Часть 5. Отрывок 2.

Итак, 27 числа дождильного месяца 1455 года мы отплыли от Буджума на быстроходной яхте. Под рёв мотора я с грустью смотрела на песчаные берега и сливающиеся с горизонтом барханы. Иногда замечала вспышки чёрной пустоты, оскалы межмирья, которое аккуратно, растягивая удовольствие, подкрадывалось к Буджуму. Вспоминала, как впервые попала в славный город, как напрасно боялась, что джинн меня обманет, как Анри дарил мне цветы и водил завтракать на крышу. Тогда небо казалось безмятежным, а сейчас его испещряли временные разломы, потихоньку высасывающие жизнь… Грустно думать, что вскоре на месте города может остаться лишь угольная пустота.

Мои ожидания не оправдались: меня не заперли в каюте и милостиво разрешили гулять. Яхта оказалась двухпалубной, и, если не считать моторного отсека, то она была полностью сделана из лиственницы. Удивительно, но до того, как крысы пришли в Снарный мир, они не знали мореходства. В их родном мире не было морей или больших рек, только небольшие ручейки и подземные ключи. Первые крысы, увидевшие море и корабли в Ашбадесском порту, должно быть, были напуганы. Но они быстро сориентировались, разобрались, как управлять судами, научились бороться с морскими чудовищами. И когда они, наконец, доплыли до Буджума и приняли ключи от города, то в их хитрых мохнатых головах уже созрел план, как улучшить парусные корабли. Они быстро изобрели паровой двигатель, а затем и электрический и дизельные моторы. Дизельный мотор и был у нашей яхты. Палубы были украшены витиеватой резьбой, приглядевшись к которой я узнала сюжеты снарных сказок. Пару раз я попыталась сунуться в капитанскую будку, но офицер прегораживал мне путь шпагой. Так что большую часть времени я сидела в раскладном кресле на верхней палубе и созерцала берега. Крысы, конечно, достигли больших успехов в мореплавании, но покорить буйное Снарное море так и не смогли. Поэтому наша маленькая яхта старалась не отдаляться от берега. На глубине нас могли подстерегать киты и гидры.

Вечером мы ужинали на открытом воздухе, кутаясь в теплые шали. Это был редкий вечер сезона дождей, когда небо было ясным, а воздух тёплым. Видимо, мы уплыли далеко на юг, и куда циклон ещё не добрался.

Анри ел жадно, точно оголодавший батрак, и его общество мне было неприятно. Дамьяна тяжело вздыхала, всем видом показывая, что будь её воля, она бы не делилась ни с кем властью. Ещё ребёнок, она казалась неестественно взрослой. Димитриус же молчал на другом конце стола. Прочие малочисленные придворные уткнулись в тарелки и не смели произнести ни слова. Казалось, все страшились будущего.

Мне хотелось поговорить о том, что произошло за последние шесть лет. Почему Дамьяна предала Крауда? Почему Анри решил к ней примкнуть? Почему убили Адалинду? Почему с её смертью война не прекратилась? Но спросить сама не решалась. Впрочем, разве я могла их в чём-то упрекать? Я, которая сама предала, не сдержав ни единого обещания. Как постарел Анри! Его смуглая кожа стала какой-то иссиня-болотной, болезненной. Взгляд помутнел. Теперь Анри носил огромные очки. К душкам крепилось несколько видов стёкол, которые Анри менял нажатием на кнопку в зависимости от того, чем собирался заниматься. Ещё по центру располагался небольшой фонарь, но я пока ни разу не видела, чтобы бывший пленник им пользовался.

— Ты, должно быть, в недоумении? — Дамьяна смотрела куда-то поверх меня, чуть приоткрыв рот. Маленькая актриса, случайно оказавшаяся на большой сцене, случайно играющая роль независимой и властной королевы, в душе которой всё ещё живёт неуверенный ребёнок. Я бы рассмеялась, но Дамьяна запросто могла приказать отрубить мне голову, поэтому оставалось лишь подыграть ей.

— В замешательстве. Я — пленница?

— Отнюдь, — вновь вычурный жест, складывает руки на коленях и вздыхает. — Ты моя гостья. Но, увы, гостить тебе придётся долго, так как я не могу отпустить тебя. Сама понимаешь. Мы давно не виделись, и я не знаю, на чьей ты стороне. Насколько я могу доверять тебе?

— Почему бы тебе не присоединиться к Крауду и графу и вместе с ними не восстановить равновесие? Остановить временные разломы? Посмотри на небо: однажды оно рухнет нам на головы. А твой учитель знает, что с этим делать!

Дамьяна рассмеялась, резко запрокинув голову, и я испугалась, что вот-вот хрустнет шея.

— Этот грязный шарлатан нам не союзник, — фыркнул Анри. — Посмотри, как много сил он высосал из Снарного мира. Думаешь, он поможет нам удержать небо? Нет, обрушит его на нас, к гидрам морским всех похоронит.

Седой старик пошевелился, вскинул взгляд, наигранно тёплый, и неторопливо произнёс:

— Септимий Крауд и граф де ла Фантхиет стремятся по-своему изменить мир, думая, что несут добро и счастье. Но их видение ошибочно. Они не понимают, что развязанная ими война лишь усугубляет временные разломы, а волшебство, столь щедро расточаемое Краудом, уже никогда не вернётся в наш мир. Фантхиет, заполучив власть, истребит все народы, кроме снарного. И что тогда? В мире, огромном мире, останется жалкая кучка людишек! Но и те будут грызться за власть, каждый желая доказать личное превосходство.

— А что на ваш взгляд правильно? — зашипел я. — В чём разница между вами и Адалиндой? Вы тоже несёте с собой войну, прикрывая жажду разрушения подавлением мнимых мятежей!

Но в ответ старик добродушно усмехнулся.

— Адалинда не понимала и не умела пользоваться дарованным ей богатством. У Адалинды была армия и огромная власть. Но вместо того, чтобы задуматься о контроле временных разрывов, о создании более справедливых и строгих законов, Адалинда распыляла свои ресурсы и устроила ненужную войну в Арахисовом мире. Адалинда не видела главного. Мы же стремимся подчинить себе временные разломы, а не тратиться на мелкие ловушки вроде временных коллизий.

— Но ведь Крауд и граф хотят того же! Остановить это безумие! — от волнения я даже ложку выронила. Ещё хотела напомнить, что совсем недавно Анри расхваливал Адалинду как мудрую и добрую правительницу, но вовремя осадила себя. Правда тут никого не интересовала, у каждого была своя ласково лелеемая правда.

— Граф хочет сесть на трон и единолично править миром. А волшебник — просто дурак, начитавшийся сказок о красном драконе. Нельзя залатать прорехи, нельзя начать всё сначала. Никакие драконы от крови волшебника в час хаоса не рождаются. Только представь, что будет: если довести мир до конечной точки, до хаоса, убить всех волшебников, а дракон не родится? Родится! Из чего? Из капли крови? И как это только что рождённое создание сможет спасти? Твой волшебник ведёт мир к его финальному аккорду, и после уже не останется ничего! — распылялся Димитриус. Голос его дрожал.

Я не стала спорить. Димитриус, может быть, прав: никакой дракон-спаситель может и не появиться в день хаоса. Да, Крауд был уверен, что смерть волшебника, добровольная жертва, восстановит равновесие. А если нет? Что если всё, что мы делали, лишь разрушало мир? Когда я только появилась в Снарном мире, мы объяснили, что простые смертные боятся и ненавидят волшебников и странников за их выдающиеся способности? И ведь ненависть и страх не рождаются на пустом месте.

Когда я уже легла спать, ко мне пришла Дамьяна. И как ни в чем не бывало, забралась в постель и положила голову мне на плечо. От неё пахло крепким кофе с сахаром, который она пила после ужина. Я вспомнила, что когда-то ко мне так же забиралась моя сестра Светка, когда хотела, чтобы я ей почитала или рассказала сказку, в далёком-далёком детстве, в прошлой-препрошлой жизни. Вспомнила, и как мы с Дамьяной когда-то притулились в снежном городке, как я заставляла её ходить в школу, как читала ей сказки и расчёсывала длинные волосы, каждое утро заплетала их в пышную косу. Я и сейчас расчесала бы эти густые пряди, будь у меня расчёска.

И точно не было наших недопониманий и разлуки длиной в шесть лет, точно мы вновь жили в Маржуме и волновались лишь об оплате счетов за отопление, а война кружилась где-то далеко, где-то не с нами.

— Мне тебя не хватало, — прошептала Дамьяна, но в её холодном, мёртвом голосе я не слышала сожаления. Это была уже не та девочка, в ней оставалось нечто от прежней, но так мало...

Дамьяна же продолжала:

— Адалинда была совершенно невыносима, обращалась со мной как с вещью. Ни разу не спросила, хорошо ли мне спалось и вкусный ли был завтрак. Она ни во что меня не ставила.

Но я чувствовала, как быстро бьётся её сердце, и знала, что сегодня Дамьяна говорит правду. Лишь не понимала, зачем ей откровенничать со мной и что кроется за жалобой, какую настоящую боль она скрывает этим «вкусный ли был завтрак».

— Зачем же ты пошла за ней?

— Не за ней, а за Димитриусом, моим настоящим учителем… В последнее время я много слышала о Фантхиете и Мориете, но о тебе и… Станимире — ничего. То есть о Крауде — ничего. Я учусь называть его тем именем, которым он сам называет себя. Это кажется мне правильным. Где вы были?

— Путешествовали.

— Нашли то, что искали?

— Не уверена. Не знаю. Когда мы вернулись и Крауд обнаружил, что тебя нет, он очень сильно разозлился. Я отправилась за тобой, хотела вызволить из крысиного плена, но угодила во временную коллизию. Не знаю, принесло ли наше странствие какие-то плоды…

Дамьяна фыркнула:

— Знаешь, я была на вас очень зла. Зла за то, что вы бросили меня с этим мужланом, Фантхиетом. Он ещё смеет себя графом называть! Выскочка недоделанный!

— Мы не могли взять тебя с собой.

— Крауд бы мог. А ты — нет. Ты просто не хотела.

Меня прожгло, я вспотела, мои щёки вспыхнули румянцем. И я была последней проклятущей гидрой морской. Я ужасно поступила с Дамьяной, но что толку от припозднившегося раскаяния? Утерянное не вернуть. Дамьяна отстранилась от меня. В темноте глухо, со всхлипами резал её голос. Я не касалась её, но всем телом ощущала, как она дрожит.

— А мне приходилась терпеть все эти солдатские грубости, на которые была обречена бедная сиротка. Никто ведь не заступится за сиротку. Знаешь, что они говорили о моем учителе, пока его не было? Да я и слов таких-то тогда не знала. Шваль, бастард, выродок… Я выросла в стране конфет и кукол, а тут… Крауд любил меня, оберегал от всего плохого, что могло случиться, а ты бросила меня в этот омут… Я не могла этого больше слышать, не могла. И когда Димитриус позвал, я пошла с ним. Он, единственный, кто отнёсся ко мне по-человечески. Он не игнорировал меня, любил, заботился. Он не бросал меня, не обманывал.

Слова Дамьяны больно жалили. Это мы должны были заботиться о ней, а не чужой старик.

Мы немного помолчали. Мне хотелось встать, распахнуть окно, впустить свежий воздух, переодеть намокшую рубашку. Но я не смела пошевелиться. И казалось, что от напряжения вот-вот лопнет сердце. И Дамьяна, желая вконец измучить меня, торопясь, захлёбываясь словами, рассказала мне всё. И хотя воспоминания ранили и её, желание наказать меня кусало сильнее. О, она прекрасно знала: чувство вины будет преследовать меня до последнего вздоха. И даже сейчас, много лет спустя, когда я, наконец, решила поведать миру свою историю, мне — стыдно. Стоило сказать лишь одно слово — и всё сложилось бы иначе.

— Когда вы ушли, я сначала не поверила. Мне всё казалось, что вы вскоре вернётесь. Я не верила, что рискуя если не всем, то многим, чтобы вызволить меня из приюта Энхайд, вы так легко покинете меня. Но вы не вернулись ни вечером, ни следующим утром. Фантхиет сказал, что должен присматривать за мной. Вы якобы так велели, пришлось подчиниться. Меня посадили на одну из этих огромных ломовых лошадей, и я должна была всюду следовать за ним. А седло мне жутко натирало, но подушку мне никто не предложил, а пешком я бы просто за ними не успела. Когда я начинала грустить, граф оборачивался ко мне и говорил: «Если все волшебники такие слабаки, то неудивительно, что вы почти все вымерли». Но ведь он совершенно ничего не понимает!

Дамьяна всхлипнула.

Но понимала ли она сама хоть что-то в волшебстве? Волшебство — это ведь как болезнь, пожирающая тебя изнутри. Ты либо бессилен что-либо сделать, либо должен расплачиваться жизнью. И жизнями тех, кто тебя окружает.

— Вечером я должна была сидеть с женщинами, которые вместе с обозами следовали за армией, потому что за день слишком утомляла графа и он не желал меня больше видеть. Так он говорил, по крайней мере. Но по вечерам в палатки моих нянек приходили мужчины… Они такое вытворяли!

Дамьяна вспотела и раскраснелась в неверном свете ночника. Мне хотелось погладить её по головке и прошептать: «всё в прошлом», но металл в её взгляде остановил меня. Это больше не та беззащитная девочка. Она пережила то, что случилось, но не забыла и не простила. Боль сделала её другой, злой и хищной, тем, кто убил Адалинду. Убить! Забрать чью-то жизнь, чью-то силу.

— Первую ночь я сидела в углу палатки, потому что темноты и рыскающих вокруг межмирных тварей боялась куда больше. А, ты же не слышала, наверное. Тогда с межмирьем странные вещи творились, и оттуда полезли песчаные тени, они накидывались, поглощали, забирали всё без остатка. И я всё сидела в углу, слушала, как тени рыщут по лагерю, слушала, как пыхтит солдат, поставив мою сиделку на четвереньки и навалившись на неё. Я тогда не понимала, что они делают, и это казалось омерзительным. Они были потные, липко блестели при свечах. На следующую ночь они меня сами выставили из палатки, и я всё время смотрела во мрак, пытаясь поймать призраки чудовищ. А потом, наверное, на десятую ночь на кромке межмирья я увидела Димитриуса. Он вернулся за мной… Единственный, кто вернулся.

Дамьяна вздохнула, а я затаила дыхание, боялась спугнуть её.

— Он сказал мне: «Мне жаль, что я позволил им забрать тебя», а я ответила, что это не его вина и нет ничего страшного. Просто вы ведь тоже мои друзья, были тогда, когда я заблуждалась по малости лет. А Димитриус рассмеялся. Сказал, что если бы вы были моими друзьями, то никогда бы не бросили меня с этими ужасными людьми. Он хотел забрать меня к себе. Но я просила ещё несколько ночей подождать вас. Вдруг вы вернётесь и будете искать меня? Мне хотелось, чтобы вы поговорили с Димитриусом, поняли его, чтобы вы подружились.

Но вы не приходили, и, наконец, одной ночью я, потеряв всякую надежду, уже хотела уйти с Димитриусом, но он тогда не появился. Я бродила в страшной темноте и ждала его, но он, как и вы, задерживался из-за якобы важных дел. И я вновь осталась одна. Ждать, вечно ждать! Мне ведь было всего шесть лет.

Затем какой-то бородач поймал меня и посадил к себе на колени, потными руками прижимая к себе. Я не хотела, вырывалась, но он крепко держал меня одной рукой, а другой поглаживал по щеке и шептал, что всё хорошо. Я толком не понимала его намерений, но мне не нравились горячие объятия и запах перегара и пота. Он разорвал мою юбку… Потом было неожиданно больно. Мужчина крепко держал меня и всё продолжал и продолжал, а мне было страшно кричать и звать на помощь. Кому я нужна? Что я могла поделать? Вскоре я потеряла сознание. А утром меня нашла нянька и отругала за то, что я шатаюсь гидра знает где. Она ругала и ругала меня, точно это была моя вина, и я не смела рассказать ей правду. Я никому не рассказывала. Мне казалось, неправильным…

Дамьяна замолчала, вновь и вновь переживая события той ночи. А я не могла поверить, что наш поход в межмирье, наше тогда казавшееся верным решение оставить Дамьяну, принесло столько горя. Ведь она нас никогда не простит. Мне стало душно, задыхалась.

Дамьяна была ребёнком, маленькой избалованной девочкой, но невинной. Сколько лет она хранила в себе это липкое, как грязь, воспоминание, позволяя ему отравлять душу, источать яд и подталкивать к тьме? Она больше не была той весёлой девочкой, она была сломанной куклой. Злой, жестокой сломанной куклой, которая не забудет, на что её обрекло равнодушие самые близких людей.

Я не знала, уместно ли говорить, что мне жаль, и в итоге просто молчала.

Дамьяна продолжила.

— Следующим вечером за мной пришёл Димитриус. Я ему ничего не рассказала, боялась, что он не поймёт меня, что я сделала какую-то глупость, о которой лучше забыть… Помню, как Димитриус познакомил меня с Адалиндой. Она показалась мне милой, хотя несколько и суровой. Она никогда не улыбалась, но голос у неё был добрый, но не такой добрый, как у Димитриуса. Адалинда поселила меня в комнате рядом со своей и по вечерам развлекала игрой в домино. Я не понимала тогда происходившей вокруг меня политики, но часто слушала разговоры Адалинды и Димитриуса, а иногда генерал Видгабург приводил пленного механика, Анри. А я сидела на полу, играла с дорогими куклами, которых мне никогда не покупал Станимир или ты, и слушала их разговоры.

Дамьяна говорила как обычно, словно страшное воспоминание, которым она поделилась со мной, вдруг перестало иметь для неё значение. Она вылила на меня всю грязь, заставила как свинью вывалиться в ней. Она немного забыть этой боли, и я теперь тоже никогда не забуду.

— О чём они говорили? — осторожно спросила.

— Адалинда говорила о том, что учёные на Северном Мысу совершенно обленились и не хотят ничего изобретать. Анри отвечал, что нужно подождать, наука движется скачками, за застоем всегда следует прогресс. Адалинда говорила о новых мирах, которые нужно захватить, чтобы высосать оттуда ресурсы. Анри тогда пожимал плечами, говоря, что ей видней. В те времена он её боялся и никогда не спорил с ней.

— А Димитриус?

— Мы тогда тоже ни во что не вмешивались, молчали по большей части. Димитриусу, как он говорил, нужна была возможность… Жить в безопасном месте, проводить исследования с голубой пылью, обучать меня. Он не хотел потерять Адалинду. Потом на Северном Мысу всё-таки что-то произошло, и наконец-то, удалось собрать огромного робота. Если автоматон выполняет заложенную в него программу, то новые роботы могут принимать решения самостоятельно.

— Искусственный интеллект? — удивилась я.

— Не совсем. Не знаю. Я плохо в механике разбираюсь. При создании этих существ использовались люди, странники, рабы и голубая пыль. Это полуроботы-полулюди, почти как живые. Мне тогда едва минуло девять лет. Адалинда оставила своих наместников в Снарном мире и куда-то уехала. Димитриус отправился с ней. А я осталась с Анри. До того момента мы не были с ним особо дружны. Он ведь был пленником, всё время сидел в своей мастерской-темнице…

Дамьяна говорила всё медленнее и, наконец, уснула. А я ещё долго лежала с открытыми глазами. Расстроится ли Крауд из-за того, что случилось с Дамьяной? Или больше разозлится из-за того, что она перешла на сторону Димитриуса? И что будет дальше… Полуроботы-полулюди — страшная, несокрушимая мощь, которую создали на Северном Мысу, и которая после смерти Адалинды перешла в руки безумцев. Разве смогут граф и Крауд им что-то противопоставить? О, механическая армия разорвёт на кровавые клочки доблестных рыцарей.

Дамьяна сладко спала у меня на груди, что я не отваживалась её потревожить, встать и выпить воды, чтобы успокоиться, поэтому я только закрыла глаза и начала медленно считать несуществующих овец.

Утром Дамьяна проснулась раньше меня и ушла к себе. Днём я не рискнула подходить к ней с расспросами, и она, Анри и Димитриус на корме перешёптывались о дальнейших планах. Я же сидела на носу яхты и смотрела вдаль. Никто за мной не следил: если бежать с корабля, то только в бездну морскую.

Потихоньку на меня накатывало одиночество.

Мы уже прошли Буджумское побережье, и теперь по правому борту извивался Жаклийский берег. На карте эти места были обозначены как сотни мелких каналов, гавань, запруд — и береговая линия, сплошь изломанная и изрезанная. И здесь не властвовала привычная буджумская пустыня, а буйно зеленели сады, но глаз не радовали. Я читала, что испокон веков там жило племя жаклийцев. Вообще, если говорить о национальностях, то стоит заметить, что в Снарном мире было очень много национальностей. Само слово «снарцы» употреблялось как по отношению ко всем людям, населяющим этот мир (то есть исключая крыс и стрекоз), так и по отношению к нации высоких сероглазых людей. Но кроме чистокровных снарцев, с лёгкостью можно было выделить ардерцев, иольцев, буджумцев и жаклийцев. Жаклийцы жили на юге обособленно, спрятавшись в своём райском уголке и безропотно снабжая крысиное царство ресурсами. В своё время жаклийцы поступили крайне мудро, отреклись от снарного короля и присягнули крысам. И теперь, когда мы проплывали мимо их берегов, я видела цветущие сады, приморские города, опоясывающие скалы. Несколько раз к нам подплывали небольшие рыбацкие суда и, узнав кто мы, кланялись Дамьяне и Анри, а затем осыпали их цветами (почти все жаклийцы носили венки из цветов) и подносили в дар свой богатый улов. Жаклийцы были сыты, дородны, лица их были живыми и радостными. И глядя на них я невольно думала о том, что, может, признай все народы превосходство крыс, то не было бы никакой войны, и все миры бы процветали.

Вечером обо мне вспомнил Анри. Он встал рядом со мной у борта, липкой ручищей крепко сжал мою. Его облик внушал мне отвращение: годы в крысином плену сломали его пополам, его тело ослабло, зрение испортилось, огромные очки скрывали половину лица. Ноги его, за годы заточения и пыток совсем отвыкшие от долгих прогулок, оплетали железные подпорки, которые и помогали ему передвигаться. Анри с упоением рассказывал, что по приезде в Ашбадесс хочет заменить кости на железо, а сгорбленный позвоночник распрямить штырями, тело — заковать в вечную броню, чтобы стать непобедимым, благо наука продвинулась далеко вперёд и подобная метаморфоза стала возможной. И когда я представляла, как это чахлое тельце превратится в огромного человека-робота, мне становилось не по себе.

— Я очень рад, что ты присоединилась к нам. Извини, что сразу не рассказал наш с Дамьяной план, но я беспокоился, как бы ты не спутала нам карты. Мне хотелось посмотреть, в какую сторону ты побежишь, — тихо произнёс механик. В нём ещё оставалось чуть-чуть от того Анри, которого я когда-то предала, но это «чуть-чуть» неумолимо ускользало.

— К чему было убивать Адалинду?

Юноша нахмурился и сильнее сжал мою руку.

— Думаешь, она такая замечательная? Ты не знала Адалинду, и Дамьяна её не знала. А я — знал. Беседовал с ней каждый день. Сначала она меня пытала. Да и потом тоже пытала, чтобы не забывал своё место. Она, наверное, ещё больше Генгульфа любила жестокие развлечения. Просто так, ради забавы. Но она скрывала свои наклонности, и это делало её ещё омерзительней. Знаешь, что она ела на ужин? Сердца младенцев из покорённых миров. Не веришь? А я сам видел, сидел с ней за одним столом. Адалинда должна была умереть.

Я покачала головой. Я никому и ничему уже не верила, ведь у каждого своя правда, ради которой можно и приврать. Помнила, как Дамьяна и Анри спалили Буджум, чтобы на его месте отстроить новый город. Какая жестокость по отношению к тем, кто бросил все свои пожитки огню и бежал, трусливо и грустно оглядываясь на покинутый дом!

— Но Адалинда, как и любой, заслуживала суда и возможности оправдаться…

Механизатор фыркнул.

— А ты? Что ты теперь собираешься делать? — с нажимом спросила.

Анри коротко хохотнул.

— Я буду королем нового, безупречного мира.

Это был уже не тот Анри, с которым мы сидели на крыше лавки механических игрушек. Он сказал: «Я буду королём», и ни слова о Дамьяне, которую приручил, которая стала его верной соратницей, которая для него добила кинжалом крысиную царицу, забыв о вечерних играх в домино.

Мне стало жутко. Все, кого я знала, пропитались злом.

Следующим вечером Дамьяна не пришла ко мне. Видимо, она сказала всё, что хотела, достаточно, чтобы пробудить во мне жгучее чувство вины. Мне оставалось лишь гадать о том, что ещё могло произойти.

Несколько дней спустя я наблюдала за Анри и Дамьяной. Девчонка шептала ему на ухо, а он грубо, чуть ли не с омерзением оттолкнул её. И ушёл.

Дамьяна плакала, отвернувшись к морю. Море всё стерпит, всё сохранит. Море безмолвно, и оттого кажется, что холодные воды полны сочувствия.

Я опустилась на колени рядом с ней и обняла.

— Что случилось?

Меня переполняло чувство вины за всё плохое, что с ней произошло. Хотелось её утешить, стать ей другом, исправить то, что уже никто не исправит. Хотелось сделать для неё чудо, чудо для маленькой заблудшей девочки, которая слишком рано повзрослела и не верила в сказки. Чудо для моей маленькой девочки, перед которой я была безгранично виновата.

— Он меня не любит, — Дамьяна захлебывалась рыданиями. — Почему? Я же всё делала, как он говорил. Чем я ему не угодила? Раз мы будем вместе править, то почему он не любит меня?

Что я могла ответить маленькой брошенной девочке? Её все бросали. Крауд, я…

Она тихо проскулила:

— Никому я не нужна.

Я обняла её сильнее, утопая в её белокурых волосах. Она тянулась к людям, хотела любить и быть любимой. Жажда любви заставила её пойти с Димитриусом, он давал ей надежду. Жажда любви заставляла её тянуться к Анри. Она видела в нём родственную душу, обиженную, убогую, и могла его любить, ждала от него взаимности. Она любила всех нас. Но мы не любили её, слишком занятые войной.

— Никому я не нужна.

— Нет, ты нужна мне. Обещаю, что больше не предам тебя.

Я обещала, зная, что однажды, возможно, придётся предать её. Я знала, что не останусь с ними: с ней, с Анри, с Димитриусом. И если мне не удастся уговорить Дамьяну пойти со мной, то я предам её. Да, я не способна на чудо для маленькой запутавшейся девочки, не способна, и потому подтолкну её к болоту, запутаю в липкой паутине обид и отчаяния. Я не волшебник, я не умею творить чудеса. Я не созидаю.

Дамьяна вырвалась из моих объятий, точно угадала ложь, и убежала. И правильно, беги, девочка, беги, побудь хоть пять минут ребёнком и беги от тех, кто причинит тебе лишь боль. А я так и осталась, подобрав под себя ноги, сидеть на палубе. И только потом опомнилась и обнаружила, что солёная слеза высохла на щеке.

Сколько обычно занимает путь по морю от Буджума до Ашбадесса? Торговые или пассажирские корабли идут медленно, останавливаясь в каждом малозначимом порту. Капитаны таких кораблей зависят от погоды, они не рискуют, если считают, что может разразиться прибрежный шторм. Тяжелогруженые корабли могут плыть и месяц, и дольше. Военные суда, что вышли с нами из Буджума, уже давно отстали и скрылись из виду.

Анри и Дамьяна торопились в Ашбадесс, им не терпелось провести коронацию, подчеркнуть своё право на престол. Поэтому они не щадили ни быстроходной яхты, ни капитана. И путь длиною в двадцать пять дней сократили до семнадцати. Но едва ли яхта прослужит долго. Придётся менять мотор.

Порт — это громко сказано. Мы остановились у недавно отремонтированного (видимо, к приезду правителей) причала в небольшой деревушке в Ашбадесских землях.

Встречавшие нас жители смотрели с любопытством, без страха, ибо раскаты войны ещё не докатились сюда. И прибрежные жители лишь понаслышке знали о кровавом шлейфе, волочащемся за Анри и Дамьяной. Мы для них были лишь забавными зверушками, развеявшими серость будней. Столько лет никто не вспоминал об Ашбадесских землях!

Девчонка, спрятав свою боль, улыбалась и весело махала рукой зрителям. Анри был хмур, но всё же сдержанно приветствовал. Димитриус держал в тени, будто он тут ни при чём.

Причал был склочен криво, к сваям привязаны старые рыбацкие лодки; вдоль берега на шестах сушились рыболовецкие сети, вернее, не сушились, а проветривались. Сезон дождей не на шутку разыгрался. Небо окрасилось в тускло-серый, поливало размеренно и ровно. И сколько можно было видеть, везде серое небо и пелена дождя. И так будет ещё много дней.

У выхода из деревни нас ждала делегация из Ашбадесса. Видимо, кто-то отправился дирижаблем и предупредил о скором приезде новых правителей. Нас встречал десяток крыс, в основном военных, в погонах, орденах и звёздах, и несколько накрахмаленных придворных, которые держали цветные зонтики и кутались в водоотталкивающие плащи. В глубине толпы я с трудом разглядела двух людей, одного бледного снарца с грустными серыми глазами и одного загорелого, почти шоколадного буджумца, скромно потупивших взоры и явно чувствовавших себя не в своей тарелке.

В столицу мы отправились на механических носорогах. Возможно, когда-то они и были самыми обычными животными, но учёные, порабощённые крысами, усовершенствовали их механизмами. Я помнила старые, ещё времён моей первой недели в Буджуме, рассказы Анри о бывшем величии Снарного Мира. Когда-то на этих землях жили могучие животные, напоминающие слонов, бегемотов, гиппопотамов и львов. Их ловили и приручали и для королевской армии, и для цирковых представлений. Я видела гравюры в старых книгах, где закованные в металл львы вгрызались в животы слонов, где гиппопотамы топтали вражескую пехоту, а короли и полководцы вместо лошадей ездили на чёрных носорогах.

В последнее время такие полуроботы-полуживотные встречались всё чаще. Учёные на Северном Мысу разрабатывали технологию сращивания плоти и механизма. Не всегда удачно: на улицах нередко можно встретить трупы, мёртвых, но ещё шевелящих железными вставками, пока не сломается механика. Отвратительное зрелище!

Автоматоны, прислуживающие в ресторанах, были лишь механизмами, запрограммированными на определённые действия и работающими, пока не заржавеют. Но крысам этого мало! Им подавай металл, вживлённый в мясо, механизмы, заменяющие органы. И ради чего? Ради войн, прогресса и истребления слабых. Ради создания совершенно орудия убийства и уничтожения. Ради того, чтобы истязая десятки других живых существ, найти безупречный эликсир вечной жизни для себя.

Я ехала в шатре вместе с Дамьяной, упорно молчавшей. Чем больше я её разглядывала, тем сильнее убеждалась: от неё прежней ничего не осталась. Она стала серьёзной и замкнутой. Испарилась её живость, непосредственность и детская невоспитанность. Я хотела с ней поговорить, но не могла найти нужных слов. Слишком далеко остались те времена, когда я читала ей сказки, а она спала у меня на коленях.

Смотрела на дождь, а он всё лил и лил монотонно, как заведённый механизм.

Ашбадесс обманул мои ожидания: мрачная каменная пустыня. Здесь не было солнечных гирлянд, танцующих детей, фруктовых рынков и золочёных карет. Город оказался серым, выцветшим, окутанным колючей проволокой, которая цеплялась за крыши. И за заколоченными окнами мелькали неясные тени. Точно все жители стали призраками.

Крысиные гвардейцы на башнях направляли перечные пушки на город, а огненные катапульты подготовили для неприятеля, который посмеет показаться на горизонте. Перечные пушки — грозное орудие. С виду — обычная пушка, только заряд у неё не ядро, а круглый взрывной снаряд, который затем разлетается ядовитой горькой дробью, проникает в тела солдат и, как отрава, разъедает их, причиняя невыносимую боль, и если попадёт в здание, то медленно въедается в камень и разрушает его до песчаной крошки.

Ашбадесс был раздавлен и предан забвению, но всё же жалко трепыхался в попытках показать силу.

На огромном холме высились останки несуразно большого дворца, об изломанную крышу которого печально разбивались капли дождя. Обнажённые, освобождённые от фресок и резьбы, колонны заострённо обломанными костями кусали небо. И изголодавшиеся по цвету чёрные кустарники стелились по склону, безмолвно пытаясь уцепиться за фундамент.

У подножия лестницы трёхсот ступеней я увидела огромный чёрный крест, метку прошлого и насмешку над культурой снарцев. Обуглившееся воспоминание.

Димитриус тронул меня за плечо, и от прикосновения его сухой руки я вздрогнула. Впервые он был ко мне настолько близко.

— Здесь был заколот собственной шпагой последний снарный король, Эжен Третий. И на этом кресте распяли его вывернутое наизнанку тело в назидание всем, кто посмеет даже подумать о бунте. Здесь закончилась история свободного снарного народа. Здесь началась то разгорающаяся, то утихающая гражданская война.

Анри и Дамьяна уже ушли далеко по лестнице, а мы со старцем всё ещё смотрели на крест, и мне мерещилась кровь на нём, хотя дожди давно вымыли её. Понял ли последний король в свой смертный час, что зря пригласил крыс в снарный мир? Что продал за бесценок свою страну? Боялся ли? Сожалел ли?

— А вы тогда были? — спросила я дьявола в старческом обличии.

— Зачем тебе знать? — прищурился Димитриус, сжимая моё плечо так же, как это делал Крауд. Слишком похоже. Мне стало не по себе. Вот-вот задрожу.

— Просто так.

— Просто так не бывает, девочка. У всего есть своя причина, даже если её не видно с первого взгляда. Это один из законов мироздания. Ничто не случается просто так. К любому событию ведёт череда значимых или мелких происшествий, к любому вопросу — цепочка размышлений. За любым действием следует последствие, расплата. У всего есть цена и причина. Это основной закон мироздания и волшебства. Так зачем тебе знать?

— Если бы вы жили в то время, я бы спросила вас о последнем короле. Кто был человек, который отдал свою родину крысам?

Димитриус хмыкнул.

— И всё? — в его голосе звучало разочарование. — Простой, на первый взгляд, вопрос, но на самом деле сложный. Кем был Эжен Третий? Об этом трудно судить. Думаю, даже сам король, знавший ответ, не смог бы судить беспристрастно. В те времена, девочка, я уже понял, что все эти мирские войны не имеют значения, кто-то победит, кто-то умрёт. Неважно, ведь итог всегда один: разрушение, смерть, ещё несколько камней для могилы мироздания. Никто из воюющих королей никогда не думал о том, на чём зиждется мир, только сиюминутные мелочи. И через эту призму я и оцениваю Эжена. Он был дураком, который не нёс ответственности за свои поступки. Он был избалован, прожжен мелочными обидами, высокого мнения о себе, презирающий и не доверяющий своим соратникам. Поэтому снарцы почти истреблены, а крысы правят. Это его вина. Но временные разломы, грядущий хаос, истончение ткани мироздания — это уже не вина Эжена. Эта беда пришла задолго до него. Эжен — всего лишь вошь, возомнившая себя слоном.

— Странники?

Он кивнул.

— Да, только странники и волшебники могут расшатать мироздание. Что ж, может, тебя и можно кое-чему научить. Но теперь иди, догоняй своих друзей.

Он ослабил хватку, и я помчалась за Анри и Дамьяной, но не чтобы воссоединиться с друзьями, ибо мы не могли быть друзьями, но чтобы избавиться от ощущения вселенского зла, которое нёс в себе Димитриус. Ему не нужно было ничего делать или говорить, зло тихонько просачивалась сквозь его кожу, волнами исходило от него, отравляло всякого, кто окажется слишком близко.

Уйдя от него, я, наконец, могла дышать.

Пробежав половину лестницы, я остановилась взглянуть, как кровавое от заката — где-то всё же тучи расходились, пропуская солнце — море выплёскивается на берег, разбивается о разрушенную пристань, временами унося с собой щепки, чтобы их в далёком чёрном море проглотили киты, вечно бороздящие неспокойные воды в поисках пропитания.

Киты для снарцев в отличие от гидр не стали частью поверий и проклятий. Никто не говорил «кит морской меня раздери» или «кит его сожри»! Ругались только гидрами, но огромным величественным китам, в часы полуночные разрезающим горизонт своими фонтанами, этим существам чуть ли не поклонялись. Молча, конечно, в тишине. Ведь крысы, придя на снарные берега под предводительством царя Бадагара, запретили, предали забвению все снарные традиции. И хотя немногие помнят снарные сказки и обряды, но до сих пор за их исполнение полагается тюремный срок. Поэтому сказки о китах рассказывают тайно, запершись на чердаке, при свете тусклой лучины… Ещё когда мы втроем, с Краудом и Дамьяной, недолго путешествовали по миру Вестьё, волшебник рассказывал о морских чудовищах, обитающих там, в центре Снарного моря, где все десятки течений сходятся, сталкиваются и образуют чудовищный водоворот, губящий все корабли.

Там, в вечном хаосе, рождаются киты. Самые древние порождения небытия и бытия. Говорят, киты живут вечно и помнят всё, что случилось или ещё только случится. И судьба всего мироздания написана на их телах.

В опасной близости замаячила белая фигура Димитриуса, я бросила воспоминания о сказках и побежала во дворец.

С площадки перед дворцом открывался вид не только на безграничное Снарное море, что вздымало мелкие бесы волн, но и на мёртвый город внизу. Отсюда руины казались покрытыми серым пеплом, точно после извержения вулканом. Но я видела и могучий лабиринт улочек и переулков там, где кончались развалины дворцов мёртвой аристократии и начинались кварталы-новоделы. Если только мои тюремщики позволят мне, я обязательно спущусь туда.

Дамьяна уже скрылась в бесконечных коридорах, а Анри с другой стороны площадки ещё смотрел на город, опустив толстое жёлтое стекло механических очков. Он улыбался, но в улыбке его не было ничего человеческого.

Когда холодный ветер коснулся моего лица, на меня навалилась безысходность. В этой безграничной вселенной, полной войн и отчаяния, я была совершенно одна. Трое моих пленителей мне вовсе не друзья, а Крауду нет резона спасать меня. Разве он не добился того, чего хотел? Адалинда — мертва, новые узурпаторы бежали в разграбленный Ашбадесс. Разве теперь волшебнику нужна глупая, совершенно необучаемая ученица? На что я гожусь? И от этого грызущего изнутри чувства некуда было деться. Чужая! Совершенно чужая!

Тошно.

— Димитриус, ты ведь хорошо знаешь дворец? Найди ей какую-нибудь комнату, — властно приказал Анри.

Старец кивнул, и я побрела за ним, уткнувшись взглядом в его высокую сгорбленную спину. Плащ на плечах выцвел, под левой лопаткой была пришита заплатка. Смотрела на его разбросанные в беспорядке седые волосы и гадала, кем он был в молодости: снарцем или иномирцем? О, он мог быть кем угодно, зная историю и традиции других миров. Иногда когда вдруг подходила слишком близко к нему, чувствовала исходившую от него энергию, и от неё мурашки бежали по телу.

Для пленницы я пользовалась непозволительной свободой. Меня даже не заковали в цепи: мне всё равно некуда бежать. Я не знала Ашбадесских земель и обычаев. Да и кто из озлобленных горожан или крестьян приютит странницу? Здесь, в Ашбадессе, всех, кто коснулся волшебства, ненавидели особенно сильно. И никто и нигде меня не ждал.

За Димитриусом я следовала по длинной галерее. Мокрый свет, уличный сумрак проникал через высокие, до потолка, окна и падал на запылившиеся картины, с полотен которых гордо и своенравно взирали суровые короли Ашбадесса.

И я остановилась напротив портрета Крауда. Нет, не его.

Высокий стройный мужчина в чёрном дублете, стянутом железным поясом, держал руки на эфесе шпаги. Жёсткие серые глаза, брови нахмурены, тонкие губы плотно сжаты, волосы мышиного цвета коротко подстрижены. Он будто был недоволен нашим появлением, и от его прожигающего взгляда становилось не по себе.

— Последний король Ашбадесса. Эжен Третий. Тот, которого распяли там, внизу. Говорят, хищные птицы по кусочкам растаскали его тело, выклевывали полностью.

Димитриус усмехнулся, и я поняла, от кого Крауд перенял привычку усмехаться.

— Ещё говорят, Эжен сам позволил крысам убить себя, не сопротивлялся, просто сдох… Его единственный сын, бастард, был странником. А кто ещё мог уродиться от девки-странницы? Странников, конечно, тогда уважали чуточку больше, нежели сейчас, но ни волшебник, ни странник по законам Ашбадесса не имеет права восседать на троне. Так что, Эжен сделал всё возможное, чтобы покрыть себя позором в глазах историков. Ты спрашивала, каким он был? Раздражительным, вспыльчивым, неумолимым, жестоким. Я не знал ни одного человека, которому бы нравился Эжен. В конце концов, его предало всё его окружение. И вот к чему это привело. Идём.

Пока мы неторопливо шли к моей комнате, я осторожно поглядывала на старика.

Что ещё знает Димитриус и могут ли его знания оказаться мне полезны? Что он расскажет? Историю, которой я не знаю? Секреты волшебства, которые не раскроет Крауд? Правду о временных разломах? Такой соблазн ответить «Да», продать ему душу. И кем я стану? Мрачной, озлобленной, как Дамьяна? Возможно… Едва ли Димитриус научит меня, как вернуть маленькой девочке веру в чудеса, или как воскресить близнеца Эдди, того, который умер много лет назад, когда я с нищими сидела под мостом? Знания Димитриуса, его желчь — бесполезны, вредны, манят как порок. И остаётся лишь одно.

Сопротивляться искушению.

Если я соглашусь, он выклюет меня, как хищные птицы — последнего короля.

Наконец, в тёмном конце коридора оказалась дверь в мою комнату.

— Всё. Дальше ты не моя забота. Пусть Анри и Дамьяна решают твою судьбу. Но если ты вдруг надумаешь перейти на нашу, на мою, сторону, то я многому научу тебя. Научу тому, чего не знает этот вшивый выскочка, Крауд. Ты бы ведь хотела его превзойти? Хотела бы дойти до истинного величия? Что толку от волшебника, который боится использовать силу? Ты ведь знаешь, заметила, что он редко пользуется волшебством? Такой дар губит! А я могу научить… тебя.

Я промолчала.

Кто знает, может, согласившись, я всё же смогла бы противостоять злу? Но не дать яду коснуться тебя — сложно, когда ты слаб и вечно в сомнениях. Терзания, слабости — благодатная почва для тьмы.

Только оставшись одна, я почувствовала себя в безопасности. В заброшенной и печальной комнатушке, где пыль покрывала всё, я смогла вздохнуть спокойной.

— Я не позволю себя сломать.

Я вышла на балкон, откуда открывался вид на выжженный сад, голыми ветками струящийся по склону к реке, а на другом берегу мертвел город. Отсюда не было видно моря, и я могла лишь гадать, что там. Подплывает ли крысиная армада? Или, может, киты высматривают добычу? Или безымянный рыцарь мчится спасать меня? Нет, глупости, я обречена бороться с демонами в одиночку.