10.

— Закрой глаза и не подглядывай!

Я и не собиралась. Сюрприз есть сюрприз, какой смысл портить себе удовольствие?

— А теперь смотри!

Я посмотрела. Дорога, весна, цветущая яблоня по обочинам, синее небо, ослепительное как Истина. Цвет его в Орнаде уникален — голубизна с золотистыми переливами, вспыхивавшими и гаснущими. Не угадаешь, когда увидишь их, но ждешь и надеешься.

— Подожди, это еще не все, — предупредила мои восторги Син.

У Алафе, стоявшего рядом, тоже был очень загадочный вид.

Я ждала. Дорога не из важных, изредка тут проезжали смешные пятиколесные повозки, проходили люди, но вот впереди показалась крошечная фигурка, и у меня вдруг сильнее заколотилось сердце. Неужели?..

Мальчик на дороге, обрамленной пеной белых цветов, был словно картинка в раме. На плече сумка, разношенные ботинки немного хлябают, на курточке заплата, а брюки подвернуты. Так просто. Но большего не нужно, ведь это он, мой Мотылек.

— Но как?..

— Как ты рассказывала, — улыбнусь Син, — и как я почувствовала. Если хочешь, можно познакомиться, поговорить.

Ребенок прошел мимо. Никого из нас троихмаленький странник не замечал, а мне очень хотелось, чтобы он увидел и встретил меня.

Я бегом рванула к повороту дороги, там остановилась, села на жесткую траву обочины и сделалась видимой и такой же, как в ту, особенную, встречу — форменная куртка с курьерским значком-молнией, сумка, фляга...

Фляга! Открыла ее и сделала глоток.

— Хороший день! — услышала я незнакомый, но приятный мальчишеский голос. — А можно и мне немного воды?

— Конечно можно! — я протянула подошедшему ребенку флягу, он взял, и долго-долго пил, запрокинув голову, потом вернул мне сосуд. — Спасибо. А меня Орег зовут.

Орег. Слишком много времени прошло, и я не помнила, как звали того, первого, мальчика. Но имя этого понравилось, в нем была душа.

— Ну, мой герой, подаришь девушке цветок в благодарность за утоление твоей жажды? — я говорила странные и красивые слова, не свойственные мне и возможно, слишком сложные...

— Конечно! — он огляделся, быстро понял, что яблони слишком высокие и ему не дотянуться до цветов, заметил за дорогой небольшое совсем деревце, цветущее в стороне от прочих, тут же спустился на обочину, перебрался через канаву, при его росте больше походившую на овраг, сорвал белую гроздь и, вернувшись, протянул мне. Приколов цветы к воротнику значком-молнией, я улыбнулась:

— Спасибо. Пошли?

Он кивнул и мы пошли.

… Я ухитрилась забыть про Син и Алафе, а друзья деликатно испарились, оставив меня наедине с мечтой и прошлым. Прошлое ведь не обязательно боль и страдания. Я узнала своего мальчика — вот и все. И рассталась с ним, лишь приведя к порогу дома тети, который он и искал, шагая из одной части города в другую.

Найти друзей оказалось не сложно — я чувствовала их присутствие в Орнаде, как и любых Творцов в любых мирах, и просто последовала собственному чувству.

Оно привело меня на берег моря, синего-синего. Волны и прибой, изменчивые и неизменные. И друзья, словно неотъемлемая часть этого кусочка мира.

— Понравился наш подарок? — спросила Син. Она сидела на песке и кидала в море камешки, а прибой выкатывал к ее ногам новые. Алафе ходил туда-сюда с таким серьезным лицом, словно считал в уме.

— Очень, — ответила я.

— Но это еще не все, — улыбнулся друг-Творец. — Син говорит, тебе очень нравится Орнада. И потому решила...

— Я решила дать тебе право менять все это, — подруга раскинула руки немного театрально, или словно хотела взлететь. — Разрешаю вносить свои правки, любые, какие сочтешь нужным, не спрашивая.

После того, первого, раза, я смогла довольно быстро прийти в себя от потрясения, которого не избежала, хотя Син всего лишь разрешила сделать нужное. Сейчас новое разрешение и право обрушились на меня как скала.

— Син… Но я не буду знать, что менять, ведь Орнаду не чувствую, как свои миры…

— Рианнат, это честь, — перебил Алафе. — Понимаешь?

Глядя в его глаза, я, кажется, в самом деле поняла. Право на изменения — вроде медали. С ней ничего не делают, но изредка достают полюбоваться. Я не должна ничего менять, хотя и разрешили.

— Хорошо, — согласилась я. — Но у меня тоже есть для вас подарок…

Алафе почему-то просиял.

— Видишь? — спросил он у подруги. И Син кивнула.

Я мысленно взяла из своего дома листок со стихом и протянула ей.

Кажется, Син удивилась и, хотя она и должна была, ее лицо отразило и разочарование. Правда, только на миг. Девушка развернула листок, прочла написанное, улыбнулась:

— Спасибо. Это здорово.

Мне вдруг почудилось, что стих никуда не годится. Пусть даже не он разочаровал подругу…

В ночь зимнюю, в полдневный зной,

Где тени не видны,

Мои друзья всегда со мной —

Так мне они нужны.

Ведь трое больше одного —

И грусть от нас бежит.

Все, что есть в мире моего,

И вам принадлежит.

Назло бесчисленным векам,

Текущим как вода,

Я верю в нас и верю вам

Сегодня и всегда.

Разве это не наивно, и не по-детски — верить, что зарифмованные слова обладают какой-то ценностью?

Принятый подарок уже исчез из рук Син, наверное, отправленный в Замок Чести. Возникла неожиданная пауза, которую нечем оказалось заполнить. К счастью, ее прервал Алафе — как раз тогда, когда я готова была сделать глупость и заговорить о мире Шенадар и его «спасении». Может, между собой они все обсудили, но со мной никто ничем не делился.

— А у нас тут новая легенда возникла, некий «Просвет», — сказал творец. — Хочешь послушать?

— Из тебя рассказчик никакой, — поморщилась Син с заметным неудовольствием.

— А я и не собирался сам рассказывать. Мы же хотели посетить тот храм, мятежный?

Девушка кивнула.

— Ну вот… Рианнат, примешь еще одно приглашение?

— Если только не надо опять глаза закрывать.

Алафе усмехнулся — совсем другой, никакой печали и в глазах свет. Здорово-то как. Да боги с ним, с обсуждением происшествия в Шенадаре, если друг счастлив.

— А почему храм мятежный?

— Служители там все как один с Кафедры Скептиков. Есть такая в местном университете. Не знаю, кто додумался… уважения Богам никакого не выказывают и вечно вопросами забрасывают и ворчат. Только не удивляйся.

— Сегодня уже не смогу ничему удивиться! — опрометчиво решила я.

Храм как храм, внутри красиво и обошлось без гигантских статуй, которые я терпеть не могу. Интересные росписи — сбегающие сверху вниз широкие «ленты» с картинками, каждая рассказывает целую историю. И еще смешные подвески вроде тряпичных фонарей с длиннющей бахромой. Видимо, какие-то «священные» игрушки — висят посреди залы и никто их не убирает.

Служитель, сухопарый мужчина с волосами сиреневого оттенка, занял позицию как раз под одним из «фонарей»: поднял взгляд к потолку и провозгласил, заставив замолчать собравшуюся в холле толпу:

— Боги дают нам все. Они тратят на нас свое время и жар своих мыслей. Чем мы можем ответить им? Своим вниманием, ведь Высшие существа, как и люди, нуждаются в нем. Творцы отличаются от нас лишь возможностями, а нужды их те же. И даже бог не может изменить себя или мир, если не хочет этого, а у создателей зачастую нет желания хотеть…

Невидимость с неслышимостью — хорошая штука: я смогла свободно рассмеяться. Это сколько же «боги» должны общаться с человеком, чтобы он знал их так хорошо?

Но, к сожалению, «молитва» на том и закончилась, и посетители быстро вымелись из храма. И тут...

Син обернулась девочкой, играющей огненными шариками, Алафе — суровым воином в странных доспехах, по виду сделанных из шелка. Ему не очень шло, и, пожалуй, та же девочка лучше бы смотрелась с ручным зверем. Милосердная и Строгий, два бога мира Орнада, предстали перед одним из своих творений.

— Господин, госпожа, — священнослужитель заметил появление «небожителей», неглубоко поклонился и замер в позе ничуть не почтительной, скорее вызывающей.

— У тебя остались вопросы с прошлого раза, аэстин? — спросил Алафе.

А сиреневоволосый, оказывается, имеет довольно высокий чин. «Аэстин» идет сразу же после аэста, прямого «доверенного лица» Богов в целой туне — почти самостоятельной области с собственной столицей. Но он совсем не похож на высокопоставленного!

— Остались, но сейчас нет времени на это, — отмахнулся аэстин — от своих богов! — причем совершенно не колеблясь. Вот это да… — А вы, Величайшие, хотели о чем-то спросить своего недостойного служку?

Не слугу, а именно служку. Еще интереснее. И вид у говорившего раздраженный.

— Расскажи легенду о Просвете, — потребовал-предложил Алафе.

Аэстин скривил и так не слишком-то красивое лицо:

— Странное желание… — один из огненных шариков Син подлетел к нему, минуту покачался перед лицом «недостойного служки» и вернулся к ней. — Как пожелаете, Великие. Итак… истинная жизнь — бесконечное путешествие по череде жизней-Просветов, нанизанных, как бусины в ожерелье, на вашу волю и наш свободный выбор. Первая в том, что все существует, второй — в праве остаться в этом Просвете или уйти на следующий, ведь он лучше и там «легко все сложное, а тяжелое ничего не весит». Но следующий — прямо за дверью смерти и не иначе. И ваша воля так же и в том, чтобы прежде чем уйти, мы завершили все свои дела в этой жизни, сделали все возможное. Таков известный людям миф, возможно, далекий от правды. Разрешите теперь заняться моими делами.

Нет, все-таки это здорово. Отчего мои творения не говорят со мной в таком духе? Мне нравилась его непочтительность, не оскорбительная, а отрезвляющая. Напоминание, что создание — не собственность создателя и может иметь свои важные и неотложные дела, никогда лишним не будет.

Син и Алафе переглянулись.

— Есть благодарность у людей, — сказала девушка. — Немало знаешь ты о ней. Порой себя благодаришь и тем себе немного льстишь, а есть иная, и она не всем понятна и видна. Ее, что сразу не открыть, хотим тебе мы предложить.

Что-то зазвенело, и в воздухе перед священником повисла яркая звезда. Аэстин не смог смотреть на нее и закрыл глаза ладонью, очень по-детски. Звезда коснулась головы священника и исчезла. Он опустил ладонь. Лицо осталось недовольным, но слова оказались совсем не как прежние:

— Благодарю вас, Величайшие, ваше доброта безгранична, а ваше милосердие больше вашей доброты, ведь мы чаще нуждаемся в нем, как и все, кто несовершенен и способен на ошибки…

И в таком духе аэстин разливался минут пятнадцать, снова удивляя меня. Когда он закончил, Милосердный и Строгая благосклонно улыбнулись и исчезли, вновь появляясь рядом со мной в привычном мне виде.

— В чем подвох? — спросила я, наблюдая, как священник не очень уверенной походкой удаляется куда-то в сторону маленькой двери в углу храма. — Вы сделали его более почтительным?

— Неа, — усмехнулась Син, — более разговорчивым. Аэстин Отри сам по себе довольно красноречив, но теперь его красноречие потеряет меру. Он все время будет отвлекаться на красивости, путаться в собственных причудливых выражениях, не сможет уже так явно богохульствовать, но станет собирать толпы слушателей… И сохранит должность. Его хотели снять и отправить в ссылку, но нам он нужен тут.

Я хмыкнула. Придуманный выход не очень нравился, еще неизвестно, хочет ли сам аэстин сохранить место, а избыток красноречия и вовсе не дар, а проклятье… но Творцам виднее.

— Вот почему они то и дело придумывают свое? Зачем им что-то большее, чем даваемое нами? — вздохнула Син, первой выходя из Храма. Снаружи он мне не понравился. Длинное и кажущееся приземистым здание. Из крыши тут и там торчат какие-то арки, словно змея начала разворачиваться, но передумала и так и застыла. Маленькие окна и никаких витражей, но стекла с золотистым отливом и широкий вход обрамлен чудесной, воздушной резьбой. Даже у Фая такого не видела. О-ой. Я ему кисти так и не вернула.

Мое сознание зацепилось за слово «большее» и пошло дальше, заставив спросить:

— А зачем это большее нам? Мы же создаем миры, все новые и новые, учимся, творим, ищем и находим...

— Ну, про новое мы уже говорили, — миролюбиво и даже как-то лениво заметил Алафе, — а создаем, потому что существуем для этого. Чем еще заниматься, если ты Творец?

— Кроме того, творить интересно. Но, правда, и сложно порой и устаешь даже от интересного. Но зато — у-до-влет-во-ре-ние! — Син произнесла слово по слогам, как незнакомое, и засмеялась. — То есть это дает нам ощутить себя значимыми. Очень-очень значительными. Даже божественная ипостась такого не позволяет, даже исполнение просьб тех, кто в нас верит. И это много, но не большее, нет.

Алафе кивнул соглашаясь:

— Да, большее — это что-то сверх ежедневных обязанностей. Выходящее за рамки нашего бытия. А ты правда хочешь этого большего, Рианнат?

— А разве вы не хотите стать больше?

— Мы и так достаточно большие. Но вообще смотря какое «большее». — И Син добавила зачем-то, словно ставя точку в разговоре: — Да, смотря какое.