Часть 1. Царство крыс. Отрывок 1

Единственный волшебник

Часть 1. Царство крыс

Размеренно грохоча, поезд нёсся вперёд. За окном мелькали столбы электропередач и высокие клёны, с позолоченной вечерним солнцем листвой. Я видела сотканных из лучей света созданий, которые дикими псами неслись рядом с вагоном и лязгали зубами, пытаясь куснуть железного зверя. Гибкие, длинноногие гончие, они всё бежали и бежали, оставляя за собой быстро исчезающую дорожку из солнечной пыли.

Я откинулась на спинку сиденья и улыбнулась спутникам.

— Попросить у проводника чай?

Светка, сестра, не ответила, храня безучастное выражение лица. Родители тоже. Я поджала губы.

Жалкие тени. Конечно, они могли ходить, иногда даже выдавливать из себя короткие фразы, но жизнь будто вытекла из них, оставив пустую оболочку. И я ничего не могла исправить. Пока. Оставалось смириться.

Вышла в коридор. Из закрытых купе не доносилось ни звука, и неожиданно смолк даже грохот поезда. В начале вагона, как в обычных поездах, купе проводника не оказалось. Только металлическая дверь в туалет. На всякий случай заглянула туда, но не увидела ничего, кроме унитаза с деревянным стульчаком и грязно-жёлтых пятен на полу.

— Вы в очереди?

Обернулась и натолкнулась на женщину. Чуть прищурив янтарные глаза, она смотрела на меня свысока. Пучок ярко-фиолетовых волос ядовитым грибом топорщился над головой, заострённые уши с кисточками торчали на макушке, тонкие кошачьи усики чуть колыхались на ветру и в вырезе платья серой дымкой виднелся пушок.

— Вы идёте или свободно?

Я моргнула, и женщина-кошка превратилась в заурядную особу средних лет.

Должно быть, нервное истощение — ведь последние несколько часов я не верила, что выберусь живой — богатая фантазия и плохое освещение сыграли со мной злую шутку, исказив действительность.

— Извините. Свободно. А вы не знаете, где проводник? Мне бы чаю.

— В другом конце, ― раздражённо фыркнула женщина и по-кошачьи проскользнула мимо меня.

Я купила чайные пакетики у проводника, который ни во что не превратился, но презрительно сморщил лоб, посмотрев на протянутые купюры.

— А снарков совсем нет? Ну, ладно. Обменяю в Маржуме, там не такие зверские комиссии.

Списав «снарки» на очередной подарок усталости, я поблагодарила проводника и вернулась к семье.

Заварила чай и, обхватив чашку руками, откинулась на жёсткую спинку, прикрыла глаза.

Никто не пил чай. Родители и Светка даже не прикоснулись к чашкам. Понимаю, это всего лишь их тени. И пусть мы не ладили, но неужели больше никогда не встретимся? Не будет маминого летнего пирога с вишней, не будет Светкиных красок, разлитых по моему столу, не будет потрёпанного папиного портфельчика?

Только стакан чая теперь и может меня согреть.

Всегда любила погреть руки о тёплую чашку. В прошлый раз я так же уютно сидела и пила кофе с человеком, который через несколько недель и загонит меня в этот поезд.

Странная штука — память. Избирательная. К примеру, хорошо помню кованые крючки с завитками в виде листочков шиповника и фарфоровые чашки в кафе, даже узор на металлическом подстаканнике из поезда помню! А вот из какой посуды дома у родителей ела — не помню.

Память — это монстр, который поглощает воспоминания, последнее, что у меня осталось.

Память — неверная подруга. Стареешь, и она покидает тебя. Но и у глубокой, дряхлой старости есть преимущества: смерть. А с моей смертью правда, которую мы тщательно оберегали все эти годы, правда, способная нас погубить, потеряет значение и власть.

Прежде, чем всё закончится, и история навсегда запомнит меня чудовищем, хочу рассказать о моём воспитании, о человеке, который меня учил, и о том, кем я была раньше и как стала чудовищем.

Мне было тогда двадцать лет, почти ребёнок. Всего двадцать лет! Да что я могла понимать в жизни?! А ведь мнила себя самой умной! Глупая наивная девочка! Да если бы ты хоть на сотую долю была такой умной, как хотела, то уж забилась бы в самый тёмный угол и не лезла бы на рожон.

До побега я жила с родителями и сестрой. С настоящими, а не теми бледными тенями, что сидели напротив меня в поезде и не пили чай. Я оканчивала четвёртый курс экономического института. Были планы и цели, увлечения, приятели, с которыми иногда проводила время. Словом, заурядная жизнь меня вполне устраивала.

Тем апрельским днём я вышла в магазин. У нашего подъезда стоял мужчина в чёрном пальто с поднятым воротом и что-то искал в мобильном телефоне. Увидев меня, он спросил, как пройти к метро. Махнула в сторону и объяснила дорогу.

— Спасибо. Ты — Вики?

― Да, ― замешкалась. Откуда он знает моё имя? Быстрый взгляд: мужчина возвышался надо мной, и я смотрела на него снизу вверх, точно на сказочного великана. Тёмные волосы, светлая кожа, острые черты лица, плотно сомкнутые губы, серые пастельные глаза, сосредоточенный умный взгляд. Он мог бы быть суровым правителем некой далёкой зимней страны, где дуют вечные снежные ветра. Мне захотелось отступить на шаг, но я постеснялась.

― Септимий Крауд. Прекрасного дня, фея.

И, улыбнувшись, ушёл.

Мимолётная улыбка, похожая на солнечный луч, совершенно изменила ледяное, словно маска, лицо. Поражённая, я простояла минут пять, лишь потом опомнилась и засеменила к магазину.

Позже много раз прокручивала в голове эту сцену. И всё яснее понимала, что без некоего чародейства тут не обошлось. Ведь ни его странное имя, ни отсутствие акцента, характерного для иностранца, меня не удивили. Да и странно не знать о метро, что находится совсем рядом! Но меня совершенно ничего не смущало, точно всё шло своим чередом.

Как давно Крауд жил в нашем доме? Месяц? Полгода? Удивительно, но за всё время нашего знакомства я ни разу его об этом не спросила. До поры до времени он оставался для меня загадкой. Да чего уж юлить? Я сейчас не уверена, что знаю его. Слишком многое он не рассказывал, о многом я и не спрашивала.

А теперь уж поздно.

Тогда меня больше занимали другие проблемы. Мама, стремившаяся всё контролировать, собиралась пристроить меня в торговую компанию к друзьям, чтобы те хорошенько меня выдрессировали на менеджера по продажам, а я мечтала о том, как буду принимать пациентов в уютном кабинете и помогать советами — на это меня вдохновили зарубежные сериалы.

Но дело в том, что несколько лет назад на семейном совете я не смогла объяснить, кем хочу быть (впрочем, и сама не знала, чего хочу), потому родители отправили меня в экономический институт, посчитав, что с таким образованием у меня будет больше шансов сделать карьеру или хотя бы не умереть с голоду. Через некоторое время я увлеклась психологией. Мне казалось интересным в учебниках, в научных статьях искать ответы на вопросы о поведении окружающих. Наверное, в глубине души, я хотела понять себя, объяснить свою замкнутость и найти рецепт, как наладить отношения мира со мной. И только позже я пойму, что лишь жизнь и опыт помогают разобраться в человеческой душе, а отнюдь не тонны запоем прочитанных пособий.

Но бросать один ВУЗ и поступать в другой было страшновато. Слишком велик риск провалиться и остаться у разбитого корыта. А я ценила стабильность, даже самую шаблонную. Перемены давались мне нелегко.

И всё же в моей серой жизни была одна отрада — я подрабатывала в психиатрической клинике, что, впрочем, имело мало общего с моей мечтой, но ничего лучше не нашлось. Впрочем, и эту подработку я получила с трудом. По блату. Главврачом в клинике был отец моей подруги Машки, она-то и уговорила его взять меня. Не то чтобы я её просила или очень хотела, но Машка, живая и подвижная, легко загоралась новыми идеями и сама предложила помощь.

«А что? Клиника всё же лучше, чем офис торговой компании? Папе давно нужен толковый человек, который поможет с отчётами».

К моему огромному удивлению, отец Машки согласился. Правда, что делать дальше я не представляла. Разбирать бумажки-отчеты в клинике и подносить кофе главврачу — скучно, зато работа непыльная, на мозги не давит и, самое главное, всё стабильно. С другой стороны, хотелось чего-то большего. Кто в двадцать лет не мечтает прославиться? Известность ради известности? Но для серьёзной работы у меня не было нужного образования, да и мрачный стационар, где пахнет лекарствами, — это не уютный кабинет психолога.

В конце концов (не без помощи Машки), я уговорила подпустить меня к пациенту. Случай невиданный! Но таков уж был главврач: как можно отказать любимому чаду? Любая блажь — только попроси. Впрочем, сейчас, годы спустя, я думаю, что это была не заслуга Машки, а происки той неведомой силы, что сгущалась надо мной, чтобы уничтожить мой привычный мир.

Помню разговор с главврачом. Он хмурился из-за толстых стёкол очков, прищуривался до узких щёлочек, а затем, когда я рассказала о своей идее и замолчала, надолго погрузился в раздумья.

Я волновалась, переминалась с ноги на ногу и поглядывала на дверь, чтобы выскользнуть по-тихому. Кабинет наполнился запахом роз, настойчивым, даже горьким. Я волновалась и не догадалась, не заметила, как этот внезапный аромат одурманил главврача.

Когда он, наконец, заговорил, голос его был мягче и мелодичнее, чем обычно:

— Что ж, Виктория, я не против вашего исследования, хотя меня и смущает, что нужно допустить неспециалиста к пациенту. Обычно мы так не делаем. Тем не менее, даю вам шанс. Но Фёдор Николаевич будет за вами приглядывать. Без него к пациенту не подходить, всё ясно? Все отчёты — мне. Никаких официальных публикаций без согласия больного.

С тех пор началась другая жизнь. Теперь я под бдительным надзором Фёдора Николаевича — человека в высшей степени неприятного в общении и явно недовольного новым заданием — общалась с пациентом. Запах роз ещё несколько раз прорывался из небытия. Однажды я даже обошла всю территорию стационара, но ни розового куста, ни хотя бы букета в вазе не нашла. Откуда же происходил этот аромат?

Художника я впервые увидела ещё два месяца назад в общей столовой, куда его привела санитарка. Среди прочих пациентов Художник выделялся не только необыкновенно высоким ростом, туманными серыми глазами, но и аурой, некой атмосферой, что сгущалась вокруг него. Если бы в клинике мог быть король, то этим королём был бы Художник. Во всяком случае, в минуты просветления, потому что в минуты забвения он превращался в холерного безумца с горящими звериными глазами.

Я видела его работы. Драконов на фоне огненного неба и драконов, тонущих в пламенеющем море, и силуэт женщины без лица, только неясные зелёные очертания и длинные каштановые волосы. Эти рисунки завораживали меня, хотелось прикоснуться к их тайне.

В тот день Художник чувствовал себя хорошо, главврач разрешил ему порисовать. Я пришла как раз, когда больной закончил, и он показал акварельный набросок. В цветных пятнах угадывались красные очертания исполинских крыльев.

— Что вы имели в виду?

— «Чувствую: неведомая сила разрывает мой привычный мир на части и выбрасывает меня в хаос», — говорил художник. И я уже не записывала его слов, только слушала с открытым ртом. Собравшись, спросила.

— О чём вы?

— Когда человек не на своём месте и занят не своим делом, высшая сила должна вырвать его из этого круга. Вот ты, фея, своим делом занимаешься?

Весь оставшийся день я никак не могла отделаться от неприятных мыслей. Может, действительно что-то делаю не так? Но я бы хотела распоряжаться жизнью сама и поступать так, как считаю нужным, а не следовать чужим советам и нашёптываниям! Но с другой стороны, разрываться между двумя делами — тяжело. Я постоянно металась и боялась оплошать. И могу смело воскликнуть: «Увы, ни в одном деле не преуспела!» Разве этого я хотела?

Больше всего не хотела разочаровать маму, для которой не было ничего важнее успешной, безупречной жизни, которой будут завидовать все соседи. Наверное, так проявлялся один из тех детских комплексов, которые исподтишка влияют на всю нашу жизнь. Может, в детстве мама не была лучшей, и её пытали примерами более талантливых детей, что, в конце концов, заставило её стремиться к совершенству ради похвалы, и это переросло в манию.

Так или иначе, я оказалась для неё сплошным разочарованием. Я не любила институт, который она выбрала для меня, не любила будущее, работу, о которой она для меня договорилась.

Но ещё больше — я боялась очередной ссоры с громким хлопаньем дверьми и разбитой посудой. Боялась потерять столь важное для меня ощущение стабильности.

После разговора с Художником домой я вернулась только к половине одиннадцатого. Курсовая опять не желала выстраиваться в связный набор предложений; сестра Светка заняла рисованием всю кухню, и не нашлось места даже для чашки травяного чая.

Я заперлась в комнате, как делала всегда, когда боялась, что мама войдёт в самый неподходящий момент и заподозрит меня в чём-нибудь, что позволит запустить очередной скандал. Хотя, конечно, запертая дверь от скандала никак не спасёт, а наоборот — может стать поводом, но, по крайней мере, сохраню некоторое личное пространство.

Из низов огромного шкафа вытащила коробку, а из неё — перевязанную старым шнурком папку. Развязала и достала детские рисунки. Да, когда-то я, как и моя сестра, рисовала. Только моё творчество мама не поощряла, и после шестого класса я бросила художественную школу. Видите ли, родителям жалко денег на столь «бесполезное занятие, которое в будущем не принесёт тебе никакого дохода».

Вот тот рисунок, который я искала. Огромный красный дракон, а небо — сумбурные цветные кляксы. А на другом рисунке, совершенно забытом, те же расплывчатые очертания женщины в зелёном. Теперь вспомнила: так я рисовала себя в роли принцессы.

Всё это меня расстроило.

— Что если я неправильно живу?

А курсовая по валютно-кредитным отношениям тщетно меня ждала.

Утром я не пошла в институт. Надо было проветрить мозги и решить, что делать со своей жизнью.

Конец апреля выдался на редкость дождливым. Но мне нравился запах мокрых распускающихся листочков и вспышки солнца в лужах. Я неторопливо прогуливалась по дорожкам парка, наслаждаясь тишиной.

— Неужели тебе по душе такая погода?

Вновь этот странный мужчина. Над курткой торчит ворот белого свитера, руки в карманах, а волосы растрёпаны ветром.

Я не люблю болтать с незнакомцами. Да и гулять-то приятнее в одиночестве. Но мне вдруг захотелось поговорить. Понимаете, Крауд в отличие от многих был вежлив и воспитан. Он не навязывался — почти не навязывался, стоял в паре метров от меня, ожидая, подойду ли я или нет. Он давал мне выбор: уйти или остаться. Это вызывало доверие.

И я ответила:

— Мне нравится любая погода. Главное, чтобы — тихо и можно было помечтать.

— А я ненавижу дожди, сырость и ветер. Там, откуда я родом, почти всегда тепло. Только зимой идёт дождь, но тогда я уезжаю на юг.

— Вы, наверное, из Европы?

Он едва заметно усмехнулся.

— Хочешь кофе?

Пожала плечами. Что преступного в том, чтобы немного посидеть в уютном кафе? Я же никуда не тороплюсь, да ноги у меня замёрзли: прогадала с сапогами.

Тихая музыка, деревянные столики и кованые крючки, с листьями шиповника, для верхней одежды.

Крауд заказал американо для себя, латте — для меня. Он знал, что я люблю, не спрашивая.

— Зачем мы тут?

— Погреться.

Когда принесли кофе, он отнюдь не спешил пить, а просто скрестил руки на столе. Я улыбнулась и обхватила кружку замёрзшими ладонями, чтобы согреться.

На тонких пальцах Крауда были перстни с массивными голубыми камнями: казалось, звёздная пыль, как драгоценная пленница, заключёна в прочных стенках прозрачного, как хрусталь, камня. Я насчитала шесть колец. Несколько больше, чем нужно мужчине.

— Раньше я не видела у вас перстней. Зачем так много?

От его взгляда, исподлобья, чуть безумного, мне стало не по себе.

— Стало быть, мне так надо.

Мы ни о чём не говорили. Я смотрела по сторонам, отворачивалась, время от времени ловила на себе его пронизывающий взгляд. Я хотела встать и уйти, но словно окаменела. Официант принёс мой любимый торт-медовик, хотя я и не помнила, чтобы заказывала. Пришлось остаться. Есть такие девичьи слабости, с которыми бороться бесполезно.

Конечно, пора бы забеспокоиться, принять Крауда за маньяка, выслеживающего жертву, и бежать, бежать! Но распроклятое любопытство меня пересилило. Меня, наверное, впервые заинтересовал кто-то не из моего привычного круга. Понимаете, очень замкнутая, не склонная к общению, я тогда жила в мире иллюзий и старалась не вылезать из футляра. Может, во многом этому способствовали ссоры с матерью, вечно пропадающий на работе отец и даже Светка. Впрочем, Светка такая же, как и я, живущая в своём мире красок и альбомных листов.

Так или иначе, Септимий Крауд оказался тем человеком, который нашёл брешь в возведённых вокруг меня крепостных стенах.

К полудню он расплатился за кофе и молча ушёл, не сказав ни слова. Когда он вставал из-за стола, я заметила, что голубой пыли в камнях его колец будто бы стало меньше. Мутное ощущение обмана меня не покидало.

Больше он не искал со мной встречи, а я, уязвлённая, жаждала возможности поговорить, жаждала той пленительной улыбки, что в первый раз. И, честно, его молчание безумно оскорбляло. Я стала нервной, роняла вещи, в рассеянности проезжала нужную остановку, спотыкалась, задумавшись. Наконец, я решила взять себя в руки. Не хватало ещё из-за этого мерзавца свихнуться! Такой радости он не заслуживает.

Чёрт с ним, а мне нужно больше думать о жизни. Взвесив все «за» и «против», решила сосредоточиться на работе в клинике. Я даже привыкла к навязчивому аромату роз. С каждым днём запах становился всё отчётливее, особенно у кабинета главврача. Розы будто бы гнили. Но меня куда больше смущало, что я работаю без образования, по блату, и этот блат будет длиться ровно столько, сколько мы с Машкой будем подругами. Но как долго это продлится?

Я — замкнутая, плохо схожусь с новыми людьми. Машка — заводная и бесстрашная, ей ничего не стоит покорить весь мир. Мы и дружим-то в силу какой-то нелепой случайности: обе любим сидеть за первой партой, так лучше слышно преподавателя, правило, которое нам вбили в голову ещё в школьные годы. Но вот мы окончим институт, разбежимся, будем ли мы ещё подругами?

Мне нужна более твёрдая почва под ногами, если я хочу остаться в клинике. Как мне доказать свою полезность? Впрочем, действительно ли я хочу быть именно там?

Отложив в сторону черновик сумбурных размышлений, отправилась готовить обед. Мама с папой — на работе, Светка в школе создаёт шедевр к непонятно откуда взявшемуся конкурсу. Я подозревала, что она рисует кому-то на заказ, но не говорит матери. Должен же у сестрички быть секрет? Всё подростки рано или поздно бунтуют.

А я тем временем обосновалась на кухне, подняла жалюзи, позволяя солнцу залить мягким светом кухню. Май за окном меня радовал. Разделав рыбу, я пошла спустить рыбьи ошмётки в мусоропровод.

С Септимием Краудом мы столкнулись на площадке моего, одиннадцатого, этажа. Отходить было уже поздно и неприлично, хотя всё моё существо и кричало: «Развернись и беги!»

Поздоровались. Крауд кивнул, неожиданно взял меня под руку и потащил к стеклянной двери на чёрную лестницу. Я упиралась, но крик застыл в горле: только бы не привлечь внимание соседки-сплетницы, любительницы обсасывать как леденцы пикантные моменты.

— Видишь это стекло? — говорил Крауд. — Думаешь, простое стекло?

— Послушайте, мне некогда! У меня сейчас суп убежит! А ещё столько страниц о типологии темпераментов читать!

― Типологии темпераментов? ― от безумного блеска в его глазах я похолодела. ― Я же сказал тебе избавиться от этой белиберды! Учись слушать, что тебе говорят!

Он схватил меня за шиворот, и мне пришлось неестественно выгнуться. Если нас застанут в этой нелепой позе, то поползут слухи, а если ещё донесут матери, то она точно накинется на меня.

С тихим рычаньем я безуспешно попыталась вырваться, но только взмокла, футболка гадко прилипла к подмышкам и спине. Щёки запылали, и лицо будто горело. Злодей же, наверняка, слышал, как сильнее заколотилось моё сердце.

— За этой дверью находится другой, волшебный мир…

Он наклонился ко мне совсем близко. Я отвернулась, избегая сумасшедшего взгляда, но не смогла ускользнуть от его вкрадчивого голоса:

— Тот мир злой и очень опасный. Вики, ты должна его остерегаться. Слышишь? Остерегаться. Он засосёт тебя, поглотит, переварит — и всё. Понимаешь?

От безумия в его пепельных глазах не осталось и следа, теперь они превратились в ледышки. Его прикосновения пробирали до мурашек, и хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать струящегося по спине пота.

— Будь осторожна, дорогая Вики. Если однажды нечто появится из стекла, беги и не оглядывайся! Если прикоснёшься к нему, то очень опасная сила увлечёт тебя в иной мир, — он наклонился ближе, задел меня носом, я почувствовала его дыхание, запах кофе. — Так что беги, беги!

Резко дернувшись, я ударила Крауда по ноге, неуклюже вывалилась из его объятий, забежала в крепость-квартиру и, слава богу, без труда заперла дверь. Тяжело дыша, посмотрела в глазок. Сердце отбивало бешеный ритм.

Крауд вздохнул и покачал головой.

— Псих, — пробормотала я.

К счастью, моего позора никто не видел.

Зайдя в ванную комнату, стянула пропитанную потом одежду, бросила в раковину, заткнув сливное отверстие. Футболка с Микки Маусом оказалась сверху, и лицо мультгероя исказилось точно в предсмертных муках. Я нахмурилась, сыпанула на Микки порошка и поскорее залезла в ванну. Розовые цветочки на шторке не успокаивали, как обычно, а раздражали. На полную открыла краны, и на мгновение почудилось, что напор воды вот-вот сорвёт распылитель. Я извела добрую половину флакона шампуня, вымывая запах одеколона Крауда.

Конечно, у меня мелькнула мысль заявить в милицию, но что я им скажу? Кто поверит моим рассказам? Нет, безнадёжно. Лучше держаться от Крауда подальше.

Но вскоре мой страх притупился. Может, на меня и в самом деле наложили некий морок, ведь иначе я вела бы себя осторожнее.

Было последнее воскресенье весны. Занятая подготовкой к сессии и отчётом по Художнику, я в последние время совсем не отдыхала. Ложилась поздно, вставала рано, по будильнику, ни на что не отвлекалась, жила как робот.

Наконец, меня переполнила тошнота, и я решила хоть пять минуток подышать воздухом. Нырнула в общий коридор нашего одиннадцатого этажа. Заколдованная дверь по счастью уже была отворена, и я выбралась на балконную площадку.

Ощущение того, что я не одна, заставило оглядеться.

Крауд парил этажом ниже метрах в пяти от стены дома. С закрытыми глазами он скрестил руки на груди и, судя по тонкой улыбке, наслаждался прохладным ветерком. Крауд никого не замечал, и никто — готова поклясться — никто из прохожих на земле не видел его.

Отступила на шаг.

— Что же это?

Поборов неуверенность, приблизилась, перегнулась через перила, взглядом выискивая какие-нибудь цирковые тросы, которые держали бы Крауда на весу. Но — ничего. Я нахмурилась.

Догадка шевельнулась в глубине души. Неужели это…

Но прежде, чем я успела всё переварить, Крауд открыл глаза. От вспыхнувшей ненависти в его взгляде я отшатнулась.

— Тебе не стоило за мной следить.

Его бесстрастный голос вывел меня из оцепенения, и я бросилась прочь. Хлопнула дверью, и та огрызнулась в ответ, словно лев. Несмотря на свой лошадиный топот, я услышала, как нечто упругое шлёпнулось на пол. Мне стало совсем не по себе.

Маленький голубой мячик, сделанный из тягучего материала, как желе или плавленый сыр. Упав, он слегка расплющился, но тут же собрался с силами и… Господи, он двигался! Летел ко мне!

«Беги», — шепнул голос в голове, но ноги не слушались. Меня вновь парализовало и накрыло волной болезненного ожидания катастрофы.

Шар застыл прямо перед моими глазами, чуть сморщился, словно улыбнулся и подмигнул. От него исходил сладковатый, удушающий аромат цветов.

Только тогда я опомнилась. Надо скорее вытолкать эту мерзость назад, за дверь! Я схватила мячик. Он прилипал к пальцам, как неудавшееся тесто. Ногой пихнула дверь.

На балконных перилах сидел Крауд. Его серые глаза лихорадочно блестели, губы нервно подёргивались в усмешке. Кое-как отодрав шар от пальцев, бросила его в негодяя и без оглядки побежала домой.

— Поздно! — громко и зло раздалось мне вслед. — Я предупреждал тебя, Вики: беги! Но ты никогда не слушаешь то, что тебе говорят! Маленькая глупая девочка!

Я захлопнула дверь в квартиру и облегчённо вздохнула.

Но тут же насторожилась. Всё казалось таким же, как раньше, но всё же другим.

Это был не мой мир: в углах забилась пыль, любимые картины точно выгорели на солнце и нагоняли тоску. Воздух пропитался тревогой.

Я быстро задёрнула шторы и опустила жалюзи, чтобы очередной летающий циркач не заглянул в окно. Почти сразу же услышала тихие шорохи, поскрёбывания и звук, будто кто-то влажным языком облизывал стекло. Прикоснулась к жалюзи и резко отдёрнула руку: горячо, как в аду!

«Пожалуй, лучше убраться отсюда!»

Но уже поздно.

Как вы, должно быть, знаете, миров существует великое множество. Порой миры обособлены, замкнуты и никак не сообщаются с другими. Но иногда меж мирами возникают проходы, которые странники называют дверьми.

Дверь может оказаться как дверью в прямом смысле слова, так и зеркалом, стеклом или просто провалом в пространстве.

И там, на лестничной площадке, я опрометчиво упала в один из проходов. И совершенно безвозвратно.

На кухне я собрала семью — маму, папу и младшую сестру Светку. Да, их не было, когда я выходила из квартиры, но в мире что-то пошатнулось, изменилось, может, время потекло иначе. И вот они — тут.

Я хотела рассказать, что со мной произошло, но запнулась, увидев их совершенно безразличные, застывшие лица. С ними что-то случилось. Сглотнув, я всё же объясняла, что мы в страшной опасности и должны бежать, иначе Крауд нас непременно убьёт. Но они молчали, глядя в одну точку, будто и вовсе меня не слышали.

«Да что же с ними!»

От их отупелых взглядов ёкнуло сердце.

— Пап, ты меня слышишь? — вкрадчиво произнесла я. Отец всегда был самым толковым, и именно с ним мы меньше всего цапались из-за принципов.

Он едва заметно кивнул.

С облегчением выдохнула. Хоть не глухие.

— Я говорю: надо уходить. Понимаешь?

Кивок.

— Тогда, может, ты соберёшь деньги и документы?

Отец кивнул, но остался сидеть.

Безвольные и вялые амёбы, полные апатии и грустного бездействия. От этого бросало в жар, немного кружилась голова. Кто эти люди?

Так похожи на моих, но всё-таки другие. Моих бы я застала за вечерними делами, они бы посмеялись выдумке про Крауда, Светка, может, попробовала бы подыграть, а мне бы стало неловко.

Нет, это другие люди.

Светка, прежде живая, с перепачканными фломастерами и масляными красками ладошками и подбородком, теперь сияла как новенькая кукла. Где же кривенькие косички и дырка на джинсах? Испарилась и хозяйственность матери. Её совсем не волновали крошки от печенья, которые она раньше живо смела бы. Эта женщина уже не казалась такой целеустремлённой и педантичной, какой я знала её. Потухли и глаза отца за стеклами очков в металлической оправе. Обычно собранный и сосредоточенный, он теперь казался вялым и сонным. Да и его любимой книги по биохимии я нигде не заметила.

Мать лениво потянулась к жалюзи, но я закричала:

— Нет!

Она посмотрела на меня без удивления или недоумения и сложила руки на коленях. В любой другой день я бы обрадовалась её безразличию, но не сегодня.

«Это не моя семья. Всё пошло наперекосяк».

Я устало опустилась на стул и закрыла лицо руками. Тяжело вздохнула.

Мы нередко ссорились, и я, устав от переизбытка внимания к себе, часто запиралась на балконе и мечтала, чтобы они все исчезли, даже Светка, вечно врывающаяся в мою комнату без стука и таскающая мои вещи. Мне упорно не позволяли жить своей жизнью, и я мечтала, что однажды их не будет. Не то чтобы я хотела их смерти или чего-то подобного. Нет, пусть живут и будут счастливы, но без меня, далеко, так далеко, как только возможно! Я даже представляла их скучными и безучастными изваяниями. И вот они стали такими, но радости я не почувствовала. Скорее — стыд. Ведь это моя вина, и я несу за них ответственность, если рассуждать откровенно.

Да, наши отношения давно и безвозвратно утеряны, но, чёрт возьми, мы в опасности, и я не шучу! Почему именно сейчас вы оставили меня в покое?

Вновь что-то ударилось в окно. Кажется, треснуло стекло. Из-под жалюзи потихоньку просачивался грязно-жёлтый, как старый лимон, туман.

Надо бежать. Бежать как можно дальше от злосчастного места.

В беспорядке побросала в сумку деньги, документы и вытолкнула амёб из кухни. Их медлительность доводила до белого каления. Живыми они мне нравились больше.

Лифт заскрежетал о стенку шахты на седьмом этаже. Как обычно. Но сердце чуть не лопнуло, ведь некий монстр мог нас подкараулить и теперь рвёт обшивку, чтобы добраться до сытного ужина. Но лифт спокойно ехал вниз.

Осторожно приоткрыла дверь подъезда и выглянула наружу. На высоте пятого этажа сгустились облака химического серного цвета. Глупый голубь влетел в туман и почти тут же мёртвый шмякнулся о землю.

Наша квартира уже, наверное, заполнилась ядовитым дымом. Мы остались без дома. И без пути назад.

Проверила, держат ли родители Светку за руки, взяла мать за руку и быстро потащила всю компанию прочь от дома. Где-то должно быть безопасно, и мы найдём это место.

По дороге я встречала людей с пустыми, равнодушными глазами. Будто кто-то исказил мои мечты и создал этот безумный театр, наполненный неудачными декорациями, поленившись до конца раскрасить незначительные детали.

Годы спустя, пройдя сотни дорог, я узнаю, что это не было новым миром или миром-копией, потому что никому, даже самому искусному волшебнику, не под силу создавать миры.

В тот момент, когда я прикоснулась к голубому шару, сетью упал морок, вырвал меня из родного мира так, будто меня там никогда и не существовало, и перенёс в предмирье, узкую прослойку меж настоящим миром и межмирьем, той частью мироздания, которая ласково обволакивала все миры и служила мостом меж ними. Моя квартира, жёлтый туман, безликие люди — всё иллюзия, призванная меня испугать и заставить бежать.

Мы без проблем добрались до вокзала, и я купила билеты на ближайший поезд. Неважно, куда мы поедем. Главное, как можно дальше — туда, где неведомая сила, перекроившая мир, нас не достанет.

Лишь когда наша гусеница-спасительница тронулась, я успокоилась. Заварила для всех чай и успокоилась.

― Что же вы не пьёте? Остынет, ― сказала я, и мои родители и Светка покорно разобрали стаканы.

Грустно вздохнула.

Мои неприятности только начинались.

Ночью все спали, отвернувшись к стенке, а я смотрела в окно. На секунду мне почудился Крауд: он скользил по воздуху, в одной руке — саквояж, в другой, кажется, трость. Когда он исчез, я ещё долго вглядывалась во тьму, но заметила лишь мелькание силуэтов: деревьев, столбов и призрачных проводов.

«Я переутомилась. Нет там никого».

Размеренное покачивание поезда медленно меня убаюкивало, и я улыбнулась.

«Всё обойдётся, и я вернусь к обычной жизни».

А если нет? Останусь в этом странном мире, где всё чужое, где солнечные псы гонятся за поездом, где со мной путешествуют тени? А что сталось с моей настоящей семьёй? Остались жить в реальном мире, жить и гадать, куда же делась я? Была ли я готова расстаться с ними, может, навсегда? Может, мы и ссорились, но в глубине души наверняка они желали мне добра, просто мы не находили общий язык. А моя работа? Моя привычная жизнь? Возможность самой выбирать судьбу? Ведь у меня только начало получаться! Невыносимо. Немыслимо.

Смешно!

Ведь прикоснувшись к голубому шару, я запустила некий адский механизм, который навсегда перекроил мою судьбу. Я сама сделала выбор.

Но тогда, в поезде, я впервые облегчённо вздохнула. Всё вокруг казалось вполне нормальным. И я даже понадеялась, что утром проснусь в родной постели в окружении любимых учебников. И вокруг не будет никаких диковинных или непонятных вещей.

Впрочем, действительно ли я хотела назад, в привычный мир?

Утром поезд остановился. Проводник сказал, что у нас есть два часа на отдых.

Уставшие от однообразных купе, пассажиры гурьбой вывалились на станцию и разбежались по делам. У палатки с пирожками, от дрожжевого запаха которых подташнивало, мои родители познакомились с серой четой в дорожных плащах и отправились с ними на небольшую прогулку в парк. «Восхитительное место! Это совсем недалеко, рядом с холмом!» — говорили их новые друзья.

Светка увлекла меня в битком набитый магазин одежды, неуклюже приткнувшийся к билетной будке. Я с трудом понимала Светкину страсть к шмоткам с дешёвых барахолок, а моя маленькая сестричка, как истинный романтик, всегда отвечала: «Я — свободный художник».

Чем дольше я смотрела, как с потухшим взором Светка сгребает в охапку вешалки с пропахшей нафталином одеждой, тем меньше я узнавала в ней сестру. Я видела её бледную тень, лишённую эмоций четырнадцатилетнюю куклу в узких джинсах и рубашке в голубую клеточку. Копию. Ничего настоящего! Моя Светка тщательно осматривала бы каждую вещь и с фырканьем вешала бы на место то, что показалось ей недостойным творческого человека.

Потом я поймала на себе взгляд, пронизывающий до костей. Девочка лет пяти. Худенький такой заморыш: растрёпанные светлые волосы, вздёрнутый нос, обрамлённый кружевом веснушек, грязное цветастое платье. Её так и хотелось обнять и приласкать.

— Господин Крауд просил передать, чтобы вы подошли к кабине машиниста.

Сказав, девочка развернулась и побежала. Я смотрела ей вслед, пока она не испарилась в толпе.

И тогда я поняла смысл сказанного.

— Крауд! Здесь! Только этого не хватало! Надо найти родителей!