Глава 16. На самой высокой крыше

По заметённым улицам Надя вернулась в подвал фабрики. Все цепочки следов были давно и надёжно погребены под снегом, и все запахи стёрлись с лица города. В нижних лабиринтах гудел только ветер.

Надя сделала два шага по лестнице вниз и бессильно опустилась на ступеньки. Сабрина возникла из темноты потайного угла и замерла рядом, опустившись на одно колено. Её запах — приглохший от снега аромат арабских пряностей — заставил Надю очнуться. Сабрина подумала, видимо, что такой разговор не будет минутным делом, и опустилась на ступеньку рядом.

— Я понимаю, что навела людей на вас, — сказала Сабрина. — Это было очень глупо с моей стороны — вот так демонстративно уходить у всех на виду. Я должна была думать, что делаю. Прости.

У Нади не было сил даже поднять голову. Голова держалась, только если подпереть её обеими руками.

— Ладно, это уже в прошлом. А где остальные?

— Когда ты ушла, все перебрались по ту сторону завала, а я осталась здесь, чтобы дождаться тебя. Что произошло? Надя? — Сабрина взяла её за плечо, заставляя выйти из оцепенения и выпрямиться.

Через проломы в перекрытиях уже пробивался рассвет, впервые за долгое время — такой чистый, ярко-синий, не взбаламученный метелью. Надя пыталась улыбнуться, чтобы не пугать Сабрину.

— Всё это уже не важно. Кукла вызвала меня на поединок следующей ночью, — и замерла на полувздохе, не став объяснять, чем это грозит. — Идём, нужно найти остальных и предупредить.

Прячась в тени домов, они пересекли разоренную улицу. Надя остановилась у завала, прислушалась к тихому дыханию города и зашагала в сторону узкого переулка, избегая тех мест, где покрывало снега было вспорото колёсами машин. Сабрина молча последовала за ней и только через три улицы догнала и пошла рядом.

Незнакомые и тёмные переулки постепенно остались за спиной. Они почти выбрались на проспект, и в арке очередного двора-колодца Надя замерла. Через мгновение Сабрина услышала то же, что и она — скрипел снег под ногами человека. Не-живые не ходят так демонстративно и громко. Тот, кто приближался, тоже заметил их: шаги на мгновение замерли, потом сделались чаще и быстрее.

Надя подалась назад — скрываться было уже поздно. Она обхватила Сабрину за плечо, прижала к себе. Так тихо, чтобы не слышал даже сквозняк, шепнула:

— Не бойся.

Человеческая фигура показалась перед аркой, в полотне утреннего света.

— Ещё шаг, человек, — сказала Надя. — Ты ведь за ней сюда пришёл?

Богдан поднял руки, демонстрируя, что пришёл без оружия. Он не мог не увидеть, как железные когти застыли у горла Сабрины.

— Назад, — потребовала Надя. Сабрина вздрогнула в неё руках, когда когти прошлись по коже. Надя тоже дрожала.

— Подожди, — подал голос Богдан. Как был — с поднятыми руками, с непокрытой головой, щурящийся от солнца, он, наверное, мало что мог различить в темноте под аркой. — Я знаю, что ты ей ничего не сделаешь. Я про вас всё знаю.

— Уверен? — закричала Надя голосом ветра. — Я не человек. Я превратилась в сумасшедшего монстра, как ты и предполагал. Пошёл вон, иначе я убью её.

Он медленно опустил руки, отряхнул их о полы куртки и нехотя подался назад.

— Ну смотри, я ведь без оружия. Я пришёл один. Можешь проверить, если хочешь. Ты же можешь это проверить, не приближаясь, да? Я просто хотел поговорить. Можно?

Надя сжала зубы и выпустила Сабрину.

— Ты хочешь с ним говорить? Скажи, если нет. Я прогоню его.

В подтверждение ей гул прошёлся по ближним домам, как будто в подвале взвыло голодное чудовище. Ветер тряхнул уцелевшие провода, так что с них посыпался слежавшийся снег.

— Я с ним поговорю, — решила Сабрина и пошла к свету. — Не беспокойся.

Надя отступила в полумрак. Со стенного выступа на третьем этаже она могла наблюдать за ними, не пугая своим присутствием, и слышать голоса, которые доносил ветер.

Богдан попытался взять Сабрину за руку, но она вывернулась.

— Ты зачем пришёл?

— Слушай, — он неловко потоптался, уминая свежий хрустящий снег. — Сегодня днём уезжает гуманитарный конвой. Я пришёл за тобой. Давай уедем?

— Я вроде бы совершенно ясно дала понять, что уезжать никуда не собираюсь.

Богдан смотрел на неё молча, открыл рот, но ничего так и не сказал. Отвернулся и сощурился на снег. Надя спрыгнула на землю и пошла к ним. Под капюшоном кутки её не доставало солнце, но от снежного блеска резало глаза.

— Простите, что вмешиваюсь, — сказала Надя. — Сабрина, пожалуйста, выслушай меня. Решать ты всё равно будешь сама, но я хочу, чтобы ты знала моё мнение.

Богдан кинул бешеный взгляд на Надю, мышцы на его шее страшно напряглись, но он промолчал. Надя шагнула ещё ближе и взяла Сабрину за руку. И сказала то, что она не собиралась услышать.

— Я думаю, тебе нужно уехать. Этот город умирает, мы вместе с ним. Ты думаешь, что я — полководец, но на самом деле я — сторож склада никому не нужных вещей. Зима кончится. Все, кто сейчас нуждается во мне, или уйдут, или превратятся в бессловесные тени, или исчезнут. Самое больше, что я могу — попробовать как можно дольше оставаться в здравом рассудке. Если ты правда решишь остаться, я сделаю для тебя всё. Но я думаю, что тебе нужно уехать. Я не хочу видеть, как ты медленно умираешь вместе с городом. Уезжай, пока это ещё возможно.

Сабрина медленно, как будто провела рукой по лезвию ножа, высвободила свои пальцы из пальцев Нади. Она смотрела Наде в глаза, и ей совсем не мешала темнота под капюшоном. Смотрела, как будто пыталась понять, что за странное заклятье наложено на Надю, и когда её успели околдовать.

— Я не понимаю.

Богдан очнулся и поймал Сабрину за локоть.

— Уезжай, — сказала Надя. Теперь было легче. Мир покачнулся и снова нашёл точку опоры. Сабрина смотрела без злости, без страха, с одним огромным удивлением.

— А ты?

Надя видела, что она колеблется, ищет, за что уцепиться, потому что прошлая жизнь уже летела в пропасть. Теперь важно было подобрать нужные слова. И не сорваться на боль.

— А я буду рада, что у тебя всё сложится.

Богдан притянул Сабрину к себе и приобнял её за плечо. Он смотрел в сторону, на снег, как будто стеснялся поднять глаза на Надю. Так иногда принимают очень дорогой подарок — с осознанием того, что ничем не смогут отблагодарить. Сабрина позволила ему всё это. Ей было всё равно. Её пальцы царапали горло в том самом месте, где заканчивался ворот свитера, словно собирались выцарапать оттуда ещё не сказанные слова.

— Надя, ты понимаешь, о чём говоришь? Я уже не смогу вернуться.

Надя кивнула. Человеческие слова опять давались ей с трудом, так бывало, если простых сочетаний букв не хватало. Наружу рвался вой ветра, но она сжимала зубы.

— Хватит уже жертв. Я хочу, чтобы ты жила.

— Ты не хочешь, чтобы я оставалась с тобой?

— Я очень хочу, чтобы ты осталась. Я невыносимо хочу этого. Но тебе нужно уехать.

Сабрина выбралась из объятий Богдана, как будто скинула великоватую куртку. Надя обхватила её за плечи, на секунду прижалась, шепнула на ухо то, что шептала всегда на прощание.

— Не плачь. Иди.

Она развернулась и зашагала к арке, оставив за спиной и неподвижную Сабрину, и Богдана, который всё ещё прятал взгляд. Надя окунулась в темноту, ощущая на спине между лопатками их взгляды. Потом поняла — они уходят. Она не оборачивалась, чтобы не нарушить тонкую ниточку согласия. Один неосторожный взгляд, шёпот ветра — и Сабрина никогда не решится. Надя уходила. Поплакать можно и потом.

***

До темноты Надя просидела в подвале фабрики. Сначала обитатели ночного города явились к ней — они скреблись в двери, призрачно топали взад-вперёд по лестнице, звали её по имени. Тонкие голоса поднимались к небу. Наверное, люди слышали эти голоса. Наверное, люди считали их предвестниками большой беды.

Но Надя так и не впустила никого к себе. Тянулись друг за другом бесконечные минуты. Дольше остальных под дверью простояли Смертёныш и Капля — та всегда молчала и замерла в двух шагах от дверей, но Надя всё равно ощущала её присутствие.

Она задавила в себе малодушное желание понаблюдать, как из города уедет гуманитарный конвой. Она могла бы найти подходящую крышу, и с неё бы долго видела большегруз и следующий за ним микроавтобус в снежном поле. Но если бы Надя совершила хоть одну крошечную промашку, дала бы себя заметить, Сабрина могла изменить решение. А допускать это Надя не имела права. Потому до темноты просидела, заперев себя в подвале на все замки.

Ночь наступила, как будто навалилась животом на город, и задавила последние огоньки в окнах.

Надя пришла к больнице в назначенное время. По дороге через мёртвый лес она старалась ни о чём не думать. Она считала дни до этого момента, потом считала часы, потом — текущие сквозь пальцы минуты. А когда время наступило, она поняла, что совершенно не готова.

Больница стояла непривычно тёмная и молчаливая. Никаких вспышек на шестом этаже, ни шепота на двенадцатом, ни перестукиваний на этаж выше. Надя шла по ступенькам, ведя рукой по стене.

Больница с ней больше не говорила. Не рисовала белых знаков мелом на стенах. Не рисовала чёрных знаков углем на потолках. Не указывала путь крошками красного кирпича. Больница ждала исхода сражения, как и весь остальной город.

Из оконных проёмов двадцать четвёртого этажа Надя увидела этот город, накрытый туманом, как слоем ваты, каким перекладывают ёлочные игрушки, собираясь убрать их в дальний тёмный угол.

Предпоследняя лестница. Можно было взглянуть на это с другой стороны. Если она победит, это прекрасный шанс избавиться от Куклы. От её жестоких шуток, от её глупых прихвостней. Почему эта мысль ни капли не радовала Надю?

Ещё один лестничный пролёт. Ведь может так случится, что Кукла передумает и не придёт. Неуклюжая тряпичная Кукла, ей не добраться до самой высокой крыши, просто не пройти столько ступенек.

Холодный ветер ударил Наде в лицо. Она выбралась на крышу, и мелкий гравий заскрипел под ногами. Одна из них сегодня упадёт с крыши, а потом с позором уберётся из города. Будет влачить жалкое существование на окраине до тех пор, пока не превратится в бесформенный призрак.

— Ну наконец-то! Я думала, ты струсишь. — Силуэт Куклы оторвался от металлических ограждений крыши и загородил собой полнеба вместе с луной и звёздами. Она была выше усиков антенн, выше вентиляционных шахт, выше громоотвода.

Надя сняла куртку, бросила на скрипучую дверь шахты. Крылья распустились за спиной, она потянулась до сладкой боли в затёкших мышцах. Драться так драться.

Когда-то вот так на крышу Скрипач вызвал Пугало и победил его. Потом — Скрипач дрался с Надей и проиграл.

— Я хочу, чтобы вы все видели. Смотрите, — сказала Кукла, и город подсветился бледными огнями. Огни зажглись в выжженном лесу вокруг больницы. Все фонари — разбитые, с оборванными проводами, вырванные из земли. Все окна больницы, все прожекторы на набережной, вся подсветка на застывших и окаменевших подъемных кранах. Под её шагами задрожала самая высокая в городе крыша. — Я хочу, чтобы всё было по правилам!

От первого же удара Надя отлетела в самый угол крыши и поняла, что значит, когда пыльным мешком по голове. Перед глазами земля и небо поменялись местами. Она заслонилась крылом, когтями зацепилась за стену шахты и только поэтому ещё не полетела вниз.

Арматурные стержни вспороли Кукле руку. Она тонко взвыла и отскочила, роняя на гравий ошмётки ваты, как капли крови. Надя встала, пошатнулась. Огни каруселью замельтешили перед глазами. Сквозь туман в голове проступила отчаянная ярость.

Она поняла, что растерзает Куклу в мелкие клочки, а если проиграет, то перед тем, как полететь вниз с крыши, вырвет ей единственный нарисованный глаз. Тогда Кукла станет первой в истории слепой хозяйкой города.

Они сцепились молча, не желая тратить силы на болтовню. Каждая капля сил могла стать решающей и последней. Клубок из тряпок, пыли, плоти и арматурных остей покатился по крыше от одного края к другому.

Наде в глаза полетела труха из распоротого брюха Куклы. Она зажмурилась и пропустила удар, от какого перестают дышать. Во вторую секунду ей в спину впились железные прутья ограждения, а в затылок дохнул ветер с реки.

— Я хочу, чтобы вы видели! — закричала Кукла и подняла её повыше, держа в одной руке — за горло — над пропастью глубиной в двадцать пять этажей. — Я победила хозяйку города.

— Ни черта подобного, — прохрипела Надя.

Со второго раза у неё получилось расправить крылья, но одно тут же обвисло — в нём была переломана несущая ость. Полиэтилен захлопал от ветра. Высвободившись из беспалой руки Куклы, она спикировала на крышу.

Когти вошли в тело Куклы, как в мешок с сеном, не задержав её ни на секунду. Ветер закружил клочки ваты, похожие на комья грязноватого снега. Не в силах даже захрипеть, Надя вцепилась ей грудь, но добраться за лица не сумела. Кукла была слишком высокая, а крыло — слишком сильно повреждено, чтобы взлететь.

Кукла издала что-то среднее между визгом и смехом и попятилась. Она ударилась спиной о шахту, повернулась и вшибла в кирпичную кладку Надю. Что-то внутри неё хрустнуло. С таким звуком ломается металл. Она разжала пальцы.

Лёжа на спине, Надя видела, как небо оказалось загорожено бесформенной тряпичной головой. Из неё в разные стороны торчали соломенные жёсткие волосы. Единственный чёрный глаз мигнут, чёрный рот расплылся в усмешке.

Когти ещё раз рассекли воздух — едва зацепив склонившееся над Надей тряпичное лицо. Кукла взвизгнула и заплясала по крыше, хватаясь неуклюжими руками за рассечённую ткань.

Нужно встать. Если она не встанет, она уже проиграла.

Надя приподнялась на локтях и тут же снова упала. В её теле не было упрямства, как будто выдернули разом весь скелет, оставив мягкую беззащитную душу. Небо перед глазами заволакивалось плесневело-белёсой дымкой.

Она собрала последнюю каплю сил, соскребла чайную ложку решимости, перекатилась и встала на ноги. Подняла с гравия свою куртку и отряхнула налипшую пыль. Из потайного кармана вывалилась связка ключей от города. Надя пинком отправила их через край, в темноту, и пошла навстречу Кукле.

— Что, без своих дружков ты не очень-то сильная? — захохотала та.

Небо заволокло чернотой, и поблекли даже далёкие огни города.

— Хорошо, ты победила, — сказала Надя, замирая в шаге от неё. В одном большом, небезопасном шаге.

— Сдаёшься? — осклабилась Кукла и склонила голову на бок, пытаясь взглянуть ей в лицо. Врёт? Не врёт? Издевается?

— Да. — Просто призналась Надя. Шаг вперёд и взмах рукой.

Обрывок мешковины с нарисованным чёрным глазом судорожно задёргался в её когтях, как разорванный напополам червяк.

— Ах ты… — завизжала Кукла, так что трещины пошли по стенам больницы, и замолотила в воздухе руками, наугад пытаясь дотянуться.

Надя шарахнулась в сторону, но она стояла слишком близко к краю. Гравий громко зашуршал, осыпаясь в пропасть с накренившейся крыши. Чёрный рот в метре от Нади ощерился в злобной гримасе. Силой удара её протащило по земле и швырнуло к ограде. Пальцы соскользнули с края.

Она поняла, что летит вниз, и мимо несутся подсвеченные окна больницы, и больница шепчет ей вслед. Заклинает, умоляет, просит прощения. Но уже поздно. Её слова не догоняют Надю.

Ветер откинул капюшон и взъерошил ей волосы. Последнее, что она почувствовала — это ледяные прикосновения снега. Странно, ведь холод она не ощущала уже очень давно.

Город вздрогнул. Город мигнул всеми огнями разом.

Кукла перегнулась через низкую ограду крыши, но глаз у неё больше не было. Из прорех на груди и на голове сыпалась труха, оставляя дорожку везде, где Кукла прошла. Она заметно уменьшилась в размерах теперь, когда часть себя растеряла на крыше. Но это её не волновало. Кукла желала убедиться, правда ли, что она победила. Она хотела знать наверняка, что Надя больше не взлетит. Что крылья надёжно переломаны.

Она лежала внизу — неподвижное скрюченное тело на асфальтовой площадке перед больницей. Цепочки фонарей высветили разорванную куртку, бесцветные волосы, примятый снег. Фонари наклонились к ней.

— Я хозяйка города! — истерически закричала Кукла, вскидывая руки. — Смотрите все! Я хочу, чтобы вы видели!

Она замерла, прикидывая, что следует сделать теперь. Она так много хотела, что не знала, с чего начать, и мысленно ощупывала город, впитывала в себя холодность и шершавость каменных стен. В темноте за границей тлели огоньки человеческих жизней.

— Город, — прокричала Кукла, — я хочу, чтобы границы больше не было!

И она ощутила, как город вздрогнул, как зашуршали ветвями встревоженные деревья, а по накренившейся набережной прокатились вздохи ветра.

— Эй, — сказали со стороны вентиляционной шахты, — пока ты не разошлась тут окончательно. Я пришёл. Можно мне войти?

Забалансировав на пороге, как гимнаст на трапеции, притворно неуклюжий, Игорь всё-таки шагнул на крышу.

— Я стучал, стучал, но мне никто не открыл. Тогда пришлось заходить самому.

Тишина на крыше пахла отсыревшими опилками и — почему-то — театральным закулисьем. Игорь прошёлся, слушая, как хрустят под ногами битые стёкла вперемешку с сухими листьями. Постучал по гулкой водосточной трубе. Из трубы испуганно отозвался ветер.

— Ты что, даже не ждёшь?

Кукла переступила неверными ногами. Можно было подумать, что она бросится бежать, только куда тут убежишь — крыша одна на двоих. Тем более, гость видел её, а она его не видела. И Кукла решилась. Она собрала остатки смелости по закоулкам тряпичного тела.

— А ты чего явился опять? Это не по правилам. Ты же сам сказал, что будешь помогать мне в драке. И ты сам дал мне те шарики, чтобы я проглотила их и стала самой сильной.

Игорь усмехнулся сам себе, сбросил с плеча сумку — прямо на гравий. Из незастёгнутой молнии в темноту покатились металлические шарики.

— Всё по правилам. Я дал — я забрал. Теперь ты хозяйка, и мы можем сразиться на самой высокой крыше города. Тот, кто победит, станет новым хозяином. Больше никаких условий не было. Так вот, я пришёл. Надеюсь, ты уже насладилась властью?

***

Надя шевельнулась — что-то мешало двигаться, что-то спутывало локти и давило на плечи. Она потянулась мысленными руками и ощупала холодный асфальт вокруг себя, вслепую наткнулась на что-то живое.

В голову ударило страхом. Она рванулась, рука скользнула по наледи.

— Очнулась?

Когда зрение вернулось, Надя увидела Игоря. Он прятался от ветра и снега, сидя под боком большой чёрной машины. На его свитер оседали снежинки. В стороне чернела больница, а вокруг агонически выгибались разбитые фонари.

Неподвижный пейзаж в оттенках серого. Только куртка оранжевая — оранжевая куртка Игоря, которой она была накрыта. Жест, насколько же милый, насколько и глупый. Надя потянулась, чтобы освободиться от куртки, но была слишком слаба даже для этого.

— Я не могу замёрзнуть.

— Замёрзнуть насмерть — не можешь, конечно, — сказал Игорь, проследив за её взглядом. — Но обморозилась бы порядочно. Что хорошего в облезающей коже? Неудобно всё-таки.

Обломки её крыльев валялись вокруг, присыпанные снегом. Трепетал на ветру полиэтилен. Надя толкнула ногой куски арматуры — отделённые от неё, они тут же покрывались ржавчиной. Без привычной тяжести за спиной она ощущала себя голой и беспомощной, от слабости еле шевелилась. Она вытерла пыль с лица, провела языком по пересохшим губам.

Было сумрачно. Вечер? Раннее утро?

— Наверное, я уйду из этого мира.

— Собираешься сбежать от меня ещё раз? Ну уж нет, не выйдет. — Игорь посмотрел вдаль, как будто за снежным мельтешением действительно видел горизонт. Как будто не было между ними той последней размолвки. Как будто она не убегала от него, едва успев натянуть одежду. — Может, теперь ты наконец согласишься поехать со мной?

Она не спросила, куда, не спросила, зачем. Она кивнула и потянулась к нему, как он когда-то тянулся к ней.

— Прости меня, — зашептала Надя. Злая усмешка судьбы — просить прощения как раз в тот момент, когда она так отчаянно нуждалась в его помощи. — Пожалуйста, прости.

— И ты меня прости, — вздохнул Игорь, глядя мимо. — Чего уж теперь. Мы с тобой оба натворили глупостей. Самое лучше, что можно сделать — не натворить ещё больше. Не шевелись. Тебе нужны силы, чтобы восстановиться.

Надя жадно обхватила его за шею, впитала немного тепла. Тело почти не подчинялось. Её заклонило в сон.

— Спи, — сказал Игорь ей на ухо. — И ничего не бойся, я буду рядом.