16.

— Об этом когда-нибудь напишут так, — Мирт тренькнула по струнам, скорее обозначая аккорд, чем играя: — «Их было четверо, и у каждого — своя причина спускаться в Шим. Но кому нужна причина, если есть “я хочу” или “я должен”»?

Син скривилась. На самом деле мы никуда не спускались. Вошли в портал, созданный активированным артефактом, и топали по непримечательной пустынной местности без привала уже… давно, в общем. По моим ощущениям часов пять, но время, казалось, то растягивалось, то сжималось, словно не уверенное в себе самом.

— Если только ты напишешь… А, вот и врата.

Врата не впечатляли. Просто каменная арка, а за ней — пустота, словно кто-то взял да и стер все, оставив линии и контуры предметов — без цветов. То, что очерчивали контуры, тоже содержало в себе пустоту, едва заметно колыхавшуюся. Входить в арку не хотелось, но пришлось. Деревья и кусты, камни и сама земля… странно было идти по ничему. Небо, обозначенное контурами тяжелых туч, давило, создавая то самое ощущение — спуска куда-то…

— Всего лишь пустота, — словно решил озвучить мои мысли Рейн-Алафе.

— Ну да, — усмехнулась Мирт. — Но ты, не осознавая этого, готов на очень многое, чтобы заполнить «просто пустоту», которой боишься.

— А тебе не страшно? — удивленно и возмущенно спросила Син, останавливаясь, — если нет, то не имеешь права упрекать, не зная, что чувствуют другие. Если да — то и тебе хочется заполнить пустоту. Но хватит ли тебя на это?

Я не понимала происходящего. Мирт явно раздражала Син, с самого начала, с таверны. Но почему-то была приглашена в это приключение. Несмотря на весь опыт наблюдений и игр, я не могла сообразить, чего хочет подруга. А она явно вела нас к какой-то цели.

— Меня — не хватит. Но может, ее заполнит наша уверенность в себе или чистота наших намерений? — Мирт, кажется, дразнила Син, иронизируя, почти издеваясь. Только зачем?

— Ты знаешь, что наши намерения чисты!

— Знаю? Откуда? Разве я помогала вам их отмывать?

Молчавший все это время Рейн-Алафе раздраженно пнул возникшее на пути полупрозрачное препятствие.

— Может, хватит?

— Пожалуй, нет, — ответила Мирт, терзая инструмент как-то особенно бездарно, вызывая скрипучие, неприятные звуки. Но они, кажется, меняли окружающее. Пока звучала какофония, мир словно наполнялся жизнью, цветами, казавшимися оттенками серого обретал объем, хотя местность и оставалась безрадостной. Но, по крайней мере, я видела дорогу, а не ее контуры.

— Долго еще? — требовательно спросил Алафе.

— Не знаю. Резонанса нет. Вы недостаточно сильно злитесь. И не все. — Мирт посмотрела на меня, — Хиннир, тебя что-нибудь раздражает сейчас?

— Это место, — призналась я, — где должны быть все предатели и подлецы, каких свет не видывал. Бессмысленность его существования.Ну и бессмысленность нашего путешествия, возможно, кажущаяся. Для чего мы тут? Миссия спасения хорошего человека, случайно попавшего в ряды плохих? Необходимость покарать особенно подлого подлеца? Уничтожение этого самого Шима?

— В жизни не догадаешься, — усмехнулась менестрельша, — но главное ты ухватила — бессмысленность…

— Она просто пока не понимает, — почти мирно сказал Алафе, — и не может судить. Песок, по которому мы все идем — это и есть подлецы. Мелкие люди…

— Как раз настолько мелкие, чтобы правильные и не способные на измену мы могли попирать их ногами, — встряла Мирт и снова ударила по струнам, на этот раз вышло удивительно мелодично. — А как же иначе? В этом и есть справедливость — когда хорошие попирают плохих…

— Должны же они хоть где-то получать по заслугам! — вскинулся Алафе. — Хоть где-то! И я готов признать совершенное зло…

— Малыш, не увлекайся, — засмеялась Мирт, продолжая наигрывать мелодию, становящуюся все более и боле беспокойной.

— Почему ты назвала меня малышом? — удивился он, кажется, не успев обидеться.

— Потому что только малыш говорит о грехах с таким пылом и азартом, словно упивается новой интересной игрой. Словно прячется за ними от жизни и себя самого. И тем самым становится предателем.

И она вдруг запела:

— Скажи мне все, что хочешь ты сказать,

Не нужно прятать душу или слово!

И, может, я успею осознать —

Тем, что смолчал, меня ты предал снова.

Всего-то нужно было — сделать шаг,

Но так уютно за чужой спиною.

Спасибо, что сказал мне, что и как,

Теперь иллюзий я уже не строю.

И, может, правда по заслугам казнь,

И незачем кричать и бить посуду...

Но если я предам тебя хоть раз,

Не больше, чем ты сам, я стоить буду.

Рейн-Алафе сделал движение — словно вот сейчас бросится на певицу… И в этот миг мир решительно и резко, слишком резко, стал настоящим: цвета загустели и перестали казаться оттенками серого, появились запахи и звуки. Пахло пылью и почему-то грозой, шуршал пересыпающий песчинки ветер и звучало вдалеке нечто, похожее на эхо горного обвала.

— Мы пришли, — сухо сказала Мирт, опуская инструмент, словно сделала свою работу. В ее голосе не было радости.

— Благодарю, — Син достала откуда-то и протянула ей битком набитый мешочек-кошель.

Менестрельша взяла, кажется без особой охоты, и тут же шагнула в открывшийся портал, исчезла.

— А теперь, — Син посмотрела на меня, — взлети повыше и посмотри на все это сверху. То, что увидишь… ты поймешь. И когда вернешься, я отвечу на все вопросы.

Звучало слишком серьезно. Странная игра. Но я все-таки хотела ответов, и потому сделала, как просила подруга, взлетела на полосатых крыльях тигровой феи и глянула сверху.

Пустыня не была пустыней. Она была лицом, хорошо знакомым мне, или просто очень похожим на него. Лицом Фая, которое не оставалось неизменным. Песок внизу словно двигался волнами и от того выражение лица менялось, становясь то презрительным, то гневным, то обиженным, то мрачным. А еще оно росло — с разных сторон к нему стекались струи песка, растворялись в нем, дополняли.

Спустившись, я не стала ничего говорить, просто посмотрела на Син. Но заговорила не она, а Алафе:

— Любая подлость становится меньше и исчезает, как тень в полдень, если сказать подлецу все, что о нем думаешь. Правду в лицо. Вообще любую правду.

И улыбнулся. Я вдруг поняла — он тут не в первый раз и все видел. Потому Син и не предложила ему посмотреть, как мне. Но если Алафе думает так, как говорит, то почему его взбесила песня Мирт, всего лишь сказавшей ему в лицо свою правду?

— Присоединишься к нам? — спросила подруга. — Мы сюда приходим время от времени. Лечим подлость.

И не дожидаясь моего ответа, показала, как.

Начала Син с того, что «В каждом языке слово “подлость” имеет четкое происхождение, отсылая к таким понятиям как “лживый”, “двуличный” и “предательство”». Но ее очень быстро снесло на брань, правда, без слов, которые не произносят в приличном обществе.

Алафе продолжил, когда она выдохлась, по своему — «Я сам достоин порицания, но все же готов признать это, а значит небезнадежен…». А потом слова закончились; от Алафе волнами пошли гнев, ярость боль… И желание умереть. Настолько сильные, что ощущались физически, когда кожа вдруг становилась шершавой и каменной, глаза переставали видеть, и замирали все мысли. Смерть растекалась от него как чернила из треснувшей чернильницы, пятная пустыню, и та корчилась, вздымая пески и бессильно роняя их, отползая от наших ног, словно хотела спрятаться и не могла. И мне тоже хотелось спрятаться, от смущения и стыда. Словно… я видела взрослых людей, вдруг впавших в детство или безумцев во время приступа — и первые, и вторые хотели, чтобы я разделила с ними их состояние, их веру в нормальность ненормального. Но мои друзья вовсе не безумны. Это всего лишь игра.

Алафе выдохся быстрее, чем Син. И тогда пришла моя очередь. Очередь играть эту роль, уничтожая бесконечную пустыню в мире, предназначенном для «низких людей». А захотелось совсем другого. Придуманная пустыня ничего не стоит; настоящая пустота, боль, гнев стоят настоящих слов.

— Великий квест во имя всяких благ,

Святая цель — уничтоженье зла.

Пожалуй, нет. Оно творится — так,

Когда в душе обида расцвела,

А совладать с ней не хватает сил,

И, взяв копье и меч, как на врага

Идешь на все, что раньше так любил.

Попытка убежать из тупика,

Построив стену меж собой и тем,

Что под размер души не подошло,

И высветило множество проблем,

Которые ты создал. Создал зло?

Нет, я с улыбкой это говорю,

Хотя и страшно за тебя, прости.

А хочешь, дверь чуть-чуть приотворю,

Чтоб смог ты выйти или же войти?

Твой детский квест — игра, спектакль смешной,

В котором столько горькой пустоты…

И все-таки, ты не пойдешь со мной,

И я играть не стану так, как ты.

…Упрямство — камень, а слова — зола…

В игре давно продуманный сюжет

Уже зачат. И хочет или нет,

А завтра будет мир спасен от зла.

Очередные стихи Мирэ Авен. Словно поэтесса, жившая пять сотен лет назад в совсем другом мире, столкнулось с тем же, с чем я сейчас.

Син и Алафе молчали очень по-разному. Друг, кажется, ждал объяснений.

— Ты не поняла, — заговорил он, — так не получится, нужно совсем другое.

— Да все она прекрасно поняла! — перебила его Син. — И сделала это нарочно. Зачем?

— Потому что больше, чем с пустыней, хотелось говорить с вами.

И хотя никто из нас не сказал ничего, выходящего за рамки игры, мир вдруг поплыл, начал таять и выцветать… Шим уходил от нас или мы уходили от него.

И оказались стоящими перед Вратами в Раскованный мир.

— Ты заболела? — спросила Син, уже в своем облике, спросила даже заботливо, но взгляд слишком суровый. Да еще Алафе стоял рядом и держал ее… именно держал, не пуская, кажется, кинуться на меня. — Зачем? Разве не видела?

— Видела. Но для чего… создавать больной мир, чтобы потом его лечить, тем более — так?

Она осторожно, но очень уж ловко вывернулась из рук Алафе.

— Пожалуйста, дай нам поговорить наедине, — попросила девушка друга.

Он кивнул и исчез.

— Послушай, — начала Син, — понимаю, ты обижена за Файанту. Я не собиралась никого обижать. Но, конечно, все несколько не так, как тебе бы хотелось. Чем конкретно недовольна? Не по игре, а вообще?

— Орнадой я недовольна. Тем, что ты совсем ее забросила. А может и остальные миры.

— Недавно там была, — пожала плечами Син, — ничего страшного не происходит. А Алафе наведывается постоянно. Но сделаем вот так.

Я ощутила странное… Словно какая-то часть меня выросла или хотела вырасти, но ждала разрешения.

— Расширяю твои права в Орнаде, — объяснила подруга, — теперь не формально, а по-настоящему. Можешь вмешиваться, когда пожелаешь. Только прими их.

Я не знала, как… но сама в ответ расширила что-то, дав место новому.

— Отлично, — одобрила подруга, — а теперь о главном. Все это — ради Алафе. Дать ему возможность спасти равного, такого, как мы, не вышло из-за Фая. А память о давнем убийстве мучает Ала и то и дело прорывается желанием умереть. Я придумала другой способ помочь: дать выразить себя в самоуничижительном действии, которое ему не повредит. А ты все испортила. Да еще эта твоя игра-подарок с намеком… Но теперь, когда получила, что хотела — не станешь портить следующий раз? Я нарочно сделала пустыню узнаваемой для тебя. Для настройки на нужную волну и в качестве предупреждения, ведь, возможно, ты все еще хорошего мнения о Фае и даже встречаешься с ним.

— Встречаюсь иногда, — признала я, — и мнение все еще хорошее.

Она посмотрела укоризненно, потом вздохнула:

— Ну и глупо. Ладно, просто больше так не делай. А то в следующий раз нам и раздражитель не понадобится, чтобы попасть в Шим.

— Раздражитель?

— Думаешь, зачем Мирт? В Шиме можно оказаться, только потеряв над собой контроль. Защита, чтоб кто попало туда не лез, — Син усмехнулась. — Мирт жутко бесит, то песенками, то неуместными замечаниями. Только игроки, которые бросают свои мирки в Раскованном, бесят еще больше.

И она, мгновенно сменив тему, начала жаловаться. Раскованный, мир-мозаика, оказался сложен в ведении. Если у сотворенного один хозяин — его Творец, то здесь их было множество, и каждый старался для себя. Не связанные друг с другом «площадки» разных людей все-таки находились в одном пространстве и взаимодействовали. Творцы не только общались друг с другом, но иногда спорили, и это, как ни странно, влияло на мир.

— Когда кто-то совсем уходит, его часть мира умирает, и это как зараза какая-то. Все соседние части лихорадит, их хозяева начинают делать глупости… Например, устраивают своим мирам «репетицию Заката». Думала, каждый станет отвечать за свой небольшой кусочек, и все вместе — за целое. Но пока выходит, что нужен и общий контроль с моей стороны…

Подруга болтала, явно увлекаясь, а я все сильнее ощущала неудобство… Хотелось сбежать и как можно скорее.

— Мне пора, — перехватив паузу, вклинилась я, — надо идти.

— А. Давай. Но возвращайся.

На это я ответила неопределенным жестом. Таким же неопределенным как «наверное, да, а может, и нет».