Глава 7. Доктор Тишина

У Птицы были спутанные светлые волосы, тонкие серые губы и глаза цвета прошлогодних листьев. Она разговаривала голосами майских ласточек или январских ворон.

Птица не помнила своего имени, но очень хорошо помнила свой прежний дом. Иногда она даже приходила к нему, скреблась в заколоченные окна и плакала, сидя у дверей. Раньше люди Птицу не боялись — они видели лохмотья юбки из-под чёрного пальто и принимали её за бродяжку, кричали и сгоняли с крыльца. Потом видели её лицо, и сразу замолкали. А ещё позже — прятались, чуть только заслышав её голос со стороны мёртвого города.

А Птица любила людей. И она любила провода. В те времена, когда обе части города ещё были соединены общей сетью, из-за Птицы частенько случались перебои с электричеством. Потом люди начали понимать, в чём тут дело, и почему только что отремонтированные провода утром оказываются разорванными и спутанными в клубок, и отрезали тёмный город от электроснабжения.

Ещё Птица любила телефонные кабели. Бывало, ночами она перебирала их, пропускала между пальцами, нашёптывала колыбельные песни и убаюкивала неспящих. Или выбирала один и всю ночь поглаживала его. Тогда в одном из домов раздавались телефонные звонки. Когда испуганный человек по ту сторону провода поднимал трубку, Птица произносила старинные заклинания, обязательно перепутав пару фраз.

Которую ночь подряд Тишину будил телефонный звонок — хриплая трель эхом отскакивала от стен большой полупустой квартиры. Вырванная из сна Тишина босиком пробежала по холодному полу, больно ударилась плечом о дверной косяк и подхватила трубку.

— Алло. Говорите уже. Сколько можно звонить и молчать? — Она со злостью швырнула трубку на рычаг и сползла на пол.

Она уже знала, что звонок повторится, потому предпочитала нести дежурство так — полуголая, в коридоре, продуваемом всеми сквозняками, со включенным диктофоном в руках. Старый дом покачивался под порывами ночного ветра, и горел на диктофоне алый огонёк записи, бесконечно наматывая на себя окружающее безмолвие.

Телефон зазвонил снова. Тишина молча поднесла трубку к уху. Она закрыла глаза и различила далёкие вздохи ветра и поскрипывание замёрзших деревьев. Сквозь хрипы и вздохи проступал невнятный шёпот. Она пыталась вычленить из него хоть слово и поняла вдруг, что слышит старую колыбельную песню, которую напевала нянечка в детском саду. Только последняя строчка была какая-то неправильная. Перепутались слова.

Тишина вздрогнула и проснулась, обнаружив, что всё ещё прижимает трубку к уху, и рука онемела от неудобной позы. Была ли песня на самом деле или приснилась? Слова уже выветрились из головы. Тишина окончательно продрогла, сидя на полу. Диктофон ещё работал. Она стряхнула с себя остатки сна и отключила запись.

Решив, что этой ночью ей больше не заснуть, она влезла в тёплые колготки, натянула джинсы, футболку и свитер, сверху — ещё стёганую безрукавку с капюшоном и спустилась вниз. Она всё равно мёрзла, не важно сколько слоёв одежды наматывала на себя.

Первый из её охранников дремал у дверей, запрокинув голову, Второй, подсвеченный голубоватым сиянием мобильного, играл на нём в морской бой. Проходя мимо, Тишина бросила:

— Скажите завтра кому-нибудь из местных, чтобы отключили телефон. Можно подумать, я собираюсь трепаться по нему круглые сутки.

Второй поднял глаза от мобильного — Тишина заметила, что зарядки осталось всего чуть — на ещё одну партию морского боя явно не хватит.

— Телефон и так отключен. Местные говорят, рабочие телефоны только на блокпостах. Остальные кабели оборваны, и времени нет, чтобы их налаживать.

Тишина фыркнула и зазвенела ключами, отпирая дверь, за которой была её лаборатория. Зарядки ноутбука тоже почти не осталось. В этом городе вечно не хватало всего: воды, еды, тепла, солнца, электричества. Жизни.

Она перебросила запись с диктофона на компьютер, запустила программу-анализатор и закрыла глаза, привычно отсчитывая секунды. Она не спала. Прежде чем батарея совсем разрядилась, программа выдала результат: «голос болотной совы».

Тишина с раздражением захлопнула ноутбук. Голос болотной совы! Туда же — в коллекцию к скрипу несмазанных петель, шуму прибоя и стону бетонных конструкций. На любой конференции её на смех подымут с такими результатами.

По утрам она обычно проверяла ловушки. Оба охранника с автоматами наперевес плелись на приличном расстоянии. Они шагали тяжело, как медведи, сопели так, что распугивали всех привидений в округе. Время от времени на них приходилось прикрикивать.

— А ну-ка тихо! Не подходите так близко. Вы мне мешаете.

Вопреки всем правилам она шла вперёд одна. Маршрут был отмечен её собственными следами, вмёрзшими в снег. Маршрут всегда был один и тот же: через границу в том месте, где она была самой узкой, по тем улицам мёртвого города, где ещё можно было пройти, не утопая в снегу и не переломав ноги в развалинах.

Тишина опустилась на колени рядом с очередной ловушкой. Охранники замерли и неуверенно топтались за углом полуразрушенного дома. До Тишины долетали их голоса — в мёртвом городе даже шёпот звучал громоподобно.

Ничего. Опять ничего. Так она никогда не добьётся результатов. Пора менять место.

Тишина поднялась, торопливо натягивая перчатки на заледеневшие пальцы, натянула шарф до самого носа. Она уже давно потеряла надежду согреться в этом промёрзшем насквозь городе.

Следующая ловушка была за автобусной остановкой. Искорёженный навес впивался в мёрзлую землю с одной стороны, с другой — топорщился вверх, как будто угрожал проткнуть небо. Тишина переступила через широкую трещину в асфальте, чуть не поскользнулась на присыпанной снегом наледи. Тяжёлые ботинки оставляли едва заметный след на слежавшемся снегу.

Она замерла, не сразу поверив своим глазам. Охранники, бубня о чём-то своём, приближались сзади. Тишина резко махнула рукой в их сторону — они замолчали и остановились.

За автобусной остановкой сидела девочка. Улица вокруг была усеяна, словно выцветшим конфетти, вмёрзшим в снег мусором. Голова девочки ритмично покачивалась, как цветок на тонком стебле. В чёрных волосах застряли нетающие снежинки.

Мгновение Тишина наблюдала, как детские пальцы скользят по чёрной зеркальной поверхности ловушки — и голова покачивается в такт неслышной музыке. Это было пугающе: на снегу среди развалин сидел ребёнок, и его губы беззвучно шевелились, а тело подёргивалось в странном танце.

Она ощутила, как оба охранника синхронно подхватили оружие. Тишина сделала шаг вперёд. Ещё один шаг — осторожно, чтобы не спугнуть. Девочка ничего не услышала — её пальцы всё ещё танцевали, её губы шептали. Тишина преодолела последний метр и опустилась на корточки перед ней.

Теперь она сумела рассмотреть: лицо, которое издали можно было принять за человеческое, только слишком белое и гладкое. Вблизи серые пятна проступили на скулах. Застаревшие кровоподтёки? Пыль? Поперёк шеи тянулась алая борозда. Всё ясно.

Тишина волновалась, как девица на первом свидании. Ей даже пришлось вытирать о куртку потные ладони, чтобы в решающий момент ничего не выскользнуло из рук. Впервые за все месяцы бесплодных поисков — удача. Она своего добилась. Во рту пересохло от восторга. В горле сделалось горячо и шершаво от предвкушения. Пусть кусают локти те, кто уговаривал её отступить.

Рука привычно скользнула к сумке, висящей через плечо. От неудобной позы затекали лодыжки, но ей было всё равно. Лишь бы не спугнуть. Лишь бы не допустить ошибку, иначе разочарование будет невыносимым.

Тишина достала камеру, аккуратно навела объектив. Если у неё не будет доказательств, ей никто не поверит. Она снимала тихо, отключив вспышку, пусть выходило темновато, но того требовали соображения безопасности. Кто его знает, как поведёт себя тварь, перепуганная ярким светом.

— Сеть, — одними губами произнесла Тишина, оборачиваясь к охранникам.

На снег легка узорчатая тень. Тишина поднялась и медленно, по своим же следам, сделала шаг назад. Пошатнулась, наступив на лёд, припорошенный снегом. Громко хрустнул под подошвой вмёрзший в дорогу пакет.

Девочка вздрогнула.

«Упустим», — успела подумать Тишина, и узорчатая сеть накрыла сущность. Девочка задёргалась внутри, захрипела на одной высокой ноте. На её шее сжалась кольцо, и хрип оборвался. Ещё одно фиксирующее кольцо стянулось пониже коленей.

***

Седой пришёл к вечеру и долго топал у порога, стряхивая с ботинок снег, перемешанный с грязью. Он пришёл сразу после смены патрульных — Седой до сих пор ходил в патрули лично. Хотя недостатка в боевом составе никогда не наблюдалось.

Тишина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу на пороге лаборатории.

— Мне сказали, вы поймали кого-то из этих?

Он так и сказал — непривычное слово для слуха. В городе их называли по-разному: твари, мёртвые, но всё чаще — эти. Слово, произнесённое с особым выражением, ни с чем не перепутать. Тишина отбросила ненужные размышления.

— Да. Проходите.

Старый дом молчал в ответ на их шаги. В дальней комнате, где окна были занавешены старыми одеялами, Тишина включила лампу. Угол осветился зелёным — лампа за покрывалом, и свет едва пробирался к другой стене. Там через частые металлические прутья на них смотрела девочка. Увидев пришельца, она попятилась.

— На углу улицы Стрелков и Солнечной, — сказала Тишина, не подходя слишком близко к клетке. — Она попалась в ловушку.

Когда она светила на девочку лампой, чтобы лучше рассмотреть, та отворачивалась и закрывалась руками. Когда Тишина заговаривала, существо поворачивало голову. Но голоса оно так и не подало, и взгляд был пустой, как будто сонный. Сколько Тишина ни билась с ней, говорила то ласково, то кричала, но всё равно ничего не получила в ответ.

Седой присел на корточки перед клеткой — слишком близко. Тишина так близко не подходила. Она нервно дёрнулась.

— Вы бы осторожнее.

Седой как будто не услышал. Он подался вперёд. Девочка по ту сторону решётки тоже припала к прутьям. Это было что-то новое. Седой дёрнул головой, не удостоив Тишину полноценным взглядом.

— Я её знаю. Её зовут Марта.

Когда он произнёс имя, взгляд существа стал осмысленным.

Тишина не знала, что ему на это отвечать. Она запахнула на груди расстёгнутый белый халат, как будто этим могла защититься от колючек в его взгляде, и всё. Под халатом был свитер, и футболка, и стёганый жилет, но Тишина всё равно мёрзла. В этом городе вечно не хватало тепла и дружелюбия.

Седой сказал, медленно, как будто говорил с умственно отсталым:

— Эта девочка — дочь моего приятеля. Ей десять.

Существо подалось на его голос, выгибаясь разом всем телом, и стал виден жуткий синий шрам на шее.

Тишина отозвалась:

— Боюсь, что теперь — нет.

Седой вышел из комнаты, оставляя на полу комочки подтаявшего грязного снега, и только в коридоре закурил. Тишина не выносила сигаретного дыма. Она остановилась в трёх шагах, чтобы не надышаться, но всё равно надышалась, потому что все окна дома были наглухо законопачены, чтобы не выпускать тепло.

— Когда вы приехали, — заговорил Седой тоном, не предвещавшим ничего хорошего, — мы вас приняли, как друга. Дали вам этот дом и всё, что смогли дать.

Тишина в промежутке между словами криво усмехнулась. Надо же, какой драгоценный дар, старый дом, ходящий ходуном от ночного ветра. Три этажа заледеневших лестничных пролётов. Телефон, который умеет принимать звонки даже с обрезанным проводом.

— Вы заявили, что собираетесь помочь. Что столица выслала нам помощь в вашем лице. Что из всех сотрудников университета вы лучше остальных поможете нам освободить город. И за три месяца я слышу от вас только обещания, а сегодня вы показываете мне мёртвую девочку. Что я должен с ней делать? Хочу сказать, что уже сегодня я свяжусь с северной столицей. Сообщу им туда, что вы не справляетесь. Пусть изыскивают другие методы.

Худшего оскорбления Тишина ещё не слышала. Её отчитали, как девчонку, и кто? Лысое чучело, полжизни просидевшее в будке охранника.

— Что вы от меня хотели? — сказала она, отпечатывая каждое слово чёрными чернилами по белой бумаге, белым мелом по заледеневшему асфальту. — Чтобы я взмахнула волшебной палочкой, и разом всё стало, как было, да? Вы знаете, что такое зов не-мёртвых? А я теперь знаю. Эта девочка, — она кивнула, а скорее дёрнулась в сторону закрытой двери, — одна из них. И она может позвать хозяйка города. Я выведу её на площадь и заставлю это сделать. Хозяйка придёт. А что делать с ней — это уже ваши проблемы.

***

Игорь опасно покачнулся на самом краю крыши, замахал руками, делая вид, что вот-вот сорвётся. В тёмном море города кое-где зажигались оранжевые огни. Ветер рвал капюшон с головы. Надя не выдержала и отвернулась.

— Прекрати.

— Ты боишься высоты?

— Нет.

Старая башня подхватила его голос и разнесла по гулким коридорам.

— Это правда самая высокая крыша в городе? Всего лишь двенадцать этажей.

Надя сидела прямо на крыше и смотрела на него снизу вверх — силуэт на фоне подсвеченного ночного неба.

— Да. — Сердце опасно дрогнуло. — Это самая высокая крыша. Остальные разрушены.

Он сделал вид, что оступился, забалансировал, хватаясь руками за воздух. И захохотал, потому что почувствовал Нади страх за него.

— Хватит, — крикнула она и тут же захлопнула рот. Она ощутила, как горячая волна проходит от горла к животу. Гнев. Гнев был человеческим чувством. Она обернулась: Игорь стоял на краю, спиной к пропасти, и слабо улыбался, подсвеченный вечерним небом. Она не могла как следует на него разозлиться.

И в этом городе слишком часто наступала ночь. А ей хотелось ещё хоть немного продлить сумерки. Было чувство, что они больше не повторятся.

— Так как, ты уже подумала над моим предложением?

Надя посмотрела в сторону, она знала, что рано или поздно ей придётся ответить, или она скажет правду, или скажет не то, что есть на самом деле.

— Извини, я бы очень хотела. Но ничего не выйдет.

Игорь спрыгнул с высокого ограждения крыши. Она отвернулась и быстро пошла к другому краю, как будто оттуда переплетения рыжих огней делались виднее. Надя боялась, что он разглядит на её лице тень обмана. И спросит, в чём же дело. И она не сможет промолчать. Потому что ложь не умеет быть вечной.

— Почему?

— Потому я не смогу жить среди людей. И ещё я никогда не смогу покинуть этот город.

Игорь побежал следом, ухватил её за локоть. Тёплое прикосновение руки без перчатки. Она обернулась. Игорь обнял её, прикрывая от ветра.

— А я всё уже придумал. Я увезу тебя отсюда. Никто никогда больше не будет тебя преследовать. Тебе не нужно будет прятаться в сырых подземельях. В том городе, откуда я приехал, живёт столько людей, что никто не обратит внимания на девушку с крыльями. Видели и не таких. Честное слово!

Надя провела пальцем по молнии на его куртке. Страшно было признаваться, но семена надежды, брошенные им то ли в шутку, то ли под настроение, проросли. И Надя не знала, что будет с ней, если Игорь вдруг решит взять их обратно.

— Только я всё равно не могу покидать город. И я не могу его бросить.

Он взял её за лицо, повернул к далёкому рыжему свету, и Надя сжалась, представляя, как делаются виднее шрамы на её коже, бесцветные волосы и губы.

— Помнишь, ты рассказывала мне о границе, которая разделила город на две части? И почему Кукла не может её перейти. Потом что предрассудки в ней сильнее разума. Может быть, про город — это тоже предрассудок?

Надя отвернулась. В невинном вопросе ей почудилось осуждение. Она — как Кукла. Такая же бездушная громадина, набитая опилками и глупостями под завязку. Игорь снова повернул её лицо к себе и подтянул к себе так близко, что дыханием пощекотал ей переносицу.

— А давай мы просто попробуем? Просто попробуем, ведь не случится ничего страшного. Не отказывай мне, я не вынесу отказа.

Она давно не бывала в городе людей на главных улицах, даже такими тёмными ночами, как эта, старалась не заходить под свет фонарей. Даже такой ночью, в этом осаждённом изнутри городе, когда на улицах нет ни одного прохожего. Надя прятала лицо под капюшоном, прятала под курткой сложенные крылья, прятала в карманах руки и жалела, что потеряла перчатки — без них не спрятать не-человеческих железных когтей.

Игорь как будто ничего этого не видел. Одной рукой держась за руль, другой он крутил ручку радиоприёмника, и всё ворчал, что здесь не ловит ни одна приличная радиостанция. Пока машина взрывала носом снежные барханы, Надя молчала.

Он притормозил у невзрачной вывески «Пассаж» — когда-то давно золотисто-красного цвета. Лестница вела к металлической двери, в руке Игоря звякнули ключи. Комната, величиной со стандартный зал, уходила в темноту лестницы.

Зажегся светильник — бра над тумбочкой в прихожей.

— Замёрзла? Я — да, — весело сообщил Игорь и, оставив Надю у стола, подошёл к плите, чтобы включить верхний свет. Подышал на руки. — Здесь иногда бывает ванная с горячей водой. Согреть для тебя?

Она лежала в горячей воде, пока тело не стало тёплым, как у живой, потом осторожно поднялась. Главное было — перешагнуть через край ванной, не поднимая глаз, взять с вешалки полотенце и закрыть им зеркало. Странное дело, теперь она казалась себе почти нормальной и вполне подходящей для той ситуации, в которой находилась. Если закрыть глаза и представить, что за стенами дома нет этого полумёртвого, воющего от боли города.

Надя закроет глаза и представит, а потом, может быть, уедет из него. Это так сложно и так сладко представлять, что невозможно удержать себя.

Он вошёл — Надя увидела его отражение в зеркале, наполовину завешенном полотенцем. Размытый силуэт в пару от горячей воды. Надя обернулась, полуодетая, недозастёгнутые брюки едва держались на бёдрах. Она застыла, прижимая к груди второе полотенце. Крылья с испуганным шорохом сложились за спиной.

Игорь подался вперёд, вынимая полотенце из её рук, потеплевших от горечей воды.

— Не смотри на меня, — каменным тоном произнесла она и съёжилась, вспоминая об едва затянувшихся ранах на спине и шраме под грудью.

— Почему? Ты мне нравишься. — Он обошёл её полукругом и осторожно расправил одно крыло. По полиэтилену текли струйки тёплой воды и лужицами собирались у их ног. Водяной пар поднимал к потолку запах персикового шампуня и большими каплями оседал на белом потолке. Надя зажмурилась, пряча лицо под намокшими прядями волос.

Игорь провёл полотенцем по дрожащим прутьям арматуры. Ворс кое-где окрасился в ржаво-коричневый цвет. На полу таяли пенные хлопья. Полотенце коснулось её спины между лопаток — Надя вздрогнула — и шершаво двинулось вниз.

Неверной рукой она собрала влажные волосы и, перебросив их через плечо, обернулась. Игорь взял её за талию, едва ощутимо подтягивая к себе.

— Откуда это всё? Кто тебя обидел?

Через его плечо Надя увидела зеркало — прикрывающее его полотенце сползло вниз. Она дёрнулась, освобождаясь от рук Игоря, и шарахнулась в сторону.

— Ты чего? Больно? Неприятно? Извини, я не хотел.

Он подался к ней, но Надя резко отбила протянутую к ней руку.

— Нет, — пробормотала она, стараясь не смотреть в ту сторону, где было её отражение, и на его удивлённое лицо — тоже не смотреть. — Это ты извини, я виновата. Ничего не получится. Мне надо уйти.

Майку она натянула на ходу и пожалела, что бросила куртку в прихожей. Под прикрытием капюшона было бы привычней и надежнее. Дорога в прихожую заняла шагов десять, но показалась походом по тонкой дощечке над пропастью. Надя чувствовала, что стекающие капли воды — это на самом деле капли крови, что вскрылись старые раны, и она боялась проверить — так это или нет.

Дрожащими руками она затягивала шнурки на ботинках и смотрела в пол, боясь, что из ванной выйдет Игорь и встанет немым укором. Он вышел из полумрака и встал, когда Надя выпрямилась и надвинула на лицо капюшон.

— Не уходи. — Зябко скрестились на груди руки. Его голос был незнакомо сдавленным.

— Извини, — пробормотала она, не зная, услышит он или нет, и провернула собачку замка. Убедительных оправданий она не придумала даже для себя самой.

Надя убегала задними дворами, и улицы казались ей незнакомыми. Трещины в домах скалились не так, как обычно. Тревожные лучи света просачивались сюда с больших улиц.

Она хорошо понимала, к чему всё идёт, когда согласилась на приглашение Игоря. Она знала, чем это закончится, но когда оказалась нос к носу перед фактом, запаниковала. Оказывается, она забыла, какая огромная пропасть лежит между ней и людьми. Но зеркало услужливо подсунуло под нос доказательство: вот, гляди, любуйся, ты чудовище, и дальше будет только хуже.

Надя завыла сквозь сжатые зубы, и из подворотен отозвался ветер. Она была рада, что уже стемнело, и никто не сунется в заброшенные дворы. Никто не увидит её, а голос примут за подступающую метель. Потому что очень похоже.

Она ведь пришла сама. Позволила снять с себя куртку. Выставила напоказ то, что всегда прятала. Глупо было даже мечтать о том, что всё изменится.

Кожа, к которой прикасались его пальцы, теперь горела. Надя сунула руку под капюшон, потёрла больные места. Когти разодрали кожу на шее. Она чувствовала боль — настоящую, человеческую, и в наказание самой себе раздирала кожу сильнее. Кровь текла по пальцам и капала за ворот куртки.

Нет, не кровь. Вода.