Часть 2. Отрывок 3

Арахисовая пустыня — забавное местечко. Здесь почти всё из арахиса. Дороги вымощены арахисовой стружкой. Высокие, стройные дома — фигуры песочных часов, точно арахис, зауженный у центра, обнесены оранжевыми заборами, по фактуре похожими на скорлупу пресловутого арахиса, от которого уже рябит в глазах. Только вода, бьющая из бронзовых фонтанов, огненно-красные цветы и небо, похожее на туманность Андромеды, не отдавали арахисом и радовали глаз.

В Альмаире, столице одного из здешних государств, поражала скудность еды. В этом отнюдь не бедном городе люди жили впроголодь. В уличных кафе на кукольных тарелочках подавали слабо прожаренные кусочки мяса и печёную картошку с привкусом угля и песка. Реже я видела блюда с бобами или сморщенными помидорами и огурцами, похожими на пальчики. И хотя воды в округе было в изобилии: три реки за городом — местные фермеры не могли вырастить ничего толкового. Из-за ядов, пропитавших почву и смешавшихся с полезными соками. Весь урожай и поставляемые из-за границы ящики с фруктами принадлежали государству, и оно распределяло довольство между подданными.

В столовой, где раз в день выдавали незамысловатый бесплатный паёк, всегда было не протолкнуться. Но это сослужило мне пользу: я могла слушать разговоры.

Местный язык был сухим, чёрствым, как горбушка прошлогоднего хлеба. Люди говорили о всяких мелочах: о работе в торговой компании, о ценах на акции, о загубленном урожае, о бесчестном партнёре, которого стоит вздёрнуть на ближайшем столбе.

На меня смотрели как на забавную зверушку, сбежавшую из цирка. Дети, розовощёкие, похожие на спелые персики, останавливались недалеко, складывали руки за спиной и беззастенчиво глазели. Я чувствовала их пронзительные взгляды, слышала шелест их шёпота. Они подкрадывались, чтобы ткнуть в меня прутиком, как поступали с трупом в канаве у восточных стен, но стоило мне повернуться в их сторону, как они бросали копья и прятались за угол, осторожно выглядывая. Боялись, что обернусь огнедышащим драконом. Однажды один из них произнёс имя Крауда, но остальные в ужасе зашикали на него.

Кроме глупых мальчишек, о волшебнике тут никто не говорил, поэтому я решила воспользоваться передышкой и разузнать что-нибудь об устройстве мироздания.

Недалеко от площади Себастьяна натолкнулась на библиотеку с арахисовыми колоннами и кривыми, как капли дождя, окнами. Внутри пахло книжной пылью, серой жжёных спичек, и чадили свечи.

Библиотекарь смерил меня оценивающим взглядом. Глаза за песчано-арахисовыми очками с тонкими стёклами недобро блеснули.

— Для иностранцев взнос за пользование библиотекой сто хисов.

Вытянув шею, постаралась разглядеть сокровища, к которым не пускали: длинные ряды стеллажей с ровными, корешок к корешку, рядами книг. В прошлом году душу продала бы за час учёбы в подобном рае.

— Ещё вернусь, — заверила библиотекаря. Тот лишь снисходительно хмыкнул и вернулся к кроссворду.

Я стала попрошайничать на улице, как бы противно это ни было. Увы, на нормальную работу никто не хотел меня нанимать.

В день мне удавалось насобирать от силы двадцать хисов, но почти всё тратила на еду и воду. Не подумайте, что я обжора. Но жадные до неистовства продавцы гнали цены ввысь, точно соревнуясь у кого дороже! А бесплатной еды в столовой не всегда хватало, ведь государству было интереснее подкармливать подданных, чем беженцев и прочих нищих. Осознав тщетность попыток скопить денег, я вновь заглянула в библиотеку одним тёплым вечерком.

Сухопарый с большущими, как шишки, локтями, библиотекарь делал записи в рабочем журнале. Услышав шаги, он резко обернулся и, точно стрелой, пронзил взглядом.

— Собрала сто хисов?

— Оценила экономическую обстановку в городе и пришла к выводу, что подобную сумму никак не раздобыть.

— Тогда попрошу удалиться, я закрываю библиотеку, — мужчина вернулся к заполнению отчётного журнала и так низко склонился, что его волосы блестели, как медь, от них отражался свет свечей рядом.

— Не могли бы вы пойти на уступки и разрешить мне посмотреть несколько книг?

— Даю вам пять минут, чтобы уйти. В противном случае вызову полицию.

— Я могла бы помочь вам в работе, протирала бы пыль, следила бы за посетителями. Вам одному, наверное, трудно ухаживать и следить за такой большой библиотекой?

В душе книжника что-то шевельнулось. Он задержал на мне взгляд.

Я не производила хорошего впечатления: немытые всклоченные волосы — вставь пару веток и будет птичье гнездо; мантия-тряпка и одежды деревенщины, чумазое лицо (умыться-то толком негде, от фонтанов отгоняет стража).

Губы библиотекаря чуть скривились в ухмылке.

— Я пока ещё не выжил из ума.

— Могу привести себя в порядок, чтобы не отпугивать посетителей, если вы дадите мне шанс.

Седеющий упрямец захлопнул журнал, нарочито небрежно задул свечи, щёлкнул зажигалкой, и в керосиновом фонаре с серебристой ручкой появился огонёк.

— Двигайся.

Книжник вытолкнул меня на улицу и запер дверь.

— Уходи в свою берлогу, странница.

— Пожалуйста, мне очень нужно прочесть несколько книг, — умоляюще-слезливо заглянула ему в глаза и чуть взяла за отворот пиджака. Он брезгливо, точно заразу, отцепил мою руку и отступил на шаг. Он источал столько презрения, что я впервые по-настоящему поняла, как же плохо быть безродным и бездомным созданием. Неудивительно, что в мире так много ненависти.

— Что ты так пристала к этим книгам?

— Мне надо учиться волшебству. Понимаете, книги — моя последняя надежда. Я должна овладеть волшебством и исправить ошибки.

— Я не… — библиотекарь резко замер, как истукан, с открытым ртом, навострил уши. Побледнел. Я не слышала ничего подозрительного, но тоже взволновалась. Книжник схватил меня за руку, потянув за собой, спрыгнул с крыльца и укрылся за арахисовым кустом. Колючие ветки полоснули по лицу, пыль ударила в лицо. В горле запершило. Откашляться бы.

— Тише.

Липкой ладонью библиотекарь зажал мне рот.

Наконец, услышала топот копыт.

Всадники вывернули из-за угла. Их оруженосцы несли зажжённые факелы, и я разглядела жёсткие крысиные головы в остроконечных шлемах. Гвардейцы ехали ровным строем, а за ними на цепях-поводках семенили закованные полуобнажённые люди. Рабы. Пленники. И все разные. У одного был длинный змеиный хвост, растущий из копчика. У второго — золотое оперение вместо волос, которое сияло так же ярко, как и факелы. А кожа третьего напоминала лепестки роз. Таких существ мне ещё не доводилось видеть, я с интересом проводила их взглядом.

Когда всадники и пленники скрылись, мы подождали ещё немного и вылезли из укрытия.

— Куда и зачем их ведут?

— Это странники, в которых есть зёрна волшебства. Крысы вырвут эти зёрна, посадят, взрастят, пожнут пшеницу и… Кто знает, что тогда? Крысиная царица Адалинда непредсказуема. Говорят, она собирает могучую армию, чтобы покорить те миры, что ещё не пали перед нею ниц.

— Пустите в библиотеку, пожалуйста. Если я научусь, то смогу противостоять ей.

— Нет. Извини. Это карается смертной казнью, а мне дорога моя жизнь, даже если я проживу её в постоянном страхе. Послушай, девочка, пока эта волшебная зараза не овладела тобой полностью, тебе лучше уйти куда-нибудь далеко и навсегда. Чем дальше, тем лучше. Возвращайся домой.

«Я не могу вернуться. Проход в мой мир закрылся навсегда», — болью пронзило воспоминание.

— Но если Адалинда начнёт войну, то однажды доберётся и до моего мира.

— Просто уходи. Великие герои давно мертвы, а ты слишком слаба и глупа, чтобы тягаться с крысами.

От негодования прикусила губу. Я хочу сражаться с Адалиндой. Я возвела её на трон, все эти смерти — моя вина. Я должна всё исправить. Отчаяние, сдобренное осознанием бессилия, обуревало меня. Задрожали кулаки. Вдох-выдох. Успокоиться.

Библиотекарь вновь зажёг фонарь и осторожно, пригибаясь, побежал прочь. Наверное, дома с головой заберётся под тёплый плед и затрясётся от страха, а может, с облегчением предастся сну праведника. Трус.

Я пожала плечами и поднялась к дверям библиотеки. И проделала единственный фокус, какой умела: растворила стены, как тогда в темнице, и просочилась внутрь. Надо отдать должное архитекторам: двери библиотеки долго сопротивлялись, и это небольшое чародейство далось нелегко. В прошлый раз подгонял страх, сейчас пришлось рассчитывать лишь на себя. Но у меня просто не осталось выбора. Мне до боли, до слёз нужно было отыскать какую-нибудь книгу по волшебству, чтобы учиться.

В темноте нашарила спички и свечу, зажгла. Фитиль почти весь потонул в воске, и маленький огонёк едва освещал.

Медленно шла вперёд, то поднимая, то опуская чахлый огарочек, чтобы посмотреть названия стеллажей: «миры», «выпечка», «история арахисового мира», «пособия для подготовки к экзамену», «великие войны», «странники».

У «странников» я остановилась и, прочитав несколько названий, выбрала «краткий справочник». Но это оказалась чёрствая, безликая книга. В ней перечислялись имена, даты, подвиги, которые мне ни о чём не говорили: такой-то в таком-то году убил три тысячи чёрных драконов; нашёл проход в мир Розарий и так далее. Была ещё занятная книжка — «Рецепты блюд из странников». Длинное предисловие пропустила и сразу же перешла к омерзительным рецептам: сушеная печень странника, обладающая лечебными свойствами; желудочек от кашля, ногти от артрита. А если смешать розовые листья, порошок из сердца странника и тёртые семечки яблок, то, не поверите, можно получить нехилое успокоительное. Хватит, чтобы целый город превратить в заторможенных гусениц.

— Кхм, — поставила книгу обратно. — Наверное, мне стоит быть всегда на чеку, чтобы не попасть на стол. Её величество ничем не побрезгует.

Обследовала ещё несколько стеллажей, нашла стопку газетных вырезок, обвязанных верёвкой, с надписью «Крауд», и жадно накинулась на чтение.

Большая часть заметок пестрела пустыми сообщениями о том, что нужно держать ухо востро, не ровен час, как в ваш дом завалится саблезубый Крауд, похитит и съест ваших детей. Автор, скорее всего, знал о волшебнике лишь понаслышке.

Но одна из статей оказалась годной. В ней говорилось о шарлатане, который и ручался, что исцелит с помощью дешёвенькой микстуры. Он продавал любовные и приворотные зелья, опиумные настойки, обещая все краски наслаждения. Одна барышня, несколько эксцентричная, скупила все ящики с чудодейственными зельями. В тот же вечер она пригласила на вечеринку местную знать. Вся в шелках, напудренная, с алыми губами и розовыми щеками, хозяйка торжества выпила все сорок скляночек с микстурами, все сорок — чтобы испытать немыслимое удовольствие. Барышня покраснела, начала задыхаться, скрючилась; её лицо исказилось болью и стало похоже на лицо бабы-яги. Её стошнило кровью, и она упала замертво, растекаясь липкой жижей. Вызвали полицию, пустили собак по следу этого мошенника, но тот взорвал шар-бомбу с едким дымом и испарился.

В статье нигде не упоминалось, что мошенника зовут Септимий Крауд, но человек на фото был как две капли воды похож на Крауда.

— Не двигаться! Ночной патруль! — резко раздалось за спиной. Я похолодела. Ночные стражники увидели тусклый огонёк свечи, бесшумно подобрались на мягких крысиных лапах и приставили сабли к горлу. Дрожь пробежала по телу.

Как я их ни умоляла, как ни просила о жалости, но уже через полчаса оказалась на студёных камнях тюремной камеры. Из зарешёченного окна наверху пробивался лунный свет и падал на спартанскую койку с маленькой подушкой и нестиранным одеялом, хранившим пот и слёзы предыдущих гостей. Я немного пошаталась по камере, погоревала о том, с каким бессмысленным позором извивалась перед стражниками, вымаливая прощение. И всё же легла спать. Что ещё мне было делать? Эти стены привыкли к проклятиям и нытью, а я немного радовалась пусть и жёсткой, но всё-таки постели. Это лучше, чем ночевать на улице.

Утром тюремщик принёс мне завтрак — комочки овсянки на воде. Потом меня обыскали. Нашли целлофановый пакетик с блокнотом и несколько волшебных билетов. Эту мелочь признали неопасной и оставили при мне.

Я не знала, как долго мне томиться в тюрьме, и что со мной будет дальше. Но твёрдо решила не унывать духом.

Утром в день суда, семнадцатого дня ветробурного месяца 1448 года по снарному обычаю (завоевав этот мир, крысы принесли и привычном им летоисчисление), за мной пришли два вылощенных стражника. Удовольствие на их лицах будило желание плюнуть в наглые морды, но не захотелось проверять на своей шкуре, что в Арахисовом мире делают с непокорными. Мне приказали бросить свой скарб в мешок, надели наручники и елейным голосочком сообщили, что сегодня надо мной будет суд.

Один из стражников, высокий и мускулистый, как гора, смотрел на меня с вожделением, и смертная казнь показалась не таким уж страшным наказанием.

Отвели в душную комнатушку рядом с залом заседаний. Слабенький вентилятор с деревянными лопастями едва гонял воздух, а наглухо заколоченные окна вселяли беспокойство. Но я хотя бы избавилась от пристального внимания гороподобного стражника, потому что здесь была своя скучающая охрана.

Из предбанника вели две двери: одна в коридор, вторая, чуть приоткрытая, — в зал заседаний, откуда пока не доносилось ни звука.

Мои товарищи по несчастью были разных национальностей. Некоторые — арахисовые люди, рыжие, со скорлупой на висках. Вторые — скорее похожие на арахис, чем на людей. Третьи — загорелые, меднолицые, с карими глазами, похожие на Анри. Четвёртые — совсем светлые, точно покрытые инеем, с белыми бровями и волосами.

Подсудимые в нашем чулане, дряхлые и печальные, нагоняли тоску. Только один — тощий-претощий старик с клочками седых волос выглядел весёлым. Безумец. От его взгляда на душе становилось ещё тревожнее.

Я села между двумя осуждёнными, как раз напротив сумасшедшего, и тот подмигнул мне.

— Сегодня будет много необычных забав, — сказал весельчак, глядя в потолок.

Никто ему не ответил. Старик почесал нос и продолжил.

— Сегодня будут лопаться звёзды.

Судебный привратник, напудренный и накрахмаленный, объявил, что моё дело назначено на три часа. А пока я с остальными несчастными буду томиться в духоте и для острастки слушать другие процессы.

«Что ж, буду крепиться».

Из-за приоткрытой двери зала суда донеслось:

― Подсудимый Септимий Крауд, встаньте.

Я вздрогнула. О, спасибо, спасибо! Наконец-то! Слухи не обманули. Я его нашла. Но мимолётная радость тут же сменилась огорчением: нас разделяли стражники, цепи и беспрекословный судья.

Я с трепетом прислушивалась к каждому шороху из зала. Я не видела Крауда, но стоило мне представить, как он встал, чуть сгорбленный, ибо тяжёлые цепи на запястьях тянули вниз, к могиле, стоило мне всё это вообразить, как жажда крови и мести улетучилась.

Думала: вон он, в соседней комнате. Но разве у меня поднимется рука вырвать его сердце и сжечь на костре отмщения? Это так легко — ненавидеть на расстоянии, придумывая тысячи казней. Но если мерзавец умрёт, то кто научит меня волшебству? Кто остановит то, что строит крысиная царица на Северном Мысе? Одна я не смогу. А он — он может! Я не знала наверняка, но чувствовала, что у него есть сила. А за его идиотской шуткой — притащить мне в чужой, враждебный мир — крылось нечто более, чем просто балагурство.

Затаив дыхание, слушала звонкий голос судьи, наслаждавшегося каждой секундой процесса.

― Подсудимый, вам вменяется совращение честной девицы Маргариты Дель Арахис, кража одного миллиона хисов, ограбление центрального музея…

― Позвольте, ваша честь, ― перебил Крауд, и слова его искрились уверенностью. Наверное, арест его ни чуточки не сломил, и он остался прежним наглецом с полуулыбкой.

― Позвольте, ваша честь, но всё это бред. Ничто из этого не имеет ко мне отношения. И вам, судье, это прекрасно известно. Десять лет назад за ограбление центрального музея уже был осуждён господин Толли, а кража одного миллиона хисов в прошлом году была признана фальсификацией.

Удар молотком по столу.

― Молчите, подсудимый. Проявите уважение к суду… Итак, похищение из центрального музея золотой короны царицы Анфисы, нашей главной реликвии; осквернение Храма Голубого Свечения.

― Позвольте, ваша честь, я не осквернял Храма. Голубой свет, голубая пыль — это время, волшебство, которое…

Вновь удар молотком. И судья уже раздражённо:

― Молчите, арестант, вам дадут высказаться. Потом расскажете, какие ещё грехи вы совершали. Ха! Волшебство! Волшебства не существует. Не существует! Не существует! Это древняя, напрочь погибшая нечисть! А вы, господин Крауд, только и умеете, что марать чужие святыни.

Казалось, судья вот-вот взорвётся. Наверное, даже вскочил и, брызжа слюной, бил молотком по воздуху.

По звону цепей я поняла, что Крауд резко поднялся со стула, и во внезапной тишине спокойным голосом он произнёс:

― Настоящие преступники — это вы, вечные ханжи, только лицемерить и умеете, а у самих отопление в доме на волшебной пыли работает! Или вот, ваша карета, господин судья. Я видел, как ваш кучер всыпал в двигатель голубую пыль. Или вы, господин, прокурор, вы спите с тремя рабынями-странницами, выуживаете из них истории о голубой пыли и отсылаете слуг искать артефакты. Вы воруете время. Я видел ваши лаборатории, в которых из неугодных вам людей высасывает время жизни. Вы — убийцы.

Зал ахнул. У меня перехватило дыхание, закружилась голова.

«Что делаешь? Они же забьют тебя до смерти».

Судья трижды ударил молотком. Вновь раздался лязг цепей. Хлопок, и тело глухо опустилось на скамью. Крауд не проронил более ни звука.

— Ух, какая смачная пощёчина! — прокомментировал заключённый, сидящий у двери в зал заседаний и подсматривающий. — Нет, он пошатнулся. Я-то думал, дурак, он великий, а он просто сволочь тупорылая. Добился, что его сейчас без суда вздёрнут.

Вскоре судья успокоился и продолжил:

― Довольно. К вашим преступлениям, Крауд, добавляется неуважение к суду. Ещё слово — удалю из зала. Пригласить для дачи показаний Маргариту Дель Арахис.

Четыре ленивых тяжёлых шага сопровождали появление свидетельницы, и я вообразила Дель Арахис очень грузной женщиной с массивным подбородком, сливающимся с грудью, и грудью, сливающейся с животом.

Меня передёрнуло от отвращения, когда я представила, как давным-давно Крауд зачем-то совращал эту даму, как танцевал с нею вальс, а затем уводит в покои. Я никак не могла выкинуть из головы эту мерзкую картину: он проводит тонкими пальцами по её блестящим щекам, его губы в неверном свете свечей прикасаются к расплывающимся мочкам ушей, и он скользит губами по тому, что должно быть изящной женской шеей, разрывает корсет и прикасается к вздымающейся груди, а за стеной надрывается от боли пианист…

От захлёбывания омерзения спасла крыса.

Самая обыкновенная крыса, чёрная, с блестящими глазками. Она появилась из-под скамейки сумасшедшего старика и устроилась поближе к двери в зал суда, прячась за мусорным ведром (не заметь я её сейчас, не заметила бы вообще). Конечно, она была шпионом принцессы. Наверняка, принесла с собой маленький транслятор радиоволн и теперь передаёт Адалинде звукозапись суда над Краудом.

«Странно, что Крауда судят здесь, так далеко от Снарного мира, ― думала я, ― неужели боятся, что по дороге в Буджум он сбежит?»

Тем временем госпожа Дель Арахис хрипловатым голосом рассказывала миру о невероятном преступлении.

― Двадцать третьего июльхиса одна тысяча семисот сорок четвёртого года господин Крауд постучался в двери нашего дома и назвался паломником.

― Коим он, конечно, не является, — вставил прокурор. — Известно, что истинные паломники проходят посвящение в Мире Голубых Драконов и имеют на теле особую татуировку. Что ещё, господин Крауд?

Видимо, на этот раз волшебник настойчиво знаками показывал, что желает говорить.

― Позвольте, ― перебил Крауд, ― я имею соответствующую татуировку и…

― Господин Крауд, наличие картинки на теле, нарисованной шариковой ручкой, не делает вас святым, — огрызнулся судья. — Ведите себя прилично. Вы находитесь в цивилизованном суде. Ещё одно слово, и я удалю вас из зала.

— Всего одно слово? Мне надоел весь этот фарс. Приговор был вынесен ещё вчера, а эту комедию вы разыгрываете для собственного удовольствия.

― Довольно, — судья стукнул молотком. — Пристав, сопроводите господина Крауда в камеру. У меня от него голова болит. Мари, принеси лекарства.

В зале послышалась возня. Я вытянула шею, чтобы подглядеть в щёлку, но ничего не увидела. Интересно, Крауд пытался всем своим видом выказать презрение к происходящему? О, наверняка! Наверняка, у него уже есть план, как сбежать из Арахисовой Пустыни, а напоследок всех как следует разыграть. Как бы мне вновь не упустить его? Господин пристав, пожалуйста, не забудьте получше запереть дверь камеры, выставить кордон охраны и свору злых собак.

Тем временем Дель Арахис продолжала. Она попыталась придать голосу горчинки, но получился звук режущей пилы.

― Представившись паломником, господин Крауд попросил у нас приюта. Мы, вернее, мой отец, конечно, разрешили. Ведь паломники — святые, охраняющие мир. Без них мироздание давно бы рухнуло. Как мы могли отказать паломнику? — если бы Дель Арахис была тоненькой девушкой, из этой сцены получилась бы театральная драма с актрисой, заламывающей руки и падающей на пол. Но Дель Арахис лишь скрипела и скрипела.

— Крауда разместили на верхнем этаже в гостевой комнате, скромной, конечно, потому что… вы ведь знаете, ходить в гости не принято…

Дель Арахис засмущалась и остановилась.

— Продолжайте, пожалуйста, — подбодрил судья.

— Конечно-конечно, — воодушевлённо ответила Дель Арахис. — К несчастью, моя светлица, где я и служанка занимались пряжей, тоже находилась на верхнем этаже. Нам нужно было распутать верблюжью пряжу и сделать несколько пледов для ярмарки в конце недели. Работы оказалось много, поэтому мы сидели почти безвылазно. Вечером первого же дня господин, представившийся паломником, пришёл к нам.

― Простите, мадам, кто он, суд желает уточнить?

― Господин Крауд, конечно же!

― Будьте добры, впредь называйте всех действующих лиц по именам, дабы случайно не ввести суд в заблуждение. Продолжайте, — судья, всё ещё потрясённый наглостью Крауда, говорил раздражённо. Уверена, у него дрожали губы, дёргался глаз.

Теперь Дель Арахис говорила чуть тише, чуть спокойнее, как будто плеть слов судьи остудила её, сбила спесь и превратила в затюканную монашку, боящуюся и слово поперёк сказать.

«Наверное, Крауд был прав: это всё фарс для развлечения присутствующих. И, может, Дель Арахис невинная жертва».

― Крауд первое время сидел молча и наблюдал за нашей работой. Иногда, когда я от усталости роняла пряжу, он быстро поднимал её и с невообразимой галантностью протягивал мне. Вскоре я заметила, что Крауд больше смотрит не на то, как ловко я тонкими пальчиками…

Кто-то, сидящий за стеной, хмыкнул. Должно быть, даже до роковой встречи пальчики у Дель Арахис были как толстенькие сардельки.

― … пальчиками перебираю пряжу, но смотрит на ту часть моего тела, что находится ниже шеи, но выше талии. Да простит мне суд мою иносказательность, но я, проведшая сорок пять лет в монастыре, не смею произносить срамных слов. Ибо мне предстоит ещё долгий путь искупления грехов и ошибок молодости. И пусть я не виновата в этих грехах, и совершила их лишь по глупости да по обману, угодив в сети разбойников, но мне не хотелось бы на старости лет брать и новые проступки на совесть.

― Говорите «декольте», мадам, ― любезно подсказал прокурор.

― О, благодарю. Поначалу я думала, что господина Крауда привлекает не декольте, а мой кулон с волшебным голубым светом. Но потом я поняла, что Крауда интересую именно я. Это смутило. Ведь я обещана была монастырю, да и Крауд был паломником, а паломники строго блюдут обеты, в том числе и обет безбрачия. Но после ужина господин Крауд убедил меня в том, что нет ничего преступного в том, что мы немного погуляем на крыше под луной. Знаете, я увидела совсем другой мир.

Дель Арахис замолчала, взвешивая слова. Но она молчала долго и, казалось, заново переживает то время. И когда она заговорила, голос её был мягким, красивым, точно у влюблённой девушки.

— Другой мир. Преступный мир, с музыкой ветра, блеском звёзд, я никогда не видела такой прекрасной ночи. И… волшебство, — последнее слово монахиня произнесла едва слышно, словно боясь осквернить уста. Зал напрягся, напряглись и те, кто вместе со мной сидели в душной каморке. Я вспотела от томительного ожидания.

— Продолжайте, — потребовал прокурор.

— Он опьянил меня, не знаю, что он со мной сделал, но я потеряла ощущение реальности! — Дель Арахис вновь вернулась к скрипу. — А на следующее утро я уже не была чистой и невинной девушкой, и пропал мой кулон. Должно быть, негодяй взял его в качестве трофея.

― Благодарю вас, ― произнёс прокурор. ― Вы свободны. Таким образом, благородные дамы и господа, мы видим, что Септимий Крауд — бесчестный и развратный обманщик, достойный смерти. Напомню, что честь женщины — это святое. Честь женщины, посвятившей себя богу — превыше всего. Септимий Крауд совершил страшное преступление, и мы не имеем права оставить его безнаказанным. У обвинения всё.

Судья стукнул молотком.

― Слово предоставляется защите.

Кто-то прямо у двери фыркнул. Я вытянулась, пытаясь рассмотреть, но увидела лишь чёрный край шляпы, который, впрочем, тут же исчез.

― Кхе-кхе, ― откашлялся адвокат. ― Ваша честь, мог бы я задать несколько вопросов госпоже Дель Арахис?

― Вы не могли оповестить суд о своём желании прежде, чем я отпустил госпожу Дель Арахис?

― Ой, извините.

Рядом за стеной снова фыркнули.

― Идиот. Крауду — крышка, как и моим двум сотням хисов.

— Где они откопали этого дурачка?

— В государственной академии. Небось, нарочно самого тупого выбрали. Смотри, его же сейчас загрызут!

— Да уж, и в самом деле спланированный фарс.

― Прежде чем я задам вопрос госпоже Дель Арахис, ― чуть увереннее произнёс адвокат. ― Я, ваша честь, хотел бы задать вопрос вам как представителю высшей власти.

― Ну?

― Верно ли, что при принятии в монастырь или постриге в монахини девушек или же лучше сказать особ женского пола подвергают осмотру, целью которого является проверить нетронутость, целомудрие?

― Верно, ― подтвердил судья.

― Эта процедура одинакова для всех?

― Да.

― И результаты её хранятся в архиве монастыря?

― Верно.

― Тогда позвольте представить суду следующие бумаги. Во-первых, официальный запрос результатов осмотра госпожи Дель Арахис. Запрос подписан верховным судьёй Аароном Ардьё. И был отправлен мною в монастырь ровно десять дней назад. И следующий документ — собственно результаты обследования госпожи Дель Арахис. Позвольте, я зачитаю. Согласно заключению: «Маргарита Дель Арахис на момент принятия в монастырь является чистой и нетронутой, то есть в высшей степени непорочной». И тут возникает вопрос, который я бы и хотел задать госпоже Дель Арахис, как такое возможно, если, по её словам, она была лишена целомудрия подсудимым?

― Божественное провидение, ― тут же отозвалась госпожа Дель Арахис. ― Всемогущий узрел чистоту души моей и вернул мне…

― Святотатство! Ложь! ― раздались выкрики из зала. Возня. Несколько возмущённых восклицаний. Дважды хлопнула боковая дверь. Стражники уволокли прочь возмутителей порядка. Я надеялась, что бунтовщиков просто выбросили на улицу, а не отдали на съедение голодным зверям.

― У защиты всё? ― осведомился судья.

― Позвольте, но госпожа Дель Арахис не дала внятного ответа на вопрос.

― Несмотря на выкрики из зала, ответ госпожи Дель Арахис вполне ясен и точен. Боги милосердны к праведным девушкам.

Судья и прокурор, подавляя адвоката, ещё некоторое время обсуждали прочие прегрешения Крауда. Вся суть защиты сводилась к вопросу: можно ли обвинять человека в совершении преступления, если толком нет ни свидетелей, ни доказательств, а лишь домыслы сыщиков, уже почивших в могилах. Но обвинитель был куда проворнее адвоката и под конец не оставил камня на камне от его доводов.

Слушая их, я вдруг заметила, как тяжело бьётся моё сердце, руки вспотели и коленки дрожат.

Наконец, присяжные удалились на обсуждение. Когда они вернулись через пять минут, и судья объявил:

― Господин Септимий Крауд, называющий себя паломником и волшебником, признан виновным в совершении тяжких преступлений: в разврате, в лишении девушки чести, в краже и осквернении храма, а также в пропаганде ереси волшебства. В ограблении банка и музея признан невиновным. Согласно законам государства Ашаин мира Арахисовая Пустыня, господин Крауд приговаривается к смертной казни через расстрел, колесование, отсечение головы и съедение волками. Как особой опасный преступник господин Крауд будет расстрелян и колесован в Арахисовом мире, затем переправлен в Царство Крыс, так же называемый Снарный мир, для осуществления второй части приговора. Ответственным за исполнение приговора назначается королевский гвардеец Вигант Вулфбрух Безусый. Решение принято сего числа в Ашаине, крысиной провинции номер двадцать девять.

― Чёрт! ― в сердцах я ударила кулаком по ладони. Стражник покосился на меня.

Мне не дали насладиться отчаянием. Как бы я ни ненавидела Крауда, я бы предпочла, чтобы он не умирал пока что. Без него я, наверное, застряну в потусторонних мирах и буду влачить нищенское существование до конца жизни. Да и кто, кроме него, сможет остановить Адалинду? Стража подхватила меня под руки и ввела в зал заседаний. Встретила скупые взгляды: своё зрелище они уже получили, а я отнюдь не была деликатесом.

― Представьтесь, мадам, ― произнёс сухопарый судья, с головой как морщинистый кабачок. Казалось, лебединая шея вот-вот переломится, но она мужественно держалась.

― Виктория Васнецова, ваша честь.

― Отлично. Виктория Васнецова, вы обвиняетесь в проникновении в библиотеку в ночное время. Слушание по вашему делу прошло вчера вечером. И приговор по нему вынесен. Тем не менее, мы даём вам возможность оправдаться. Возможно, какие-то исключительные обстоятельства вынудили вас преступить закон. Можете начинать.

― Увы, нищета толкнула на преступление. Я родом издалека, и не знаю, как вернуться домой. У меня нет ни денег, ни иных ценностей. Потому я путешествую по мирам в поисках информации.

― Информации о чём? ― быстро поинтересовался судья.

― О волшебстве, о голубой волшебной пыли, — выпалила я и затаила дыхание, словно это могло спасти.

«Кто тянул за язык? ― дрожь пробежала по телу. ― Это же мир, подвластный крысам!»

― Сжечь на костре, ― судья стукнул молотком. Я и пикнуть не успела! Надо было не суд над Краудом слушать, а ответы придумывать.

Меня сопроводили в камеру.

Обстановка последнего пристанища была более чем скромной: кровать без постельного белья, но с дырявым матрасом; стул и ведро для испражнений. Вместо стены в камере шла длинная решётка с дверцей посередине, так что я без проблем могла обозревать весь коридор. А любой, проходящий по коридору или сидящий в соседней камере, мог наблюдать за мной.

В камере через проход на стуле покачивался Крауд, курил сигару, выпускал розоватые колечки дыма и задумчиво наблюдал за мухой, что ползла по ободку ведра.

― Какой у тебя план, Крауд? ― с надеждой спросила я, но странник пропустил мои слова мимо ушей.

Кажется, вот так бесславно, в грязи тюремных камер, затем на пламенеющем эшафоте — всё и закончится. Если распроклятый волшебник не соизволит нас спасти. Признаться, гадко — принимать помощь от того, кому сама недавно желала смерти. Но что поделать? Подыхать чёрт знает где, вдали от тех, кто мог бы оплакать, в одиночестве, да ещё оплёванной и оклеветанной, мне вовсе не улыбалось. Оставалось лишь растормошить Крауда.

Я придвинулась поближе к решётке, подпёрла кулаком подбородок и стала ждать, когда негодяй докурит.

Волшебник выпустил последнее колечко дыма, затушил сигару о пол, бросил окурок в ведро и повернулся ко мне.

― Хм, ты та девочка, которая победила крысиного царя Генгульфа? ― Крауд пожал плечами.

― Ты что, забыл меня? ― мороз пробежал по спине. Значит, пока я скиталась, мокла под дождями и попрошайничала, это исчадие ада забыло обо мне, будто я пустое место? Его слова обескуражили, втоптали в землю и раздавили.

― Ты провёл меня через стеклянную дверь. И ты, рискуя жизнью, спас меня в крысиных подземельях. Разве такое можно забыть?

Волшебник поморщился. Я поняла: всё это какая-то безумная игра, я — единственный бестолковый участник, который ничего не разумеет.

― Мне пришлось тебе помочь, иначе крысы нас всех бы убили. Не ожидал, что мы ещё раз встретимся, ― Крауд вплотную приблизился к решётке и с любопытством посмотрел на меня. ― Вообще-то я думал, что ты давно умерла. Неопытные странники обычно долго не держатся. Но ты — упорная, кажется.

Бессовестно лгал. Он оставил мне любимую красную мантию и деньги, чтобы я могла продержаться какое-то время. Нет, он определённо ни на минуту не забывал обо мне. У него был план на мой счёт, но я не могла разгадать какой.

― Я тебя искала.

Крауд горько рассмеялся.

— Ты немного не вовремя. Нас собрались казнить.

Я вздохнула.

— И всё же, разве ты не можешь вытащить нас отсюда? Позволишь им убить нас? Как они вообще схватили тебя? Ты же волшебник!

Но он покачал головой:

― Я израсходовал всю голубую пыль, так что ничего не получится. Видишь ли, наше искусство, искусство волшебства, куда более хрупкое и сложное, чем ты думаешь. И сейчас я ничего не могу поделать.

Крауд пнул решётку и улёгся на койку, скрестив руки на груди. Я ещё немного постояла у двери камеры, пялясь в коридор, и, наконец, тоже легла. Жёсткая постель не давала расслабиться, и вскоре разболелась спина.

Казалось странным, что волшебник так легко позволил себя схватить и заковать в цепи. Разве этот хитрый интриган мог проколоться на какой-то мелочи? Разве мог он сдаться на милость врагу, не оставив пути к отступлению? С другой стороны, от крыс он едва спасся. Я помнила, как меня пробрало при виде его искалеченного тела, синих, как беспомощность, синяков?

«Что же, если его и сейчас поймали не из-за тайного плана, а лишь из-за его слабости, тогда мы обречены погибнуть вместе».

― Крауд?

Молчание.

— Септимий?

― Что? — измученно повернулся ко мне.

— Я вспомнила. На Северном Мысе Адалинда строит армию роботов. Я видела их цеха, полные частей механизмов, которые они в скором времени соберут и натравят на простой люд. Ещё там был старик, инженер, имени его не помню. Но он просил передать тебе, что с такой армией тебе не совладать. Он называл тебя своим учеником.

— Это не имеет значения.

— По-моему, это важно, — робко возразила я, обиженная его равнодушием.

И словно в угоду мне, Крауд вскочил. Его глаза лихорадочно блестели.

— Знаешь, что было важно? Чтобы Адалинда умерла. А ты взяла да и спасла её. Со старым королём-крысой было б проще справиться.

— Знаю, — я виновато опустила глаза.

«Ты сделала всё не так, как я хотел».

Нет, он не мог привести меня сюда лишь ради шутки. Он чего-то добивался, но не ведая того, я подвела его.

— Ни черта ты не знаешь! Жаль, не могу запихнуть тебя обратно в Мерлиновский мир, чтобы ты больше не путалась под ногами. Ты меня страшно разочаровала.

— Если бы ты по-человечески объяснил бы мне, что за хитроумный план ты составил…

— Да что объяснять-то? — и вдруг он сбился на хрип, словно от боли: — Не могу.

— Что не можешь?

— Не могу об этом говорить. Боль становится невыносимой.

Ещё минута тягостного молчания, когда стрелка тюремных часов неумолимо ползла вперёд.

Крауд тяжело дышал, держась за грудь. Более или менее придя в себя, он лёг и вновь отвернулся к стене.

В гнетущей тишине отчётливо слышались мягкие шаги тюремного кота, который возился где-то за стеной, и кашель невидимого узника в десяти камерах от нас.

— Всё-таки зачем ты привёл меня сюда?

— Зачем? Зачем? — он вяло встал с койки и подошёл к решётке. — Что ты хочешь от меня услышать? Я искал странника, далёкого от здешних дрязг, не потерявшего веру в добро и спасение. Мне нужен ученик, приемник. Тот, кто поможет мне, а после моей смерти продолжит моё дело. Ты видела других странников? Ну, каковы они? Давно забыли о своём долге и смирились с поражением. Жалкие и сломленные глупцы! А нужна сила. Твой мир — один из немногих, который всегда существовал изолированно от других миров. Странники в твоём мире рождаются редко, но иногда по какой-то странной случайности, ошибке это происходит. Мне ничего не оставалось, кроме как выбрать тебя. Но прежде я хотел посмотреть на тебя, посмотреть, что ты будешь делать, если окажется в чужом мире, как поведёшь себя, как проявишь. Хотел узнать, можешь ли ты думать и анализировать… И ты, в общем-то, оказалась такой же бестолковой и бесполезной клушей, как и другие. Так что, ты мне не подходишь. Если бы проход в твой мир не закрылся бы, я вернул бы тебя домой.

Злоба в его тихом голосе, огонь в глазах испугали меня так, что я обрадовалась разделявшей нас решётке.

Я опустила взгляд.

Замолчав, Краудвернулся к созерцанию стены.

О чём размышлял колдун — не знаю, но я перебирала по крупицам боль и обиду. Я — ничто для Крауда, и это до дрожи меня задевало. Перед лицом неминуемой смерти глупые человеческие отношения стали неожиданно важны. Значит, ради высшей цели он привёл меня сюда? Неважно, уже неважно, он презирал меня, а я злилась на него за то, что он перевернул верх дном мою спланированную жизнь. Вновь злилась.

«Может, он прав. Может, я не способна учиться, и от меня и в самом деле не будет никакой пользы».

Страх подкрадывался, лизал пятки холодным языком, но я ни за что не сдамся. Нельзя просто так проигрывать.

― Значит, так легко перечеркнёшь всё, что сделал?

― А что я сделал? ― Крауд повернулся ко мне. ― Думаешь, у того, что я делал, есть смысл? Никакого высшего смысла в моих делах нет. Да и что ты обо мне знаешь? По-твоему, я какой-то там великий герой: сражаю чудищ, творю всякие подвиги и спасаю принцесс? Проснись! Это не я, а твоя больная фантазия.

― Ты подтолкнул меня к тому, чтобы свергнуть царя крыс. Разве это не подвиг?

Крауд рассмеялся.

― И в итоге установилась диктатура Адалинды. А она намного злее и безжалостнее старины Генгульфа. Возможно, если бы я не устроил тебе проверку, а действовал самостоятельно, то всё случилось бы иначе. Но, выбрав тебя в ученицы, я понадеялся, что ты разберёшься в происходящем. Как говорят в твоём мире, взглянуть свежим взглядом? Но ты приняла сторону Адалинды.

― Что ж, тебе стоило с самого начала не юлить и говорить со мной прямо?

― То есть, если бы тогда в кафе я бы сказал тебе, что я из другого мира и мне нужна твоя помощь спасти его, ты бы мне поверила?

Я чуть помедлила с ответом.

― Скорее всего, убежала бы или бы позвонила в дурку.

― Вот именно, ― нахмурился Крауд. ―Я только сейчас понимаю, насколько бессмысленно было всё, что я делал раньше. Ладно. Это всё неважно. Тебя сожгут на костре, а меня колесуют и расстреляют одновременно. Стрелять, наверняка, будут так, чтобы причинить, как можно больше боли, но не убить сразу.

― И ты хочешь такого конца? Ты омерзителен, ― я отвернулась и уставилась в угол. Меня переполняла злоба. Неужели этот жалкий человечек и есть вершитель моей судьбы? О, гидры, какая я дура. Он недостоин того, чтобы я за ним гонялась. Как я могла так низко пасть? Неужели я надеялась, что этот человек сможет остановить Адалинду? Он — жалок.

— Смерть не самый худший конец, — произнёс Крауд минут через пять.

Я фыркнула.

— Лично мне совершенно не хочется умирать. Послушайте, Септимий Крауд, какие бы страшные преступления вы ни совершили, какие бы воспоминания ни терзали вашу душу, смерть — это не выход. Прошлое нельзя исправить. Но грехи можно искупить. Нужно простить себя… Кто, кроме вас, остановит армию крыс? Тот инженер с Северного Мыса говорил, что ты должен с ними сразиться. Ещё не поздно отсюда выбраться. Потом объяснишь, как спасти мир и что тут вообще происходит. Обещаю быть более понятливой ученицей.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — резко прервал Крауд. — Я добился своего удаления из зала суда, чтобы отдохнуть в тишине. Не мешай мне. Пожалуйста.

Я не нашла что ответить, насупилась и отвернулась. Нет, хорошо, что я так и не устроилась на работу психотерапевтом. Я была бы отвратительна в этой роли, просто какое-то воплощение никчёмности!

Без двадцати полдень за нами пришли. Тот самый крысиный офицер, с разодранным ухом и лишь половиной усов. Вигант Вулфбрух.

— Надеюсь, вы готовы.

Двое его подчинённых скрепили мои запястья наручниками и взяли под руки.

Потом другие гвардейцы вывели Крауда, тоже закованного. На его лице больше не читалось ни печали, ни отчаяния, на губах вновь блуждала загадочная улыбка. И страх отступил. Он опять разыгрывал какую-то партию. И весь наш диалог был проверкой, которую я, вероятно, опять не прошла.

— Закрой глаза и не смотри, — твёрдо произнёс Крауд.

Шерсть на морде подполковника Виганта Вулфбруха встала дыбом, усы дёрнулись. Септимий усмехнулся. За решёткой из драконовой стали, израсходовав все запасы волшебства, он был бессилен.

Прежде чем зажмуриться, я увидела, как офицер потянулся к оружию.

Славного подполковника я таким и запомнила: одновременно и испуганным, и разъярённым, не верящим в то, что будет.

Я слышала звон скрещенных шпаг, возню, удары, резкие вскрики боли, падение тел. Слышала, как крякнул перед смертью подполковник. При жизни у него был красивый, чуть хриплый голос, а умирая, он скорее напоминал свинью.

Державшие меня солдаты ослабили хватку, обмякли и упали. Знаю, что их кровь брызнула на мою одежду, впитавшись в неё стекающими струйками.

Я чувствовала себя маленькой потерянной девочкой.

— Не открывай глаза, — мягко напомнил Крауд.

Слышала, как капли разбиваются о пол. Кровь с острия шпаги? Рука успокаивающе опустилась на моё плечо, чуть сжала. Волшебник вывел в коридор и развернул налево.

— Не оборачивайся. Можешь открыть глаза.

Я смотрела в длинное жерло коридора, оскалившееся зубьями факелов. Впереди — лестница. Кровь всё ещё капала пронзительно в тишине. Скосила глаза. Мои ботинки в чужой крови. Взгляд чуть выше: ладонь Крауда побагровела от крови. И пахло смертью. И голубая пыль сияла на пальцах. Он убил их не случайно. Ему нужно было забрать их жизненную силу, взять немного волшебства, чтобы нам хватило для побега.

— Когда я скажу — беги. Не останавливайся и не оглядывайся. Поняла?

Едва заметно кивнула.

Он накинул мне на плечи офицерский мундир и нахлобучил на голову фуражку, лёгким прикосновением испарил наручники.

— Если встретятся солдаты, беги быстрее. Поднимайся на чердак. Оттуда на крышу. Я тебя найду.

«А если не найдёт, не придёт, как я не пришла за Анри?»

— Я не умею быстро бегать.

— Все странники быстро бегают.

С другой стороны коридора донёсся топот, и, вздрогнув, чуть не повернула голову, но Крауд предупредил моё движение, и я ощутила липкие от крови пальцы на моём подбородке.

— Не смотри и беги.

И я побежала. Вверх по лестницам. Невольно вслушиваясь в доносящийся из-за спины лязг шпаг.

Навстречу мне бегом спускался патруль. Промчалась мимо них, чуть не сбила одного молодца. За мной — топот. Бегу. Сердце колотится. Задыхаюсь. Крауд не прав. Я из тех странников, которые плохо бегают. Разогнавшись, выламываю плечом хлипкую чердачную дверь, боль пронзает, и падаю в коробки с подшивками старых дел. У стен сложены всякие ящики, заржавевшие орудия пыток и колбы с засохшей тёмно-красной жидкостью. Потолок низкий. От пыли чихаю, отползаю к дымовой трубе. Свет из дверного проёма загораживает богатырская фигура солдата.

— А, беглец!

Не могу отдышаться, лёгкие точно разрываются. Шесть этажей. Кашляю, закрыв глаза. Уже всё равно. Сейчас скрючусь амёбой и помру.

Выстрел-взрыв. Обезличенный богатырь падает на пол. За ним с поднятым коротким пистолетом — Крауд. Глаза его нездорово блестели, а хищническая улыбка дрожала. Но если я хочу выжить, то выбора у меня нет.

— Сюда.

Крауд выбил небольшое чердачное окно, грубо схватил меня за локоть и потащил за собой. Мы ступили на шаткую лестницу, ржавые скобы держались за счёт таких же старых болтов, которые вот-вот вывернутся из крошащегося кирпича — последнее, что помню.

Меня как будто окутала пелена, и я летела, растворяясь в пространстве, проносясь сквозь калейдоскоп акварельных красок. Единственная связь с реальностью — это ощущение стальной хватки Крауда чуть ниже локтя.

На крыше я вырвалась из морока, опустилась на красную черепицу и с облегчением вздохнула. Передо мной открылась панорама черепично-арахисовых крыш с железными флюгерами и крестами, на которых птицы вили гнёзда. Одна из таких сереньких пичужек кружила в ярко-оранжевом небе.

― Вон они! Хватайте их!

Стражи поднялись по другой лестнице и теперь скользили к нам. На солнце ослепительно блестели их клинки и пряжки на сапогах из ослиной кожи.

― Верни, пожалуйста, мою мантию. Тебе она больше не нужна, ― приказал Крауд и властно крикнул: ― Стой за мной, не мешайся и старайся не смотреть.

Но я смотрела.

Крауд непринуждённо отразил первые мощные удары крысиных гвардейцев. Он словно фехтовал с рождения, легко и грациозно. Ловко уклонялся от ударов и яростно наносил точные удары, чуть двигаясь по кругу, пока солнце не оказалась у него за спиной, золотя спутанные серо-мышиные волосы. Звенели шпаги, и ни удара не пропускал Крауд. А я, прижимая к груди летящую мантию, только и видела, как со вскриками падали с крыши его противники. Искусство Крауда зачаровывало. Я не смела оторвать взгляда и напряжённо ждала, когда он взмахнёт шпагой в последний раз. И не могла не заметить, что он не стремится поразить врага в сердце, лишь оглушить, обезоружить ослабить.

В каждом живом существе содержится голубая пыль — время жизни. И есть несколько способов её забрать: убить любым физическим способом или забрать силой, с помощью волшебства, просто высосав её. Последнее — страшное преступление против законов мироздания. Поэтому когда Крауду потребовалась голубая пыль, он был вынужден устроить резню в тюрьме. Но эти отобранные у других крупицы жизни. Крупицы волшебства — помогут незамеченными выбраться из города.

Дул ветер, и большие зелёные птицы рассекали ярко-оранжевое небо с розовыми разводами тонюсеньких облаков. Проносясь над нами, изумрудоклювы оглядывались и пронзительно кричали.

― Это вестники смерти, ― сказал Крауд, забирая у меня летящую мантию. ― Они появляются, когда кто-то умирает. Идём.

Он взял меня под руку, и с разбегу мы спрыгнули в пустынный переулок. Мы не разбились и не отбили пяток, а мягко приземлились, словно сошли с невидимого ковра-самолёта. Я лишь заметила, как странно, вихрем колыхалась мантия Крауда, и мне почудился холодный ветер, дующий из-под неё.

Мы прятались в тени торговых палаток, проскальзывали за повозками и каретами, пригибались к земле, скрывались за рядами развешенного для сушки белья, задевая носами чьи-то рубашки.