1.

Сразу за порогом Курьерского дома мне в лицо ударил обжигающе-ледяной ветер. В прошлом году, когда я начала работать курьером, зима не была такой холодной; сейчас стужа стоит неделями, а чуть потеплеет — свирепствуют метели. Но мне надо пройти только семнадцать шагов.

Поправить ремешок сумки на плече — в этот раз там лишь одно, зато срочное, послание, бутерброды и фляга с водой, — и «курьерским ходом» вперед, сквозь зимнюю ночь. Самое трудное — заставить себя выйти на холод.

Первый шаг. Мир привычно смазался, расстояние, отделявшее от Хинты, города-цели, стало тонкой нитью наматываться на мою внутреннюю «катушку». В курьерской школе нам объясняли, что люди живут в двух временах — внутреннем и внешнем, имеющих разную скорость. «Внутреннее» течет гораздо быстрее, и любой курьер умеет, погрузившись в его поток, проделать любой путь за минуты. Срочные письма доставляются только так.

Пятый шаг. Я вырвалась, наконец, за пределы обычного времени, не отпускавшего, державшего цепко, как хищник добычу. Теперь набрать разбег… В голове немного гудело; преодолевать большие расстояния — напряжение, внешний мир сопротивляется, когда навязываешь ему стремительность мира внутреннего. Холод двигался тоже — он будет окутывать меня коконом, пока не прибуду в точку назначения, а в Хинте рассеется, там должно быть теплее. Я потянулась проверить застежки форменной куртки на меху. Шерстяные перчатки в спешке оставила на столе, вот балбеска. Хорошо хоть варежки, которые выдавали вместе с курткой, нашлись в кармане. Я натянула их — без перчаток мои кисти свободно болтались внутри пошитых как попало меховых «чехлов», — но так все-таки теплее.

Девятый. Каждый шаг, даже когда «разбежишься», длится бесконечно долго. Не по времени — по ощущениям он растягивается на четверть вечности. На дорогу смотреть не обязательно — да тут и нет никакой дороги, хотя и ступаю по твердому. Можно зажмуриться, замотать лицо шарфом — станет немного теплее. И важно не сбиться со счета. Конечно, теперь я «иду» по инерции, но контролировать процесс все равно надо.

Семнадцатый — последний и самый долгий шаг. Нужно тормозить. Но я и так словно двигалась сквозь воду, а потом эта вода стала льдом. Не протиснуться, не пробиться, и холодно так, что больно. Эта медленно, но верно растущая боль сводила с ума, заставляя сжиматься в комок и отчаянно скулить.

И я не выдержала, попыталась сократить отпущенную на последний шаг четверть вечности, движением воли подтолкнув себя к цели. Взвыл ветер, голова закружилась, как после глотка горячего вина — Аиша, старшая моей курьерской восьмерки, конечно, предложит кружку, когда вернусь с холода, — и вдруг стало тихо, безветренно и почему-то — щемяще-тоскливо.

Я стояла посреди белого поля, по колено в снегу. Вокруг — пустота, большая луна сияет посреди неба, меньшая только поднимается из-за горизонта. Ни родного города, ни Хинты, ни даже метели, лишь стужа, настолько дикая, что дышать морозным воздухом получалось с трудом. Потрескивали, замерзая, капельки влаги, оседающие на шарфе, закрывавшем рот и нос. Силы, куда меня занесло?

Спокойно, Риа́н. Надо вернуться назад корректирующими пятью шагами, только и всего. Я постаралась вытащить ноги из сугроба, хотя кроме другого сугроба ставить их было некуда. Для «курьерского хода» нужно любое движение… Вызвала в себе привычное ощущение гудящей «вечности», слегка шершавой, как хорошая дорога, прямой и удобной…

Ничего. Попробовала повторить, с трудом шагнув вперед — но дар быстрого пути не работал — или в этом месте, или… вообще. Ледяной волной накатила паника. Я переждала волну и заставила себя думать. Дар не в помощь, значит, пойду как все, ножками. Да, ночь и очень холодно, но, по крайней мере, достаточно светло. Только куда идти, если в любой стороне только снег? В растерянности, как в паутине, вязла моя привычка к действию. Курьеру нужна цель, человеку нужен ориентир… Я еще раз вдохнула и выдохнула сквозь обледеневший шарф — и пошла, не выбирая направления.

Красиво сказано, «пошла» — сугробы кое-где оказывались по пояс. Пришлось подтянуть ремешок сумки и перевесить ее на грудь, чтобы уберечь от снега. Скоро начала задыхаться и постоянно пробовала перейти на курьерский шаг, но без успеха.

Нелегкий путь помог отвлечься от безысходных панических мыслей и даже согреться, но ненадолго. Пробовала включить «внутренний обогрев», как учила Аиша — ощутить в груди горячую точку и распространить ее тепло на все тело, но не смогла представить ощущение тепла.

Ненавижу сдаваться, поэтому упрямо продолжала куда-то идти. Луны скрылись за горизонтом, но почти сразу встало солнце. Почувствовав голод, я достала из сумки и кое-как сгрызла один заледеневший бутерброд. Через час или около того снега начали нестерпимо сиять и смотреть на это оказалось больно. Курьерский дар не возвращался. От сверкающей белизны глаза слезились даже закрытые, иней склеивал ресницы.

 Повторение одних и тех же действий затягивало, я уже плохо соображала, куда и зачем иду, лишь краткими вспышками осознавая, что больше не пытаюсь проверить, не вернулся ли дар. Наверное, нужна передышка… Остановилась, потопталась, приминая снег, и села — хотела на корточки, но голова закружилась и плохо сгибавшиеся ноги подвели, поэтому неловко завалилась набок, перевернулась на спину, сунула подмышки — еле найдя эти самые подмышки — окоченевшие руки и так замерла.

Я поняла, насколько сильно устала, лишь когда усилием воли попыталась поднять себя и заставить идти. Тело отказывалось слушаться, последнее тепло стремительно утекало. Каждое движение, и даже попытка его стоили чудовищных усилий, отчаянно хотелось перестать бороться с собой, свернутся калачиком и забыться.

Вместо этого я изо всех сил оттолкнулась локтями и спиной, одновременно стараясь совладать с замерзшими ногами и своим нежеланием двигаться. Встать удалось с шестой попытки, продолжить путь — с третьей.

… Иногда я все-таки впадала в отчаяние, но оно не задерживалось надолго — наверное, тоже не любило стужи. Порой являлся страх, и оставался надолго, ведь страху не положено бояться, даже холода. Можно умереть тут и исчезнуть безвестно, как иногда случалось с курьерами, но сумка с посланием все еще висела на груди. Когда понимала, что все, сейчас сяду в снег и уже не поднимусь, то думала: в Хинте ждут письма, и мой долг его доставить. Очень простая мысль, которая помогала держать оборону и перед страхом, и перед отчаянием. Но в конце концов и ее вытеснило острое, до боли желание — хочу в тепло, согреться, хоть кончик мизинца отогреть или одну щеку, хочу изменений, любых — пусть темная точка появится в бесконечной белизне или настанет ночь. Не зная, сколько у меня осталось времени, я все равно торопила его.

Шарф обледенел и царапал лицо, но без него морозный воздух ранил горло и легкие. Возникшая мысль «наверное, я все-таки умру» была не так страшна, как другая — «скорей бы…»

Уже в который раз вспомнила Аишу. Она хорошая наставница для молодых курьеров и почему-то думала, что когда-нибудь и я могу стать не худшей Старшей. Но какая наставница из человека, который не способен решить свои проблемы? И даже не пробует. Хватит нытья, Рианнат! Постарайся справиться хоть с чем-то.

Белизна отчаянно жгла глаза. Еще немного, и совсем ослепну… Проблема? Да. Я еще раз огляделась, дала себе направление — вперед, по прямой, а потом зажмурилась и когда, наконец, перестала видеть белое пятно и под опущенными веками, то мысленно нарисовала перед собой дорогу. На ней совсем мало снега, а на обочинах пробивается трава. Вот по этой нарисованной в уме дороге я и пошла, стараясь не замечать нестыковки, вроде увязавших в снегу сапог. Снежная равнина была мне чужой, а воображаемая дорога — нет. Представляла ее в таких деталях, как длинная выбоина почти посредине, или вот два камня прислонились друг к другу, как уставшие братья, старший и младший. А впереди ждет дом, в котором тепло.

Само собой припомнилось второе упражнение на согревание, и я пустила по телу «волны», сначала прохладные, потом все теплее и теплее. Немного помогло. В какой-то миг и правда стало легче идти, и сквозь веки уже не проникал свет, отраженный от сугробов. Нарисованный мир с дорогой и теплым домом мне нравился, и я продолжила путь по нему, не открывая глаз, чтобы не оказаться снова в белой пустоте. Захотелось есть, но при мысли об еще одном замерзшем куске хлеба с сыром пришла тоска. Ну его… Дойду до дома, там и перекушу.

Хорошая игра. И если у меня сейчас больше ничего нет — не перестану играть, пока могу.

Усталость постепенно побеждала, но отдыха я боялась больше, чем упасть и не встать. Время есть, пока иду, остановлюсь — и оно закончится почти сразу же. И все-таки в какой-то миг поняла — еще два, может, три шага — и свалюсь. Осознание конца ударило по остаткам моей воли и заставило остановиться, замереть с закрытыми глазами, все еще видя свою внутреннюю дорогу и дом, совсем близко. Я попробовала мысленно взбодрить себя сначала ласковым словом, потом грубым, собиралась ударить по щеке, но промахнулась, лишь мазнув жесткой варежкой по потерявшей чувствительность обмороженной коже. Колени начали подгибаться. Каким-то последним полубессознательным усилием я попыталась превратить падение в новый шаг, курьерский, без мыслей о надежде и безнадежности, смерти и долге, потянулась к дому впереди… И, все-таки упав на колени, ухитрилась приложиться лбом о какую-то преграду.

Я открыла глаза, и когда в голове перестало звенеть, поняла — стою перед дверью дома, настоящего, если судить по шишке на лбу. Потянулась к ручке, большой резной деревянной скобе, сильно толкнула створку и та открылась. Изнутри дохнуло теплом. Я шагнула через порог и, отчаянно жалея каждую частицу тепла, которую выпустила наружу, тут же захлопнула дверь с напугавшим меня саму стуком. Ноги снова подвели. Но лежать на теплом полу лучше, чем на снегу. Я вновь закрыла глаза, и, кажется, заснула или отключилась прямо здесь, в коридоре, поняв, что теперь можно перестать бороться.