12.

Разрешение Син я и вправду оставила себе, как сувенир или талисман, но стала чаще бывать в Орнаде, изучала ее.

Четыре континента и четыре расы — люди, перевертыши, «ночные» и маги, для чего-то выделенные в обособленный народ. Сейчас, на волне технического развития, когда магия перестала цениться это становилось совсем уж бессмысленным. Люди жили везде, у «ночных», предпочитающих существовать в темное время суток и склонных спать днем, хотя свет им ничуть не вредил, свои поселения, чаще всего — в горах, перевертыши любили леса, маги практиковали свое «тайное искусство» в собственных городах и всюду, где им находилось место, но держались замкнуто. «Отступники» порой преподавали в университетах — причем не магию, а любые другие дисциплины. Университеты с кафедрой скепсиса преподнесли мне много сюрпризов: разговаривать с их учащимися или учителями было очень интересно, все как один оказывались потрясающе умны, мыслили причудливо и рассуждали вдохновенно даже о самых простых вещах.

Мое любимое место — озеро у рощи. Угол глухой, но все равно тут постоянно кто-то жил.

Сейчас — целая семья: муж, жена и ребенок, маленькая девочка. Все рыжие с черными прядями — потомки людей и «ночных».

Две звезды — «очи богов» — сверкали в дневном небе. Листва деревьев наливалась густым синевато-зеленым цветом в преддверии лета. Пахло мокрой землей после недавнего дождя. Хорошо-то как…

Отец семейства сидел на крыше, занимаясь починкой кровли, а мать на ступеньках крыльца читала дочери какую-то книгу.

— И тогда Богиня Милосердная сказала: «Ты знаешь сам, а мой ответ непрост: построил дом ты, но забыл про мост…»

— Ай, мама! — воскликнула умостившаяся на коленях у матери девочка, вдруг оттолкнув книгу. — Она злая!

— Кто, радость моя? — удивилась мать.

— Она, — девочка ткнула пальцем в картинку. Ничего не понимаю. Иллюстрация очень хорошо изображала Син в облике девочки-богини. — Плохое лицо! Не буду смотреть!

— Аонь, это же наша Госпожа…

— Злая, злая! Не хочу!

— Ну и художники пошли! — засмеялся с крыши отец и чуть не уронил вниз очередную порцию плоских штук, которыми выкладывал кровлю. — Не могут нарисовать Милосердную так, чтоб картинка ребенка не напугала!

Я присмотрелась — нормальный рисунок, красивый даже. Только глаза у «богини», пожалуй, слишком пронзительные.

Громыхнул далекий гром.

— При, слезай уже! — попросила жена, откладывая подальше книгу и вставая с дочкой на руках. — Гроза идет.

— Сейчас, уже сле…

Оказывается, у меня неплохая реакция. Когда отец начал падать с крыши — еще только начал — я уже сотворила дракона, который поймал его на лету на свою широкую спину, мягко опустил на землю… и исчез. Почему именно дракон, если я могла просто сделать так, чтобы человек не разбился? Не знаю.

Так получилось.

— При! — запоздало вскрикнула женщина.

Девочка на ее руках смотрела во все глаза. Напугаю ребенка своими чудовищами… Но Аонь не казалась испуганной.

— Ллон, все хорошо. Я живой, — с удивлением повторил муж, вставая на ноги. — Ты видела?

— Этого… Это создание Богини? — не выпуская ребенка из рук, жена бухнулась на колени. — Спасибо, спасибо, Великая…

Ну вот, теперь родится еще одна семейная легенда…

Кстати о легендах. Есть в Орнаде знаменитый Библиотечный город… хотелось узнать больше о Просвете и том откуда пошла эта сказка…

— Ты встречаешься с Фаем? — Син появилась рядом ниоткуда и я очень обрадовалась, несмотря на ее сердитый вид — мне казалось, что мы не виделись тысячу лет.

— Два раза встречалась, — уточнила я.

— Не хочу вмешиваться в чужие отношения… но Фай — предатель. Могу доказать.

Между нами возникло туманное окно, а в нем — картинка. Девочка, лет четырнадцать, не больше, короткие волосы в небрежной стрижке, простое лицо и очень красивые губы, сейчас сосредоточенно сжатые. Окутанная молочным туманом рабочего пространства, она создавала миры. Целую сеть миров с какими-то особенными взаимосвязями, сложными и многогранными. Большая часть работы происходит в голове Творца, но зримое исполнение выглядело… Безупречным. Изменение одного мира влияло и на другие, и так по всей цепи. При этом изменения оказывались гармоничными… Пусть это пока была модель, которую девочка проверяла в действии, я не могла оторвать от нее глаз.

— Это Кайти, она гений-Творец.

Творение обходилось без звуков, но мне казалось, что вокруг девочки-Творца звучит музыка, рождавшаяся от ее действий. Двойственное чувство — завидовать непостижимой легкости чужой работы и восхищаться ею. Смогу ли я так когда-нибудь?

Но в какой-то миг девочка остановилась, огляделась, тревожа рабочую среду ненужными движениями, и заговорила… Сначала одним, а потом другим, кажется, мужским голосом. Сотворенное ждало, сколько могло, а потом начало рассасываться обратно в молочный туман рабочей среды.

— Кайти безумна, — подтвердила мое подозрение Син. — И я очень хотела ее вылечить. Мы хотели.

Картинка изменилась: Фай, Алафе, Син в одной из комнат замка. Их спор:

— Надо убедить ее на время оставить Творение, — это говорил Алафе. — Если после каждого девочке хуже…

— Вмешиваться нельзя, — Фай стоял на ногах, тогда как двое других сидели. — Даже «ради ее блага». Чем больна Кайти и как болезнь связана с ее гениальностью? Со способностью творить?..

— Я могу точно назвать ее болезнь, она тяжелая, затяжная и приведет к полному распаду личности, — перебила Син. — Мы можем ей помочь и должны сделать это, вместе.

— Вместе решить за нее?..

— Девочке надо помочь, — вставил свое слово Алафе. — Сам видел, в каком она состоянии…

— Я видел гениального ребенка, который как-то прожил все это время и создал много потрясающих миров. И нас, трех… самоуверенных Творцов, что вместо созидания занимаются… Собой. Кайти живой человек и личность. Она не просила о спасении...

Видение погасло.

— Видишь? — спросила подруга. — Этого достаточно?

Я кивнула.

Хотелось обдумать увиденное, но Син не дала времени:

— Спасение Кайти было задачей именно на троих и вдвоем бы ничего не вышло. Как двоим не поднять творение ветви из полусотни связанных миров…

— Но как вы собирались ее лечить? — перебила я.

Она едва заметно усмехнулась, словно знала какую-то тайну:

— Скоро ты начнешь понимать и чувствовать больше и будешь знать, как делать совершенно потрясающие вещи. И покажу еще одно… — создательница задумчиво помедлила, словно принимая какое-то решение, потом кивнула: — Да, прямо сейчас.

Дымка рабочего плана окружила нас и быстро растеклась в стороны, унося с собой успевшее стать обычным ощущение «я Творец»… Мгновенная паника пришла и тут же исчезла. Я не перестала быть тем, кто создает миры. Просто здесь и сейчас способности Творца — не центр моей Вселенной. Им стала… Я сама.

Это шокировало почти так же, как разрешенное вмешательство. По привычке ухватившись за необходимость знать, чтобы понимать, я получила от окружающего всю информацию.

Мы стояли на поляне — золотистая с голубоватым отливом листва над головой и оранжевая трава под ногами — и кроме этой поляны ощущалось еще несколько осколков, вроде эскизов — других полян, озер, гор. Незаконченная работа, заготовка. Всё в дымке, но присмотреться нет никакой возможности — знание-видение сразу пропадает, как мираж. Странно. То ли есть, то ли нет. Как это может быть?

И Син выглядела тут иначе. Юная девушка с синими глазами, стройная и хорошенькая. А потом к нам подошел столь же прекрасный юноша и взял ее за руку. Aлафе.

— Здесь, в Раскованном мире, мы такие, — сказала подруга, — только такие, всегда. А можно сделать так.

Она что-то изменила, и на поляне появилась еще одна Син, такая, какой я и знала ее, девушка плотного телосложения. И эта вторая улыбнулась мне и сказала:

— Я снова могу подраться на арене, если пожелаю.

— С самой собой? — спросила я.

— Потом сюда придут и другие. Чувствуешь? Тут ничего не надо делать!

Да, я чувствовала, и все еще оставалась центром собственного мира. Только не понимала, приятно мне это или нет. Никакой ответственности за миры. Ошеломительная неправильность, возвращающая к ощущениям детства, когда обо мне заботились другие, и можно было делать все, что пожелаешь.

— Все, кто сюда придут — такие же Творцы. С тем же могуществом, — попыталась рассуждать я, с трудом возвращаясь к теме беседы от затягивающего ощущения «ничего не надо делать».

— Не здесь! Мы сделали ограничение по форме, — Алафе похлопал себя по плечу: — Человеческое тело — человеческие способности.

— Но внутри все равно Творец!

— Да. Но этот мир не потерпит нарушения встроенного в него Закона и вышвырнет прочь любого, кто станет использовать способности Творца. Или самоуничтожится. Хочешь жить тут — принимай здешние правила. Выбрал быть человеком — будь им.

Я продолжала переживать странную легкость, и смущавшую, и искушавшую меня и пыталась разобраться в себе. Алафе прав, правила есть правила. Как в игре. Если не нравится — не играй. Но и тут хотелось большего. Только чего?

— Значит… Когда становишься кем-то, то можешь не больше, чем выбранное тобой существо? Как одноглазый троа, житель гор, ты очень силен, но не способен к магии, как хрупкий фэ-эль с крыльями бабочки — умеешь управлять снами, но не выносишь дневного света. Как человек живешь пятьдесят или восемьдесят лет… А потом умираешь?

— Умирает твое воплощение, образ. Но сам не потеряешь ничего, а опыт приобретешь.

Видя, как горит от волнения лицо Алафе-юноши, я снова вспомнила Шенадар. Нужен ли мне опыт смерти? Хочу ли прожить одну, две или десять жизней? Последняя мысль казалась привлекательной.

— Но как же наши подопечные миры?

Двое… нет, трое, переглянулись.

— Вообще-то ты уже знаешь ответ и именно тебя мы должны благодарить за идею, — сказала Син-прежняя. — Помнишь, как разделилась в Шенадаре? Как ушла и осталась? Именно тогда я поняла: стать большим — это стать многими. Свобода. Здесь только мы сами, и наши творения — это тоже мы, каждое из них. Понимаешь? Когда мы покидаем этот мир, время тут останавливается, история замирает. Это наш «просвет». Мир только для нас, где все легко.

Я молчала, думала. Никогда не слышала, чтобы Творцы делали мир для себя. Правда, мы самое недружное общество, какое можно представить, в нем трудно «услышать» о чужих делах.

— Что ты думаешь об этом? — спросила девушка-Син и обе при этом смотрели в упор.

— Наверное, мысль хорошая. Но если все не только для вас, но и для других, то понадобится контроль. Ответственность. Порядок. Ведь все мы разные. А у разных разные желания и представления о том, как надо. Возникнут споры…

— Ты понимаешь, — довольно кивнул Алафе. — Одного Закона мало и нужна стройная система правил. Даже знаю, что взять за образец. Рианн, можешь создать здесь кусочек своего родного мира, и в него без твоего разрешения никто не войдет. Воплоти мечту.

Они видели мои сомнения и ждали, чем отвечу — им и себе… Но мне нужно было время — обдумать всё. Конечно, подопечные миры я все равно ощущала — словно нас разделяла ледяная броня и с другой стороны кто-то касался ее тонкими пальцами. Но меня эти касания ничуть не беспокоили. Зато, кажется, тревожило отсутствие беспокойства. Так неправильно. Если и правда разделиться, быть и там, и здесь — станет правильнее?

— Тут никогда не появится лишнего, чужого, не предусмотренного замыслом, — подтолкнул Алафе.

— Верю, — ответила я. И неожиданно для себя заторопилась: — Пойду, дел много.

— Но уходить не обязательно… — начал Алафе, и обе Син перебили его почти одновременно:

— Тебе не понравилось…

— Еще не знаю, — честно призналась я, — смущает почему-то. Но я разберусь.

Ощущения от «Раскованного мира» оставались и приятными, и скребущими.

— Ты же любишь всё новое, — с упреком произнёс сказочно красивый юноша, так и не отпустивший руки прекрасной девушки. — Любишь рисковать.

— Вообще-то не очень...

— Просто попробуй! Не уходи, не попробовав, — Алафе помолчал, внимательно глядя на меня, — не поняв того, чего не понимаешь. А если уйдешь, выходит, сама откажешься от возможности…

— Возможности быть с нами, — добавила Син. И на это я ничего не могла возразить, потому что действительно хотела быть с ними. И уступила, решив сделать не как хочу сама, а как советуют друзья.