11.

А мне было не важно, какое. Хотелось стать большим. Создатель — не венец творения, он может совершенствоваться, развиваться, вырваться вперед. Просто надо бежать изо всех сил, а не плестись.

И я побежала.

Предложений работать вместе Син и Алафе мне не делали, да и я с этим не спешила. Раньше… А сейчас сама взялась за творение той самой грозди миров, о которой уже имела представление. Итак… один мир, а к нему привязан другой простым условием. И еще один — но условие связи иное. К этим двум привязаны еще несколько, а к тем свои и так… до дюжины. У Хатана и Ошраи общие сезоны, наступающие в одно время. Ошраи делится с Таманно жителями, которые не могут существовать только в одном мире и обязательно должны проводить время в обоих. Живут вдвое дольше, ведь в каждом мире «засчитываются» только дни проведенные там. Во всех трёx протекает «река жизни» с густой золотистой водой, иногда бьющей из земли в виде родников. Она отнимает память или возвращает ее. И так далее… Ни одно условие не повторяется, ни одно не противоречит другому.

В общем, я просто переоценила свои силы. Создавая миры один за другим, со всеми их многочисленными связями, вдруг ощутила, как «плыву». Вернее — как плывет все сделанное мной. Не могла удержать, не хватало чего-то… может воображения, или память не способна оказалась сохранить такое количество деталей или какие-то условия все-таки мешали мирам быть в гармонии.

И мир перевернулся. Встал с ног на голову. Не тот, что я творила, не один из них, а мой внутренний. Все созданное стало казаться… Игрушками, ненастоящим. И безмерная тяжесть этого ненастоящего придавила меня. Барахтаясь в ней, как в болоте, и пытаясь выбраться, я ощущала свое бессилие во всем, кроме одного — это и сделала: позвала на помощь беззвучным криком заплутавшего в лесу немого ребёнка.

И сразу…. Или почти сразу все изменилось. Работа, которая… которую я провалила, уже не казалась игрушкой, а тяжесть… не ушла, но стала иной. Кто-то помог — у меня на глазах некоторые связи отменились, другие соединили не соседние миры, а дальние. И вот гроздь уже не поворачивается, как попало, не дрожит, грозя рассыпаться, а сверкает, живет. И ощущение — доброго взгляда и крепкого плеча успокоило и поддержало. Друг. Рядом — друг, а остальное неважно…

Как я оказалась дома, выбравшись из тумана «рабочей среды», не помню. Но после этого долго-долго ничего не могла и не хотела. И опять, словно чувствуя мое состояние, миры не звали какое-то время. Нужды посещать их не было, зато возникло желание увидеть Син и Алафе, поделиться с ними, рассказать, но встать и дойти до стены казалось невозможным, а сами они не приходили.

Но пришел Фай. Да не один, а приволок с собой какое-то существо, огромное, неуклюжее, с густой бежевой шерстью. Когда это чудо, своротив по пути стул, почти расплющив о стену кресло и сорвав штору, подошло ко мне, валявшейся на своем «диване отдохновения», я ощутила, чудесный и очень сильный запах — травы, цветы и нотка, похожая на аромат разломленного пополам спелого яблока.

— Это дикан, — представил Фай, — но не очень дикий. Помогает восстановить силы и поднимает настроение. Если согласишься, конечно.

— Так заметно, что мне надо восстановиться? — спросила я печально. Дикан лег рядом, став чуть ниже ростом — как раз на уровне подлокотников дивана — и заурчал. Глубокое мерное бормотание, вибрация, пронизывающая все. Но от этого становилось хорошо. Тепло… Дремотно.

— Не так, но заметно. А, вижу, все в порядке и ты согласилась. Вернусь через… Скоро в общем. Ничего делать не нужно, просто лежи, поспи, если захочется и хорошо бы погладить и расчесать дикана. Вот.

Он достал откуда-то чудовищных размеров расческу, положил на стол и пропал.

При виде штуковины длинной чуть не с мою руку, я оторопела. Фай ничего не приказывал и даже не просил, но спокойно лежать, думая о том, что позже придется работать этими расческограблями, оказалось совершенно невозможно. Попробовала выбраться с дивана — отпихнуть дикана, но зверь не ушел, и я перелезла через подлокотник. Дотащилась до стола и взяла расческу. Каменная, с двумя удобными ручками. И при этом почти ничего не весит. Подошла к животному, присела рядом и для начала погладила шерстяную спину. Урчание стихло. Я сделала что-то не так? На всякий случай отодвинулась подальше, но дикан поднял голову со смешными ушами, похожими на крошечные бантики, и посмотрел так внимательно… будь это человеческий взгляд, он говорил бы — не уходи. Решила принять этот перевод, как правильный, придвинулась снова и провела расческой по мохнатому боку. Спутанные на вид патлы расчесывались легко. Похоже, нам обоим, мне и дикану, одинаково нравилось. Удивительно, вот только что ничего не моглось и не хотелось, а сейчас снова… Зверь требовательно заурчал и я продолжила.

Через час или два отложила расческу и, пропуская пряди бежевой, сладко пахнущей шерсти между пальцами, стала массировать тонкую белую как снег кожу существа. Дикан был очень большим, но это радовало, а не пугало. Можно теребить, гладить, лохматить и когда надоест одно место все равно останется много других. Я чувствовала счастье, но очень быстро устала, обычной физической усталостью, поэтому легла в обнимку с диканом, не уверенная, что он не против, зарылась в его шерсть и закрыла глаза.

— Засоня, — сказал голос Фая надо мной, и я проснулась. Судя по ощущениям, спала нормально, часов восемь.

— Еще какая, — согласилась я. Дикан пошевелился, заставив вспомнить о нем. Я отодвинулась, зверь поднялся и встряхнулся. Искорки… Даже целые солнечные зайчики разлетелись от его встряхивания, один попал на руку, и я ощутила прилив сил и настроения. Вот чудо!

Это оказалось почти так же хорошо, как и счастье от рождения нового Творца.

— Где ты нашел такое волшебное существо?

— Я его сделал когда-то, — признался Фай. — Как теперь? Лучше?

— Теперь неописуемо, — охотно призналась я. — Можно как-то тебя поблагодарить? Ну и его.

— Его уже отблагодарила, а меня… Раскрасишь еще пару камней?

Я засмеялась, потом встала и быстро привела себя в порядок, мысленно причесавшись и сменив помятое платье на глаженое.

— У тебя получается намного лучше.

— Но не так, как у тебя, — он опустился в кресло и меня порадовал этот знак, что Фай побудет подольше. Дикан лег к его ногам.

— Кстати… Извини за кисти. Забыла вернуть.

— Главное помнишь, что забыла, — усмехнулся художник.

— Творцы ничего не забывают. — Я вдруг заметила вышивку у него на воротнике. Вроде опять крылатая ящерица. И все-таки не удержалась от вопроса:

— Слушай… А что там с драконами?

— А что с ними? — словно бы удивился он.

— Просто… Син не понравилось, но ты не оставил идею, рисуешь их и вырезаешь и даже вышиваешь…

— А почему нет? Мне нравятся драконы и не важно, кому они не понравились.

— И тебе… не неприятно продолжать иметь дело с отвергнутой кем-то вещью?

Нет, я понимала, вопрос глупый, но судя по выражению лица Фая, он поставил художника в тупик. Я примерила на него одно из неписаных правил: при разрыве отношений уничтожаются все подарки, знаки внимания, записи и прочее. Так принято. Это и высказала вслух, как оправдание.

— Допустим, мы с тобой поругаемся, — Фай сложил ладони вместе и тут же резко развел их, — или подеремся. Пойдешь и уничтожишь камень, который раскрасила по моей просьбе и моими красками?

Я возмутилась:

— Конечно, нет!

— А почему?

У меня был ответ, но очень уж детский:

— Потому что… Пусть поругались и подрались. Это не отменяет общих радостей или тревог, вообще всего общего. Опыт не стирается и не вымарывается. И кстати, завтра мы можем помириться, а камень уже тю-тю… И много хорошего я себе скажу за поспешное решение.

— В точку! — он поднял палец, — расколошматив вдребезги прошлое, всюду потом натыкаешься на осколки и ранишься ими. Но вещи — просто вещи. На полке стоят эмпатические чернила, подарок Син и очень полезная штука, а есть бесполезная — том «законов Большего суда», который Алафе однажды прочесть присоветовал. Он тебе уже рассказал, что человека убил?

Я удивленно кивнула.

— Ну вот и пример. Алафе постоянно теребит свою память и не дает себе покоя. Когда-нибудь он найдет такой способ «исцеления», каксоздать мир, в котором все страдают. Раненый прошлым, ты становишься калекой и поступаешь как калека.

Удивившись тому, как свободно Фай пользовался словом, означавшим его собственную беду, я задумалась надолго.

Друг не мешал, гладил дикана.

— Син не такая, — заметила я осторожно, и, конечно же, сразу вспомнила Орнаду. — Ее настоящее больше волнует, чем прошлое. Но именно она помогла, доставила письмо в мой родной мир. И потом я ей помогла со стихами для поэтической богини.

— Ты владеешь словом? — заинтересовался Фай.

Я пожала плечами:

— Не очень-то. Но могу срифмовать пару фраз.

— А собственные стихи тебе нравятся? — спросил художник с улыбкой в голосе.

— Иногда, — призналась я. И торопливо предложила, радуясь возникшей возможности сделать ему подарок. — А хочешь, и для тебя придумаю стишок?

Фай засмеялся.

— Нет, ну правда! О чем хочешь? — я тоже села в кресло, стараясь найти в себе поэтическое вдохновение. Дикан, растянувшийся на полу, стал совсем плоским. Бежевый коврик, да и только! Руки успели привыкнуть к его шерсти, чудесно-мягкойна ощупь и снова захотелось погладить его.

— О чем угодно. Может, в тему нашего разговора? Что прошлое не вымарывается, как ни старайся. К тому же — оно никогда не бывает только твоим, а другому бесполезно приказывать забыть. Бесполезно требовать отказаться… отказать себе в праве на разговор, даже когда он невозможен. И хорошая ссора не заменит хорошую дружбу.

И прежде, чем возразила, прочел:

— Так много в ссорах пищи для ума...

А сердце — для него нет горше вести,

Чем эта мысль — что мы уже не вместе,

Я — сам собой и ты везде — сама.

Но знаешь, я нашел лазейку, щель,

Неявный выход в лабиринте боли.

Что разговор? Слова, слова всего лишь,

И не они, а ты — святая цель.

А потому… Пока дышу, живу,

В любые дни — не важно, кем я буду —

Всё, сделанное мной — тебе, как чуду,

Как высшему земному существу.

Мой каждый шаг, вперед или назад,

Творенья рук моих, виденья бреда —

Мой диалог с тобой, моя беседа,

И в ней есть все, что мог бы я сказать

Без суеты и лишних громких фраз...

И верю я, меж «да» и «нет» повиснув,

Что этот разговор, ведомый жизнью,

Слагает «мы» из двух отдельных нас.

Стихи он читал так же, как я рисовала — плохо. Но за словами было что-то такое… больше, чем все «плохо» и «хорошо». Чуждое определений. Настоящее.

— Спасибо, — сказала я.

Может, Творец и правда способен любить лишь свои творения, но кто заставит меня верить в такую правду? Тем более что так легко представить Фая влюбленным в Син.

…Мои рисунки, скромно показанные, Фай одобрил и подарил кисточки, которые я честно попыталась вернуть. А когда он собрался уходить и расталкивал уснувшего дикана, сказала другу: «Разрешаю приходить в мой дом, когда пожелаешь, не спрашивая позволения!». И только потом сообразила — Фай уже приходит сам, когда хочет.