Часть 3. Сестра милосердия. Отрывок 1.

Поездка в одной карете с Краудом и Дамьяной оказалось сущим наказанием. Странник, погрузившись во мрак мыслей, смотрел в окно. Девчонка поначалу смирно сидела напротив меня, потом тихонько запела и, наконец, завопила что есть мочи. Голова раскалывалась. Я старалась придумать какую-нибудь сказку, чтобы отгородиться от чертовки. Но на ум ничего не шло. Наконец, буйная трещотка утихомирилась и задремала с глупой улыбкой на устах. Я облегчённо вздохнула, а Крауд по-прежнему сидел отстранённо, будто нас и не существовало.

Я прикорнула, но вскоре, меня разбудил голос Дамьяны.

― Правда, я пою лучше? Я стану оперной певицей. Очень известной и самой лучшей. Мне не будет равных. Все будут мне поклоняться. Я буду первой певицей-волшебницей. Что скажете? В Снарном мире ведь есть опера? В Арахисовой столице есть, мне Самант рассказывал, но мы туда ни разу не ездили.

Крауд промолчал, а я недовольно буркнула:

― Мне кажется, из тебя не получится певицы.

― Ты — глупая и необразованная. И в пении ты не разбираешься. Когда приедем в город, сходи на концерт в Алый Зал. Там выступают лучшие из лучших. Уверена, ты уже наслушалась всякой второсортной халтуры на улицах и понятия не имеешь о красивом и изысканном пении.

Я промолчала. Вдруг маленькая высокомерная певунья права, чем леший не шутит? Дамьяна довольно кивнула.

― Я хочу механическую игрушку. Городок в табакерке. Чтобы там играла музыка, тикали часы, а человечки танцевали. Купишь такую? ― грубо дёрнула Крауда за сюртук. Тот рассеянно встрепенулся.

― Купишь?

― Что именно, милая?

― Механический город. Ты что, меня не слушаешь? Ну и зря. Я тут единственный здравомыслящий собеседник. Лучше послушай, а то, кроме меня, кто тебе интересные и полезные вещи расскажет?

Будь это мои слова, я, наверняка, бы схлопотала затрещину, но дерзкой девчушке всё сходило с рук. Можно подумать, мир рухнет, если её разок на место поставить! Ей это только на пользу пойдёт.

― Куплю, ― Крауд отвернулся к окну. Я никак не могла взять в толк, зачем он взял эту хлопотную девчонку? Она вполне могла бы жить в деревне среди немых и ловить бабочек. Но в опасном пути, который нам предстоял, капризный ребёнок будет обузой!

«Стоит ли одна невоспитанная девочка того, чтобы за ней тащиться в Арахисовый мир и ещё попадать в тюрьму? ― я нахмурилась. ― Или в тюрьму он попал, потому что знал, что там окажусь я? Это случайность или план? А та королева, она знала, где и как меня искать, откуда?»

Что ж, удовлетворившись его сухим ответом, Дамьяна по крайней мере замолчала и, глупо улыбаясь, строила воздушные замки, в которых поселит будущих кукол.

К вечеру Дамьяна вновь расшалилась. Она стала рыться в моём рюкзаке. У меня не было сил спорить. Духота, детский писк меня уморили. Наконец, девчонка нашла крысиный пояс, тот самый, который когда-то украшал подаренное платье и волшебство которого чуть не утопило меня.

— Какая красота, — сказала девочка. — Можно взять себе?

— Нет. Положи на место.

— Почему? Если ты его не носишь, отдай мне, — заканючила Дамьяна.

— Это дурная вещь.

— Тогда почему ты его не уничтожишь?

— Потому что волшебную вещь нельзя уничтожить. Её можно только спрятать от непоседливых девчонок. Дамьяна, положи пояс на место и верни рюкзак Вики, — сурово произнёс Крауд.

Насупившись, девочка жадным взглядом впилась в пояс и с тяжёлым вздохом выполнила просьбу.

Вечером мы остановились на ночлег в белокаменном городишке на холме. Его пересекала широкая улица, обрамлённая сиреневыми клумбами и домами с колоннами и аккуратными балкончиками. Окна прятались за деревянными решётками, а за ними проглядывали тёмно-фиолетовые занавески, за которыми нежились в прохладе именитые дамы, а мы изнывали от жары.

Если бы вокруг вместо горячего песка тихо шептало холодное море, в каком прекрасном Средиземноморье мы бы оказались. Впрочем, походи это месту хоть чуточку на райский уголок, его бы давно оккупировали туристы и богатые аристократы, превратив в шумный, суетливый курорт.

Мы выбрали гостиницу с иловым прудиком во дворе.

Вечером я сидела на балконе в удобном плетёном кресле, облокотилась о балюстраду, положила подбородок на скрещенные руки, задумчиво наблюдала за тем, как внизу пианист тихонько ударял по чёрно-белым клавишам. В вазе рядом цикорий и маленькие белые цветки, похожие на звёзды, склоняли головки в такт музыке. За столиками отдыхали чопорные крысиные аристократы и негромко болтали.

Крауд, по местной моде одетый во всё белое, разговаривал с каким-то вельможей, наверное, знатной шишкой, и строил из себя примерного путешественника. Пронырливая Дамьяна крутилась тут как тут. Даже с балкона я видела разительную перемену в ней. Весь её малолетний пафос испарился. Негодница вдруг стала мила и послушна, отвечала коротко и только, если вельможа обращался к ней.

Пианист заиграл печальную мелодию, от которой защемило сердце и на глаза невольно навернулись слёзы. «Плач последней ивы», так она называлась.

Из-за столиков поднялось несколько пар. Кавалеры провели дам в центр зала и закружили в медленном, исполненном тоски и любви, танце. И мне стало ещё грустнее. Я бы и сама с радостью потанцевала, но разве кто пригласит меня?

«Может, самой подойти к Крауду? Он жутко скривится, но при всех не откажет».

На секунду я представила, как волшебник положит руку в перчатке на мою талию, другой возьмёт мои тонкие пальчики. Он, конечно, поведёт в танце, медленно, властно, и каждое его движение будет завораживающе отточено и легко.

Тем временем знатный вельможа откланялся. Дамьяна дёрнула Крауда за рукав, тот наклонился, и девчонка зашептала на ухо.

Волшебник кивнул.

Пианист заиграл вальс чуть повеселее, и волшебник пригласил Дамьяну. Он был слишком высок для неё и танцевал, ссутулившись. Девчонка двигалась непринуждённо, иногда кокетничая, прямо как взрослая. Порой я сомневалась: а пять ли ей лет? Но она была такой маленькой, такой хрупкой, такой невинной и порочной.

«Неужели Крауд этого не видит?»

Потух большой свет, остались лишь свечи на столах и балюстраде. И над огоньками закружились мошки и ночные бабочки, точно пылинки волшебства, обречённые сжигать крылышки о пламя, сжигать лишь из-за глупой, наивной любви к теплу и свету.

И в колыхании огней в полумраке Крауд и Дамьяна напоминали мне парочку влюблённых. Ревность вдруг разодрала мне сердце.

«Это ведь моё место, моё место по праву!»

Но если бы меня спросили, я бы не смогла объяснить, на каком основании забрала Крауда.

Устав от чужой романтики, ушла в полную ночной прохлады спальню и до утра проворочалась в постели. Снилась проклятая девчонка, смешная и злая одновременно. Жара душила меня.

После рассвета мы продолжили путь. Дамьяна бестолково болтала, Крауд, казалось, засыпал. Я же сама молилась, чтобы мы поскорее прибыли на место и я избавилась от постоянного общества Дамьяны.

Лошади заржали. Кто-то ругался с кучером. Крауд неторопливо вытащил портсигар из внутреннего кармана. Вместо сигар в чёрной бархатной коробочке оказался компас. Крауд откинул крышку, надавил на кнопку сбоку, и из корпуса выехало ещё три круглых корпуса с бегущими стрелками и неизвестными символами, на центральной панели вместо стрелок извивались тонкие линии, видимо, означавшие карту.

Крауд внимательно посмотрел на значения прибора, затем резко нажал на кнопку сбоку, устройство вновь собралось, крышка захлопнулась.

— Что это? — спросила я.

— Путеводитель. А сейчас — выходим.

Снаружи ожидал крысиный патруль. Длинноусый лейтенант в тёмно-синей форме и фуражке, лихо надетой поверх правого уха, представился и спросил у Крауда документы.

— Гордон Ризман. Пожалуйста, — волшебник вытащил из кармана брюк маленькую кожаную книжку и в раскрытом виде протянул лейтенанту. Полицейский крыс брезгливо взял документ, пролистал все странички и с ещё более наигранной брезгливостью вернул, недовольно взмахнув хвостом.

— Кто с вами едет, господин Гордон Ризман?

Вокруг мохнатой крысиной морды с редкой чёрной шерстью крутилась оса, норовя сесть на усы. Но лейтенант стойко не замечал её. Я едва не прыснула со смеха, но поймав на себе стальной взгляд, отвернулась.

С лёгким поклоном Крауд принял документы и спрятал их.

— Меня сопровождают мои племянницы.

— Документы на племянниц?

— Разве на детей нужны документы? — голос Крауда казался спокойным.

— Одна из них явно совершеннолетняя, и у неё должно быть своё удостоверение. А что касается юной особы, то нужно свидетельство о рождении и разрешение от родителей, либо же договор об опеке.

Лейтенант положил руку на пистолет в кобуре. Крауд печально обернулся на меня.

— Тебе есть двадцать один?

Я неуверенно кивнула. Честно говоря, давно потеряла счёт времени и понятия не имела о том, сколько мне лет по паспорту или биологически. Знала только, что в Снарном мире время течёт с иной скоростью, чем здесь, а в межмирных пустынях его и вовсе нет.

— Документы? — настаивал крыс.

Покачала головой. Ещё когда я жила в Буджуме, Анри предлагал зайти в канцелярию и выправить удостоверение, но мы были слишком заняты нашим троянским конём и Адалиндой. К тому же я боялась, что меня могут арестовать.

— Значит, вы путешествуете с девицами без документов? — нахмурился лейтенант. Оса забавно приземлилась на его ус. Дамьяна за моей спиной предательски хихикнула.

— К сожалению, господин лейтенант, — волшебник смущённо склонил голову.

— Вы знаете о штрафе?

— Знаю, — Крауд вновь покорно чуть поклонился. — Если я оплачу штраф, вы позволите нам продолжить путешествие и добраться до границы?

— До границы? — лейтенант с подозрением прищурился. — До какой ещё границы?

— До границы Арахисового мира и мира Вестьё.

— Да будет вам известно, границу закрыли неделю назад. За попытку незаконного пересечения — смертная казнь, — прищурился лейтенант.

Крауд виновато развёл руками.

— Увы, мы давно покинули арахисовую столицу и мало интересовались последними новостями. И когда границу откроют?

— Нескоро.

— Значит, мы пленники этого мира?

— Да. Все границы перекрыты. Отныне странствия запрещены под страхом смертной казни, — тут сладкая улыбка озарила морду крыса, — пока не закончится война, и её величество Адалинда не поставит на колени все непокорные народы. А теперь будьте добры оплатить штраф и поезжайте обустраиваться в ближайшем городе. Скоро закат, а после захода солнца, согласно новому закону, запрещается появляться на улицах. Комендантский час.

— И каков размер штрафа?

— Пять тысяч хисов с человека, включая ребёнка.

На мгновение лицо Крауда исказилось волчьим оскалом. Он сжал кулак, рука его чуть дёрнулась, но тут же расслабилась, ладонь едва скользнула по эфесу шпаги. Улыбнувшись, волшебник со всем обаянием, на которое был способен, промурлыкал:

— Я столь сильно похож на богача?

— Значит, вы отказываетесь платить? — нахмурился полицейский, и двое помощников потянулись к револьверам.

— Гидра морская побери, да! — Крауд топнул ногой. — Это же грабёж! Даже покойный царь Генгульф себе такого не позволял.

Лейтенант зловеще улыбнулся и подал знак пятерым стражникам, ждавшим у полицейского экипажа, приблизиться. Шерсть на крысиных мордах была чёрной, как мокрый уголь.

— В таком случае за неуплату по счёту вы, господин Ризман, и ваша старшая племянница отправляетесь в Измор, пока не отработаете долг, а девочка — в приют, который вам будет обходиться пятьдесят хисов в неделю. Эта сумма также будет включена в отработку.

Один из стражей схватил Дамьяну и оттащил её, брыкающуюся и извивающуюся, к тюремной повозке, куда и бросил.

Нас с Краудом связали по рукам и погрузили в другую кибитку. К моему ужасу, Крауд и пальцем не пошевелил, чтобы выкрутиться. Но ведь он же мог раскидать их одним движением!

В повозке пахло мочой; свет проникал через окно-решетку. Я пристроилась в углу, подальше от нужника, и пробурчала:

— Почему ты не ничего не сделал? Ты ведь запросто мог их раскидать. Ты же волшебник!

— Во-первых, они правы: мы нарушили закон. Во-вторых, применение волшебства нарушает равновесие, любое действие рвёт ткань мироздания. Я бы мог использовать голубую пыль из колец, но она может пригодиться нам позже. И если её израсходовать сейчас, то после взять будет неоткуда. Открытый источник есть только в Арахисовом мире. Я не могу так рисковать. К тому же Димитриус рядом. Я не могу допустить, чтобы он меня обнаружил. Попробуем выкрутиться так.

— Кто такой Димитриус?

Он промолчал, но мрачный вид говорил лишь о том, что Димитриус — одно из наших главных испытаний.

«Может, даже тот, из-за кого Крауду стало плохо на том постоялом дворе? Ведь там он тоже чего-то опасался».

Повозка покатилась, и я стукнулась о стену. Материал был странный, вроде на дерево похож, но в то же время холодный как металл.

— А про Измор расскажешь? — потёрла ушибленное плечо.

— Одна из стран Арахисового мира, сейчас оккупированная войсками Адалинды, как и Эшаин. Измор воюет с Ангодой, единственным арахисовым государством, которое пока не покорилось крысам. А мы теперь, похоже, отправляемся в эпицентр военных действий.

— И какой у нас план?

От тяжёлого взгляда Крауда стало не по себе.

— Я должен во что бы то ни стало отыскать Дамьяну. Нельзя оставлять её надолго одну. Димитриус может добраться до неё первым.

— Зачем ты вообще забрал Дамьяну из деревни?

— Это уж не твоё дело, дорогая Вики, — отрезал Крауд таким тоном, что я не рискнула возразить. Казалось, он считает во всём виноватой меня. Что ж, может, наше маленькое приключение в тюрьме его и задержало. А как по мне — так я ни имела не малейшего отношения к Дамьяне.

Вскоре повозка остановилась, и гигант в синей военной форме с позолоченными погонами вытащил нас наружу.

Первое, что я увидела среди пыли и руин, — пасмурно серое здание с высокими мраморными колоннами и потрескавшимися фресками по фасаду; краска местами стёрлась, и слепые лица кричали беззубыми ртами. Дальше по улице раскинулся лагерь брезентовых палаток, а в сторону заката тянулась цепочка военных машин. В ужасе я схватила Крауда за рукав: механические монстры, бурная смесь железа и живой плоти, скалились и размеренно помахивали шипованными хвостами.

— Это машины или звери?

— Саблешины, гибрид машины и саблезубого тигра, — шепнул мне Крауд. — Одно из изобретений сумасшедшего учёного царицы Адалинды. Говорят, он гений. Анри, кажется, его имя.

Анри… Тот юный, восторженный механик, которого я бросила в крысиных темницах. Обещала вернуться, но так и не вернулась.

«Что же я наделала?» — мир давил меня как букашку. Я не спасла Эдди. Я не спасла Анри.

Крысиный лейтенант грубо оторвал меня от Крауда и подтолкнул к зданию с колоннами.

— Вы, Гордон Ризман, теперь солдат, — ухмыльнулся лейтенант. — А ваша племянница — сестра милосердия. Надеюсь, эта малютка любит бинтовать раны? Что скажешь, девочка? — он наклонился ко мне и шумно втянул воздух, шевеля усиками. — Не станешь возражать, если я загляну к тебе вечерком?

Меня передёрнуло.

— Не вздумай её трогать, — угрожающе произнёс Крауд.

Лейтенант щёлкнул плетью, и солдат ударил Крауда под дых.

— Твой дядя не будет тебя вечно защищать. Топай.

Крауда повели в бараки. Наверное, заставили переодеться в грубую военную форму, обрили волосы и… Да кто знает, какие тут порядки?

На моё счастье, лейтенанта отозвал дородный боров в мундире, готовом вот-вот лопнуть по бокам, а меня адъютант отвёл в здание с мраморными колоннами. На ступенях заметила кровавые следы, похожие на окаменевшую смолу, такие густые.

У входа встречала сестра милосердия, тоненькая и высокая Агнесса, похожая на цаплю. На её скулах пробивалась едва заметная серая шерсть, лёгкий пушок, придававший ей звериный облик. Она постоянно поджимала руки к груди, точно поднявшаяся на задние лапы крыса. Её накрахмаленное платье с кружевным воротником казалось нелепым в этих руинах. Надеюсь, меня не нарядят так же?

— Это та самая девушка, Фредди? — мягко спросила сестра.

— Она самая, Агни. Эй, ты, как тебя звать-то? Ризман?

— Алина. Алина Ризман, — солгала. Что ж, кажется, начала перенимать привычки Крауда.

— Пойдём, Алина, — Агнесса взяла меня под руку и провела через раскрытые железные двери с барельефами химер. Прикосновение её было неожиданно твёрдым и жёстким. И часть её энергии перешла на меня: я ненадолго задышала полной грудью.

Мы почти бежали по тёмным коридорам и пыльным лестницам. Электрические лампочки перегорели.

«Это место хуже тюрьмы».

Походка Агнессы отличалась от походки человека, она больше пружинила, будто вместо ног у неё под платьем скрывались крысиные лапы.

— Вы полукровка? — шёпотом спросила, когда мы проходили мимо палат с тяжело раненными. Но мой вопрос не заглушил их стонов.

— Да, — так же тихо ответила Агнесса.

— Но разве крыс любят в народе?

Медсестра лишь пожала плечами.

— Это госпиталь. Здесь неважно, кто ты. Мы просто спасаем жизни. Не задавай больше глупых вопросов.

Едва мы вошли в кабинет главного врача, как в нос ударил резкий запах спирта, а глаза защипало от дыма. «Что за дрянь здесь курили?»

Хозяина кабинета с трудом удалось разглядеть за кипами документов, перевязанных бечёвками и топорщащихся ломаными замусоленным уголками. Маленький, и цветом кожи, и цветом волос, и фигурой похожий на арахис, он сидел за столом и что-то строчил в журнале. Жилка на виске подёргивалась, в зубах дрожала сигарета. Мусорное ведро рядом было переполнено использованными промокашками и черновиками.

— Садитесь, — указал на треногую табуретку. — Прежде чем Агнесса покажет вам больницу и введёт в дела, я хочу поговорить с вами.

Агнесса поклонилась и вышла, небрежно прикрыв дверь.

Я сидела на табурете гордо и неудобно выпрямившись, плотно прижав друг к другу колени и накрыв сверху ладонями, как всегда, когда разговор не сулил ничего хорошего. Главврач докурил сигарету, выпустил дым в окно.

— Все, кто могут, лечат раненых и больных, а я один тут занимаюсь этой скучной бумажной работой. Ну, кто-то же должен выписывать справки и прочее?

Мне-то что? Но улыбнулась уголком губ.

— Ладно, к делу. Вы не уплатили штраф и потому находитесь здесь, так?

— Так.

— Против вашей воли. Но это вовсе не означает, что я позволю вам бездельничать и отлынивать от работы. Поверьте, я буду следить за вами каждую минуту вашего пребывания здесь.

Кивнула.

— Попытка побега карается смертью.

Вновь покорно кивнула.

— Вы будете помогать Агнессе.

— Хорошо.

— Вы уяснили насчёт наказания?

— Да.

— И вы не попытаетесь сбежать? Мне не придётся вас наказывать?

— Нет.

— Агнесса расскажет вам о наших порядках. Ступайте, дитя, и ведите себя примерно, иначе пострадаете не только вы, но и ваш дражайший дядя. Надеюсь, вы любите дядюшку?

— Всем сердцем, — бесстрастно соврала. Впрочем, за дымовой завесой главврач едва ли мог прочесть тень лжи на моём лице.

Поклонилась и вышла. Агнесса вынырнула из-под тёмной деревянной лестницы.

Под скрип половиц я спросила:

— А как за нами следят?

— Этого никто не знает.

За день Агнесса показала мне десятки палат с ранеными. На этаже с тяжёлыми висел стойкий дурман не высыхающей крови, приправленный смертью. Мне показалось, что души обречённых уже наполовину покинули тела и парят в воздухе над изнывающими телами в виде едва заметного тумана. Но потом поняла, что это просто дым из соседней фабрики, проникающий в больницу через разбитые окна.

Один раненый из последних сил извернулся и схватил меня за рукав, задев ладонь ледяными пальцами. Он что-то прошептал, и я склонилась к его лицу, ужасно красному, ошпаренному, словно там сосредоточилась отхлынувшая ото всех остальных членов кровь.

— Бойся алой розы, бойся волшебника, бойся повелителя алой розы, — прохрипел сумасшедший.

Я похолодела и почти сразу же с визгом отскочила, задела до краёв полные утки, которые не успели убрать, и упала, погребённая под испражнениями. И поскольку больной не разжал хватки, то падая, утянула и его. Несчастный с переломанными рёбрами сполз с постели, как червяк, и теперь стонал и корчился. Агнесса побледнела и, кудахча, подозвала двух санитаров. Втроём они водрузили умирающего на койку, и Агнесса ещё долго носилась и причитала над ним.

Мне же пришлось вооружиться шваброй и мыть пол. Затем меня отправили в туалет чистить утки. Я выкроила время и кое-как умылась, хотя мерзкий запах навсегда въелся в одежду.

И серое, без просветов, небо за не застеклённым окном молча окутывало город.

— Постарайся держать себя в руках, — Агнесса заглянула в туалет. — У нас много безумных людей, и я не потерплю беспорядков, спровоцированных сестрой. Ты теперь одна из нас.

«Но ненадолго», — стиснула зубы и кивнула.

Перед тем, как отойти ко сну, спросила Агнессу об угрозе крысиного лейтенанта наведаться ночью, но та лишь махнула рукой.

— Казармы на ночь закрываются. Вряд ли он нарушит комендантский час.

Спали мы на спартанских койках в общей комнате, где, кроме нас, ночевало и хранило скудные пожитки ещё двадцать сестёр. Большинству из них уже перевалило за сорок. Среди них была даже престарелая монахиня, которая едва могла передвигаться. Не представляю, как она ухаживала за ранеными.

С этими женщинами — опустошёнными свалившейся на них чужой войной — мне предстояло провести несколько недель. И почти всем из них было наплевать на меня. Только трое проявили ко мне хоть какое-то внимание.

Агнесса обращалась со мной чёрство, понимая свою значимость и незаменимость, ведь по сути на ней держался весь госпиталь и все были сыты и живы её стараниями. И это постепенно будило в ней развращённую гарпию. Задержись я здесь подольше, пожалуй, увидела бы, как Агнесса заворачивает главврача в смирительную рубашку, занимает его место, а через какое-то время превращает госпиталь в крепость, обособленную от военного лагеря, и правит балом. Кто знает, может, она даже рискнула бы захватить власть и во всём городе. Но всего этого я не дождалась.

Престарелая монахиня любила читать нотации, а узнав, через какую глупость «мой дядя» привёл нас в Измор, она прямо-таки озверела и при каждом удобном случае напоминала, что я неверно распорядилась жизнью и должна найти постоянное место, а не скитаться вместе с непутёвым дядей. Кто знает, до каких бед он доведёт меня! Конечно, я могла бы отойти от легенды и сказать правду, но едва ли это спасло бы. Я лишь закатывала глаза и сбегала от неё. Первое время, конечно, по глупости пыталась спорить с твердолобой монахиней, но вскоре научилась не замечать.

Меня заинтересовала Мэг. Невысокая, моего роста, розовощёкая плюшка, которая быстро-быстро сновала меж кроватями больных, молниеносно делала перевязки и всех подбадривала. Подружилась из корыстных соображений. Нужно было найти Крауда, но, я боялась выйти из госпиталя, боялась, что невидимая рука выстрелит в спину, ведь мне, преступнице, запрещалось выходить на улицу. Словом, я искала союзника, который прикроет.

Впервые обратила внимание на Мэг, когда, сверяясь с конспектами местных порядков, данными мне главврачом, делала перевязку лёгкораненому солдату. Мэг ловко наматывала бинт и ласково улыбалась бледнолицему юноше, пестреющему веснушками и огненно-рыжими волосами. Тогда поразило, как легко, как весело она говорила юнцу о будущем, обещала и красивых девушек, и смех, и танцульки. А тот внимал ей и постепенно успокаивался. А когда Мэг закончила с перевязкой, этот ягнёнок уже улыбался. Конечно, ведь он ещё не знал, что через пару недель умрёт от случайного выстрела гвоздомёта, когда острые гвозди разорвут тело на кусочки.

Мэг показалась доброй и отзывчивой. Разве такая милашка не проникнется участием к моей несчастной доле?

Я поймала Мэг в столовой, тесном душном помещении, насквозь пропахшем испарениями от бульонов и запахом жареного с соседней кухни. Мэг сидела в дальнем углу и в одиночестве хлебала суп. Многие не любили её за неуместную жизнерадостность.

Я подсела к ней и поздоровалась.

Женщина кивнула.

— Ты давно здесь работаешь?

— С самого начала.

Мэг сосредоточенно загоняла остатки бульона в большую оловянную ложку.

— А война давно началась?

Она посмотрела на меня так, как смотрят на человека, сморозившего глупость.

— Я слышала о тебе. Ты и твой дядя пытались незаконно пересечь границу. Ты — плохой человек. И потому я не хочу с тобой разговаривать.

Такого не ожидала и осталась сидеть с раскрытым ртом, когда Мэг бросила остатки супа и ушла. Я постоянно испытывала голод, потому вид её тарелки быстро привёл меня в чувство. Допила её бульон и забрала с подноса две горбушки хлеба. Жадно съела, чуть не подавившись. Послюнявив пальцы, собрала все крошки и, не брезгуя, отправила в рот. Облизнулась, глядя на пустой поднос.

Я сидела в углу, и никто не видел моего позорного, голодного остервенения.

На время отбросила мысли о Мэг и пригляделась в поисках союзников к остальным сёстрам милосердия.

Агнесса педантично исполняла работу и резко отсекала посторонние разговоры. С каждым днём власть всё сильнее ударяла ей в голову, особенно когда главврач укуривался до беспамятства и бредил о золотистых пони. Тогда Агнесса приказывала сёстрам запереть его в прачечной, чтобы пары и едкий запах мыла привели бедолагу в чувство. Нет, Агнесса скорее замурует меня вместе с ним, чем станет сообщницей.

О старой монахине не могло быть и речи. Она бы наверняка пронзительно завизжала: «Крауд? Этот душегуб и убийца! Ты хочешь стать его ученицей? Хочешь вызволить его из армии? Да как ты смеешь?!»

Остальные сёстры милосердия больше походили на механических кукол. Некоторые из них, наверное, и в самом деле были механизмами, созданными тем злым гением, что томился у крыс. Другие настолько боялись взрыва на соседней станции дирижаблей или сброшенной с небес бомбы, что полностью замкнулись в себе.

Я же не чувствовала страха. Я не видела войны. Не видела тех бомб, что уже успели разрушить столицу Измора, чудесный город Астрель. Не слышала стонов, когда рухнул театр во время последнего спектакля, и вся знать оказалась раздавлена — первый удар, укус войны. Потом ангодцы ворвались в город, почти захватили казармы и хранилища боеприпасов. Изморцы сопротивлялись, дрались голыми руками, и тела их становились вместо камней мостовой. Потом на помощь подоспели крысиные отряды. Я понятия не имела о том, как ужасна и беспощадна война. Видела лишь серые в пятнах засохшей крови больничные стены и выбитые взрывом окна. Они наводили тоску, но не более.

У Мэг тоже, казалось, атрофировалось чувство страха.

Старалась чаще попадаться ей на глаза и в эти мгновения трудиться как можно усерднее. Охотно отбеливала грязные простыни, отделяла напрочь испорченные бинты от тех, что ещё можно отстирать и использовать вновь. Разносила похлёбки и щебетала с ранеными. Бралась за перевязку самых безнадежных, самых смрадных ран, не морщила нос и не отворачивалась. Словом, была доброй и примерной сестрой милосердия.

Так прошла неделя.

Утром после смены я прогуливалась по каменной площадке, примыкающей к госпиталю и огороженной невысокой балюстрадой. Наверное, в былые времена на этой дворцовой сцене устраивались летние балы. Сейчас же отсюда открывался замечательный вид на свинцовое небо, серый пастельный дым, растекающийся на горизонте, где велись военные действия, и руины внизу, покрытые пепельным налётом. Но здесь наверху царили тишина и покой. Я облокотилась о балюстраду и улыбнулась.

— Любуешься пейзажем?

Крауд подобрался ко мне незаметно. Тёмно-серая бесформенная одежда военного его старила, а фуражка слишком серьёзно смотрелась на бритой голове. Шпагу у него отобрали, но в кобуре на поясе висели пистолеты.

— Не ожидала, что вы меня навестите, дядюшка.

— Сегодня миросенье, выходной, моя милая. Могла бы и сама прийти.

— Боюсь столкнуться с крысиным лейтенантом.

— А! — улыбнулся Крауд. — На этот случай у меня есть для тебя подарок.

Снял с плеча чёрный рюкзак и вынул из бокового кармана небольшой свёрток.

— Думаю, Фрейхиху понравится.

— Фрейхиху? — развернула свёрток: кинжал.

— Так зовут того лейтенанта, которому ты приглянулась. О, кажется, идут мои боевые товарищи. Видимо, позовут напиваться в таверне. Тебе пора идти. Незачем слушать разговоры взрослых.

Отступила на шаг, чтобы уйти, но он задержал за руку.

— Не торопись. Разве ты не хочешь поцеловать на прощанье любимого дядюшку? — Крауд чуть наклонился. — Веди себя хорошо и жди моих указаний.

Привстала на цыпочки и с каменным лицом чмокнула его в обе щеки. Он, видимо, недавно приводил себя в порядок, и я ощутила горький вкус бальзама после бритья.

— Так рада, дядюшка, что вы заглянули ко мне. Пожалуйста, не забывайте и навещайте чаще.

— Ступай, моё милое дитя, — мягко улыбнулся Крауд, как раз когда его сослуживцы приблизились достаточно, чтобы всё слышать.

Я мельком посмотрела на них: разношёрстная публика. Кто-то, с блеклыми серыми глазами и белой кожей, с примесью снарной крови; кто-то — арахисец; было и двое голубоглазых, точно утреннее море. Все они, верно, как и мы, попали на штраф.

На следующий день отряд, к которому приписали Крауда, отправили на передовую, и на меня навалилось одиночество. Серые мраморные полы больницы казались зловещими, тёмные углы под лестницами — безднами. Ходила тихо, как мышь, скользя среди коек больных, неизбежно теряя надежду и превращаясь в одну из тех механических кукол, что окружали меня.

Один раз всё же наведался Фрейхих.

Около полуночи меня разбудила одна из сестёр и сказала, что завидный господин ждёт на мраморной лестнице. Накинула льняной халат и спустилась, ожидая увидеть Крауда. Но в темноте блестели шёлковые крысиные усы и пряжки на мундире.

— Алина, давай-ка прогуляемся, — Фрейхих протянул пушистую лапу с острыми коготками.

Совершенно не хотелось покидать круг света от фонаря и уходить в темноту с крысом.

Скрестила руки на груди и отступила к двери.

— А что собственно вам надо?

— Разве верный её величеству гвардеец не может хотеть прогуляться с верной её величеству сестрой милосердия?

«Как бы ты запел, если бы правду знал?»

— Но не ночью же!

— Ночь — самое прекрасное время для прогулок.

— Но не когда встаёшь в пять утра к смене. Прощайте.

Забежала в здание, и когда пересекла половину лестницы, ведущей к спальням сестёр, лейтенант схватил меня за руку. Шерсть кололась, а ладонь была влажной.

— Не так быстро, Алина. Неужели ты не подаришь мне поцелуй на прощанье?

Поцелуй с дядюшкой я ещё могла пережить, но вот с крысой — ни за что. Со всей дури наступила гвардейцу на ногу, но забыла, что ночные тапочки едва ли могут причинить вред. Фрейхих попытался схватить меня за вторую руку и прижать к стене, но я оказалась проворнее и, выхватив из-за пояса кинжал, полоснула крысу. Уж не знаю, куда попала в темноте, но Фрейхих взвизгнул и выпустил.

Я ринулась наверх, с колотящимся сердцем вбежала в спальню, разбудив несколько сестёр, которые недовольно заворчали, и спряталась под одеялом.

К счастью, лейтенант преследовать не стал. А когда мы случайно встретились днём, его щёку рассекал грубо зашитый порез.

Чуть отдохнув, продолжила увиваться за Мэг в поисках союзника. Но почти сразу же поняла, что навязчивостью не проймёшь, тогда я вновь сосредоточилась на раненых. Теперь, когда военные действия разгорелись с новой силой, их стало больше, и раны — ужаснее, настолько ужаснее, что поначалу от запаха крови и разложения меня мутило, и я использовала каждую свободную минутку, чтобы выйти на свежий воздух.

«Так и самой недолго окочуриться».

Но постепенно привыкла к смертям, а моё сердце ожесточалось. Я дежурно улыбалась, говорила заученные фразы. Словом, была образцовой сестрой, пусть и без сердца, ибо если переживать за каждого, то останутся ли силы для себя? Даже Агнесса раз в неделю меня хвалила. Но каменная Мэг оставалась глуха. Может, война и в самом деле выжгла её сердце, не оставив ни капли сочувствия?

Не помню, сколько времени так прошло, но я затосковала по Крауду: от него всё не было и не было вестей. Что если он погиб? От этой мысли пробегал мороз по коже.

Временами, как одержимая, цеплялась к раненым солдатам, с полей сражения попавших в госпиталь. У каждого спрашивала о Крауде. Но когда описывала его заурядную внешность, все лишь разводили руками. Наконец, наткнулась на офицера, в роте которого служил Крауд. Но из-за тяжёлого ранения и инфекции бедняга умер прежде, чем я расспросила.

Промывала гноящуюся рану на теле обречённого, когда за спиной раздался голос:

— Вы — Алина Ризман?

«Нет, я Вики. Я Вики, Виктория Васнецова. Во всяком случае, когда-то была ею».

— Да.

Обернулась.

Солдат опирался на костыли. Он выглядел настолько изнурённым и печальным, что захотелось похлопать его по плечу и подбодрить, но я этого не сделала. Глаза раскосо смотрели в разные стороны, левые блуждал сам по себе и ни на чём не мог остановиться.

— Ваш дядя просил передать вам, — солдат протянул конверт.

— И как поживает дядя?

Солдат присел на краешек постели раненого товарища. Тот, без сознания, не возражал.

— Никогда не видел человека большей доблести. Ваш дядя не знает страха. Он ловок, силён, несмотря на худощавость. В нём есть нечто особенное. Он вдохновляет остальных. Будет жаль, когда срок его наказания закончится, и он нас покинет. Хотя, возможно, вы оба захотите остаться и служить её величеству дальше?

«О, если бы ты знал, что твой герой — Септимий Крауд, ты бы его пристрелил. И меня заодно».

— Благодарю за тёплые слова. Дядя самый близкий и дорогой мне человек. Вы не знаете, когда закончится срок?

Солдат пожал плечами.

— Понятия не имею.

Вечером, сидя в постели, зажгла настольную лампу и с трепетом вскрыла конверт. На колени выпали вырезанные из штабных объявлений буквы, которые я озадаченно складывала в слова, пока не получила:

«Жди меня. Скоро».

Но ждать я уже не могла и начала искать по всему госпиталю листы бумаги или хотя бы книгу, чтобы вырвать нужные мне буквы и отправить передачкой на фронт. Я понимала, что писать открытым текстом опасно. Если письмо перехватят, то нам несдобровать.

Буквы удалось насобирать: я забралась на чердак и откопала кипу старых газет, а вот найти человека, готового передать послание, оказалось сложнее.

К счастью, ко мне подошла Мэг, дружбы которой я так долго добивалась.

— Ты неплохо справляешься для преступницы. — Какие щедрые плоды принесли мои усилия!

— Спасибо, — скромно кивнула. Сестра милосердия присела рядом.

— Сегодня вечером будут танцы. Я могу взять тебя с собой.

— Главврач вроде бы запретил мне покидать эти стены. Кроме миросений, но сегодня ведь не миросенье?

— Увы, — Мэг развела руками. — Тогда тебе и в самом деле нельзя отсюда выходить, пока твой дядя не выплатит долг. Надеюсь, ты новых дел не натворила?

Я коротко хохотнула, вспомнив, как отбивалась от лейтенанта.

— Надеюсь! Мэг, в знак дружбы не могла бы оказать мне услугу?

— Какую?

— Мне необходимо передать письмо дяде.

Но прежде чем Мэг успела ответить, на улице затрубили в рог.

— Рота идёт! — воскликнула сестра и сорвалась с места. Я побежала за ней.

Мэг напряжённо опёрлась о раму, битое стекло врезалось в ладони, но она, в лихорадочном волнении, не заметила. Я выглянула из-за её плеча.

По улице строем шли солдаты, закинув на плечи перичные автоматы, похожие на рога изобилия и раковины морских существ. Автоматы перерабатывали красный перец и выпускали из жерла едкий дым, отравляющий всё вокруг. А в рюкзаке у каждого лежало по противогазу. Лица солдат ничего не выражали, словно из бедолаг вынули души. Они маршировали и маршировали, скрываясь за поворотом.

Мэг зверем вглядывалась в их лица, выискивая того самого. От напряжения она могла бы потерять сознание.

Когда последняя шеренга скрылась из вида, я спросила:

— Кто он?

— Мой единственный сын.

Я отошла. Наверное, лучше оставить Мэг наедине с её переживаниями. К тому же надо развесить сушиться бельё, а после заняться перевязкой. Уходя, заметила приникшую к окну Агнессу. Так же страдальчески-напряжённо, она вглядывалась в пустую улицу, высматривая призрак прошедшей роты.

«Чёрт возьми! Там ведь мог быть Крауд!»

«Нет, уже давно на фронте».

Следующие несколько дней я до беспамятства отдавалась работе. Я не столько пыталась заполнить пустоту в душе из-за бесполезного ожидания, сколько и в самом деле начинала любить работу и хотела делать её хорошо.

Некоторые умирали. Некоторых удавалось подлатать. Тогда они возвращались домой. А самым счастливым юный крыс-адъютант приносил конверт с увольнительной. Это означало, что солдат отдал кровавый долг и может ехать домой, если таковой имеется.

— Кому передать письмо? — спросила Мэг однажды вечером, когда я надевала тёплые носки, чтобы ночью не замёрзли ноги.

— Моему дяде, господину Ризману.

Мэг прищурилась.

— Дяде, значит? Меня не покидает чувство, что где-то я уже тебя и твоего дядю видела, — медсестра хмыкнула. — Он ведь не твой дядя?

— Почему ты так решила?

— Вы не похожи, между вами не чувствуется родства. Я думаю, у вас запретная любовь, и вы сбежали. А твой отец — влиятельный человек, он приказал изловить вас и наказать? Но изморцы его опередили?

Я натянуто рассмеялась.

— Будь мой дядя не моим дядей, а любовником, он бы приходил ко мне каждый вечер, присылал бы письма, да и я бы уже давно нашла способ с ним увидеться. В крайнем случае — изнывала бы от тоски. Разве нет?

— А ты и так изнываешь. Это заметно по тому, с каким усердием ты работаешь. Разлука убивает тебя.

Я вздохнула, загнанная в угол.

— Хорошо, ты права. Он не мой дядя, но и не мой возлюбленный.

И совсем тихо добавила:

— Он волшебник, мой учитель.

Теперь уж Мэг рассмеялась. И её натужный смех разнёсся гулким эхо.

— Волшебников не бывает. Они все умерли тысячи лет назад, когда по их вине мир разделился на сотни осколков. Разлом высосал их души и превратил в голубую пыль.

Я вздохнула и туманно уставилась на колени. Очередной неверующий. Очередной еретик, отвергающий волшебство. Слишком боящийся волшебства, чтобы допустить его существование.

— А ты слышала о человеке по имени Септимий Крауд? Говорят, он волшебник.

— Он фокусник. Иллюзионист. Он — ничтожный преступник, — Мэг раскраснелась, и голос её дрожал.

— Почему ты так думаешь?

— Так пишут в газетах, а измороские газеты не имеют права лгать.

— Почему же? Журналистам и редакторам отрубают по пальцу за каждое лживое слово?

От удивлённого взгляда Мэг и её спокойного тона стало не по себе.

— Сначала отрубают пальцы детям и родителям, затем супругам. Если это ничему не учит журналиста, то отрубают головы родственникам. И только потом берутся за самого журналиста. Если сразу покалечить его, то сможет ли он писать?

Я похолодела. Что за дикий мир! Что же делают с бежавшими сёстрами милосердия?

— И кто решает, что ложь, а что правда?

— Государственный Совет.

Я вздохнула. Этой стране, Измору, ничем не помочь.

— Ладно, пускай. Ты передашь послание тому человеку, с которым меня схватили?

— А ты любишь его? — простодушно спросила Мэг.

Я хмыкнула.

— Нет, я же сказала! Но он мне нужен.

Мэг устало пожала плечами и зевнула.

— Извини. Но я ношу только любовные записочки.

«Ну и чёрт с тобой! Ты, небось, только любовные романы и читаешь, а ещё холодной рыбой притворяешься. Лицемерка!»

Больше я ни с кем не пыталась завязать дружбы. Проку — никакого!

Глубокой ночью, когда все спали, я лежала, обняв подушку, поджав ноги, и обдумывала возможности вырваться из госпиталя, найти в городке какого-нибудь знакомца господина Ризмана и передать письмо.

Но всякий раз, когда я в мыслях открывала дверь таверны, передо мной представал лейтенант Фрейхих, со слащавой крысиной улыбочкой. Вот кто точно не будет пособничать. От отвращения трясло.

К счастью, Крауд обо мне не забыл.

Спустя три дня в госпиталь попал солдат с простреленным гвоздём коленом. Агнесса с невозмутимым лицом оперировала и попросила помочь ей. Вместе с нами работала ещё сестра — Ольга, хрупкая и эфирная девушка, которая с трудом держалась и месячную ссылку в госпиталь воспринимала как каторгу, считая каждый час до освобождения.

Оперировали без анестезии. Агнесса резала скальпелем и раздвигала рану. Ольга должна была щипцами схватить гвоздь и вытащить его. Я же прижимала солдата за плечи. Обычно больных приковывали кожаными ремнями и цепями. Но недавно один богатырь с опасной раной в паху так разнервничался, что сорвал ремни, и теперь держать пациентов приходилось сёстрам.

Крики раненого оглушали. Мне хотелось стукнуть его дубинкой, чтобы заткнулся, но правила не позволяли. Стиснув зубы, прижимала пациента и смотрела, как Агнесса орудует скальпелем. Смогла бы я также хладнокровно?

Наконец, Ольга щипцами в дрожащих руках подхватила и выдернула гвоздь. Больной вскрикнул, на секунду затих, а потом едва слышно заскулил.

— Замолкни уже, — процедила. — Жить будешь. Может, даже танцевать.

Хотя насчёт последнего я сомневалась, но всё же сочиняла сказку о той красавице, с которой он обязательно познакомится на танцах. А сама мазала рану заживляющей голубой мазью.

«Наверняка, сюда какая-то ханжа подмешала волшебство», — арахисцы так часто делали, отрицали волшебство, но если находили источник голубой пыли, то не брезговали использовать.

В коридоре Агнесса отчитывала Ольгу за слабости, а я уже ползала с тряпкой и оттирала кровь. Агнесса любила, чтобы пол в операционной блестел.

— Ты Алина? — слабым голосом спросил солдат.

— Да.

— У меня к тебе письмо от Ризмана.

У меня отлегло от сердца. Крауд всё-таки вспомнил обо мне.

— Где оно?

— Возьми у меня в кармане куртки.

Когда потянулась к куртке, схватил за руку.

— Твой дядя хоть и хороший боец, но ублюдок знатный.

Непонимающе подняла брови.

— Гвоздомёты используют только наши. Думаешь, я сам выстрелил себе в колено?