столе. По звукам Сабрина могла безошибочно определить, что у него в руках. Глухо стукнулась о столешницу книжка. Стакан для карандашей отозвался пластиковым звоном.

— Тебе надо её отпустить. Похоронить. Потому что она уже умерла, а ты до сих пор её держишь. Вот похороны — хороший обряд. Он даёт понять, что всё, конец. Закопал — и баста. Жаль, в этом случае не подойдёт.

Сабрина закрыла глаза.

— Я хочу уехать. Давай уедем отсюда.

Он бросил то, что разглядывал, обхватил Сабрину за плечи. Матрас прогнулся под ними, сделал неудобную яму с зыбучими песками в виде смятых одеял, из которой не выпутаться, как ни старайся. Сабрина ощущала, как погружается туда всё глубже и глубже, и уже почти не может дышать.

— Конечно. Собирай вещи. С первым же гуманитарным конвоем — едем отсюда. Выбирай любой город. Куда угодно. Куда скажешь.

Сабрина стерпела его торопливые поцелуи в шею и не отстранилась, как делала обычно. Она дрожала.

— Замёрзла? — Он нашёл покрывало, набросил его Сабрине на плечи. — Отдохни. Мне нужно на дежурство, но утром я вернусь, и начнём собираться, ладно?

Он остановился в дверях, как будто испугался, что за ночь Сабрина передумает, посмотрел на часы. Стрелки слабо фосфоресцировали в темноте. Она не слушала, как Богдан ходит по дому и хлопает дверцами шкафов — какая теперь разница. Наконец он вернулся с чем-то шуршащим в руках и включил свет.

Сабрина обернулась: синий мусорный пакет разинул пасть возле её стола. Первой в него полетела коробка с безделушками. Рисунки, приколотые кнопками к стене над столом, и карта города, на которой вились надписи разноцветными фломастерами, сделанные Надиной рукой.

«Встретимся здесь», — и крестик у набережной.

«Воскресенье, вечер, я буду ждать», — и крестик нарисован напротив квадратика кафе в парке.

Скомканная карта исчезла в мусоре. Богдан многозначительно тряхнул пакетом, внутри загромыхало.

— Я пошёл, а ты собирай остальное. Уберём с глаз, сразу легче будет. Только уговор — не разглядывать и не вспоминать. Сразу выкидывать, и всё. Баста. Похороны.

На похоронах положено плакать.