13.

Полностью свободная в Творении, иначе, чем раньше, по-особенному, когда любые, самые невероятные законы мира не смогут никому навредить, кроме меня самой, я не знала, с чего начать и решила посмотреть, что и как творят мои друзья.

А они почти не останавливались, увлеченные, счастливые, брали отдельные кусочки мира и связывали между собой тоненькими нитями-переходами. Алафе приятно напомнил Горрика — уверенностью в себе и тем, как быстро создавал и помещал на свое место детали — одну рядом с другой так, что все вместе казалось цельным. Идеальная долина — в окружении красивых гор, с рекой и водопадом, хорошей землей и частицей пустоши. Идеальный морской берег — высокий с разных сторон, но посредине пологий, как раз для гавани. Правильные ветра и течения, помощники кораблей. Идеальный город-страна: с землями для культур, с пустыней для племен кочевников, с горами для любителей приключений и подземными реками — просто так. Син в Раскованном предпочитала работать не в паре с ним, а отдельно. Она ловко складывала кусочки в кусочки, создавая многомерное, раскрывающиеся как цветок: Долина среди гор, в горах пещера, там подземная долина и под ней пещерные ярусы невообразимой красоты. И никаких экспериментов с законами мира и привычным ему положением: цвет травы всегда зеленый, в замке живет король, а вода не горит. Но и тот, и другой первым создавали место для себя, дом, в каждом кусочке, идеальном или нет. Тоже замок, вернее, много замков.

Я поступила так же, как и мои друзья, и первым на определенный мне платформе поставила дом, похожий и не похожий на Теплый, тот, где жила в Альмиде и даже на наш курьерский дом. Сложнее оказалось заполнить его мебелью. Все нужное поместилось в одной комнате: стол, кровать, кресло, еще одна кровать, подвешенная к потолку в виде гамака. Пришлось напрячь воображение, чтобы обставить и второй этаж.

Дальше пошло легче. Подумала немного и сделала вокруг своего дома горы, позаботившись о будущей себе и проложив единственно проходимую тропинку к дому. За горами простерлись бесконечные долины, дальше — море и река, а потом я решила, что и так придумала слишком много. И, наконец, озаботилась самой собой, образом, которым хочу жить. Почти сразу поняла, что домик в горах подойдет только отшельнику, но мне не хотелось быть отшельником. И тогда придумала себе историю: стала девочкой, которая владеет волшебной силой, но не всегда может совладать с ней, а потому ушла в горы искать наставника. Конечно, она-я нашла его — наставником стала тоже я. Чтобы впервые разделиться на двоих — не ради миров, а для игры — понадобились некоторые усилия, но потом все проходило гораздо легче и первой своей ошибки — создавать не окружение под себя, а себя под окружение, я больше не повторяла. Для создания нового образа приходилось покидать Раскованный мир, и входить снова — уже в образе. И долго, очень долго это оставалось единственным, ради чего я его покидала. Я не ограничилось двумя ролями, как творение не ограничила несколькими мирами.

А миры, конечно звали. Заставляли разделяться ради решения их проблем, быть и там и тут, но множественная жизнь уже не напрягала. Проблемы решались, истории моих персонажей начинались и заканчивались, смерть больше не страшила, хотя я не находила в ней ничего притягательного, как в тот раз, в Шенадаре. У нас с друзьями то и дело случались приключения и не однажды мы спасали миры, свои и чужие, ведь там уже появились чужие — пришедших или приглашенных Творцов. Я проживала жизнь за жизнью, одна интереснее другой. Королева и зажигатель фонарей, циркачка и ее волшебное животное, призрак и смешной маг-«доставатель ненужных вещей».

Как-то раз мы разыграли историю гибели Шенадара — не договариваясь, все вышло само. Повторение в игре совершенных в жизни действий несло привкус фальши и отнимало надежду. Было до боли жалко тот кусочек мира, назначенный на «роль» обреченного Шенадара. Я попыталась отойти от сценария, влиться в крохотный гибнущий мирок и оживить его, подарив часть своей души — мой персонаж мог совершить такое, но мирок принадлежал другому и следовал чужой воле. Он не принял подарок. И когда все закончилось, когда осталось только звездное небо и мы трое, повисшие в пустоте, мне в руки упала звезда. Прохладная и колючая, она вспыхнула в последний раз, заставив зажмуриться, и превратилась в золотой кружок с фигурными прорезями и надписью: «Цена не имеет значения». Потом Син объяснила, взволнованно и многословно, что придумала давать орден имени Алафе тем, кто не боится жертвовать собой.

Однажды все-таки пришлось выйти из игры целиком, когда позвал мир, подошедший к Концу. Слишком уж рано подошедший. И это заставило — с большим трудом как отрывают от себя важное и нужное — вырваться из Раскованного мира.

Мир вне игры ошеломил, он был не такой яркий, но более настоящий, и ранил этой своей настоящестью. Пришлось сесть в траву мира Финнис, показавшуюся слишком жесткой и холодной, и отдышаться. Отчаянно кружилась голова и что-то зудело или болело, не во мне, а вокруг. Хотелось немедленно уйти, но я не могла, не решив проблемы. Не знаю, как долго сидела так, пока не сумела взяться, наконец, за работу. И чем дальше, тем больше мне нравилось, хотя все равно хотелось вернуться в Раскованный.

Финнис вообще-то доставлял мало хлопот. Создала его я одним из последних, уже имея опыт и избегнув главной своей ошибки — «мне очень хочется, чтобы было именно так!», когда «так» означает будущую проблему, хотя сейчас выглядит здорово. Но в последнее время проблемы в нем множились с невероятной скоростью. Визиты «части меня» словно и не помогали. А итогом стало умирание.

Почти незаметное. Я не видела его признаков, но ощущала вкус. Не очень сильный. Словно миру самому все равно, умирает он или нет. И на вид все в порядке. Цветы цветут, люди живут, никаких необычных верований и легенд, никаких предпосылок гибели.

И все равно эти времена были Последними. Машинально поправляя мелкие нестыковки — в основном совершенно непонятные ссоры друзей и семейных пар, участившиеся зимние грозы с чудовищными молниями и штормами там, где их быть не должно — я все отчетливее чувствовала собственный мир, словно вспоминала прочно забытое. Не очень приятное чувство, тем более, оно возвращало тревогу, ощущение дисгармонии и отчаяние от двух несовместимых желаний — бросить все и вернутся в Раскованный мир, остаться и как можно скорее поправить все нестыковки.

Последнее пересилило, правда, причиной стал тот же Раскованный. Мне казалось, я не смогу там играть, пока не разберусь с проблемами Финниса — они станут тревожить меня, стучаться в разум и сердце, не давая жить многими своими жизнями, лишат покоя, а значит и удовольствия. А этого не хотелось. Поэтому отложила мысли об игре — на время, лишь на время — и занялась делом.

Только «дело» невероятно затянулось. Оказывается, я отвыкла чувствовать собственный мир, чувствовать правильно, понимая, где и что не так, и не уходя полностью в это чувство, не утопая в нем. Чем дальше, тем больше становилось точек напряжения — словно мир только и ждал, когда приду, чтобы обрушить на меня свои проблемы. Двигаясь от одной к другой, я утихомиривала боль, затыкала дыры, меняла условия и ничего не добивалась. Ссоры прекратились — но ураганы стали свирепее. Как только успокоила природу — люди начали войну, по совершенно ничтожному поводу, словно просто захотели подраться. Войну прекратила — начались землетрясения… Я барахталась в проблемах одного мира — не грозди, которую в самом деле трудно удержать, а единственного — пока отчаяние и беспомощность не дошли до критической точки, а после нее — словно лопнула какая-то корка, панцирь, отделявший меня от Финниса. Только тогда я поняла. Связи. Мир создал собственные связи. Совершенно невероятные и лишние зависимости: от семейных ссор зависели ураганы, от затянувшейся весны — когда начнется новая война, от землетрясений — смена правящей династии. Прежде, чем начать работать с этими парами, я постаралась понять, откуда и главное, почему они возникли, использовав самый простой способ.

Раствориться в мире, стать им оказалось неожиданно легко. Мир как ребенок приник ко мне и начал жаловаться на свои беды, жаждя, желая, требуя внимания, заботы, любви. Я приняла его, впустила, обняла… Позволила наполнить себя до краев — а чему-то, что не поместилось, даже выплеснуться, но не потеряться. Просто мир вырос… перерос меня, потому что я сама с ним не росла. Сейчас, спешно, все-таки пришлось вырастать, неудобно и болезненно, ощущая вину и злость на себя. Ни одно творение не может и не должно довольствоваться частью любви, внимания, души Творца. Части всегда не хватает, для роста, для движения вперед и вверх, для жизни. Миру Финнис пришлось создать другой источник — эти связи, соединявшие самое неожиданное, и чем неожиданнее, тем лучше. Чем больше разница между связными вещами — тем больше энергии получал мир, дергая связь. Как постоянно звучащая струна, которую то натягивают, то отпускают, меняя высоту звука.

Мне никогда не было так стыдно. Сначала заставлявшая себя работать, вскоре я погрузилась в свой труд с головой, совершенно забыв о Раскованном и об игре, испытывая волнение, жажду помочь миру и просто жажду дела, и под конец — радость. Отвести мир от грани удалось — но ощущение триумфа и победы горчило от понимания — Финнис оказался на пределе из-за меня.

Стоило решить все проблемы всех миров и получить передышку, как немедленно захотелось вернуться в игру. Там тоже ждали — мои воплощения, чьи истории не могли завершиться без меня. Множество интересных историй и жизней. Я хотела вернуться… и боялась, что снова забудусь и этим наврежу своим мирам. Надо рассказать Син и Алафе об опасности увлечения игрой.

Я быстро написала записку и отправила ее в замок друзей. А потом попыталась занять себя простым делом — наведением порядка в каморке, куда складывала всяческие милые вещицы, приобретенные в своих и чужих мирах. Но отвлечься от мыслей о Раскованном не вышло и все валилось из рук. Алый с серебром каменный шар выскользнул из ладоней и упал прямо на стеклянную статуэтку, девочку с музыкальным инструментом. Шар раскололся, статуэтка не пострадала. Ни с того ни с сего подняв тучу пыли со стены рухнул травяной гобелен, — пришлось быстро выскочить вон, чихая и кашляя, забыв о том, что я Творец, и могу просто заставить пыль исчезнуть.

Мысль об игре ныла и дергала, как незажившая рана. Совсем измучившись от невозможности как-то с этим сладить, я решила спросить совета… или просто выползти, наконец, из Теплого Дома, где все напоминало о других домах, оставленных в Раскованном.

Фай был у себя — рисовал очередного дракона, золотого с алыми концами крыльев, гребнем и кончиком носа.

— Нравится? — спросил он, поздоровавшись.

— Конечно.

— Хочешь, подарю?

— Нет-нет-нет! Не хочу подарков.

— Хм. Тогда сама подари что-нибудь. Да, ты же стих обещала. Давай не стих, а сказку. Про драконов. Только — не врать!

Это был вызов. И странно как всего несколькими словами Фай сумел меня раззадорить и отвернуть мои мысли от игры.

— Сказку — и чтоб не врать? Ладно! Но тогда ты рисуешь к ней картинки. Все, а не только драконов.

— Принимаю, — он обмакнул кисть в золотую краску, поправил зубец драконьего гребня и, наконец, перестал делать вид, что жутко занят работой.

Отложив кисти и краски, вымыл руки и сел, предложив мне то же самое:

— Итак?

Я нарочито красивым жестом поправила выбившуюся из прически рыжую кудряшку и загадочно улыбнулась. Ощутила, как меняется атмосфера, словно мир этот и дом меня поддержали, и не заставила Фая и мир ждать долго.

— Ты не поверишь, мой друг, но когда-то драконов не было, и никто не знал о том, что они могут быть… Но вот однажды скучающий творец… нет, просто творец, придумал их. Может, драконы приснились ему, или он прочел о них в книге, как читаешь сейчас ты. Главное, Создатель сразу же полюбил свои творения и подумал — вдруг, если сотворить таких, их полюбит кто-то еще? А если в мире станет больше одним предметом, который можно любить, ведь это хорошо. Тогда он сделал так, чтобы драконы существовали, и пустил их летать в небе своего мира. Но слишком грозный вид пугал людей, которые никак не могли привыкнуть к новым соседям, и только в сумерки драконы казались прекрасными — крылья их светились, а полет расчерчивал небо сияющими узорами.

Фай достал откуда-то пузырек чернил и чистую тетрадку:

— Садись, записывай, пока не ушло.

Я хмыкнула на его торопливость и села писать. Слова получались то алыми, то синими, то золотистыми — каждая новая фраза своего цвета.

 — Это и есть эмпатические чернила Син?

— Они. Не отвлекайся.

— Строгий какой, — проворчала я и продолжила писать, но не долго. Нашлось нечто, требующее ответа прямо сейчас. Мое любопытство.

— Послушай… Почему вы поругались? Знаю про Кайти, но все равно не понимаю.

Фай отвел взгляд в сторону. Немного неприятно. Словно он хочет что-то скрыть… Я поймала себя на этой мысли и мысленно же отвесила себе оплеуху. Еще не хватало кого-то в чем-то подозревать. Когда не понимаешь — спроси.

— Не стоило говорить про это, да?

— Может, но сказанное сказано, — художник снова смотрел прямо и я ему верила. — Просто если рассказать, ты увидишь свое, истолкуешь рассказанное в свете собственного опыта, ведь шаткие камни, на которые я наступал, поднимаясь на эту гору, обрушили меня, а не тебя.

— Понимаю, — я все же решила настоять на своем, — но какими были камни?

— Предсказуемыми, пожалуй, — он задумчиво потер щеку. — Первые годы… Или столетия дружбы, кажется что ты и твои друзья — одинаковые. Или хотя бы похожие. Даже если любимый ответ одного «наверное, да, но, может, и нет», а другого — «Да, и прямо сейчас!» или «нет, никогда!».

Я понимала, потому что помнила. В Раскованном мире, даже разделившись на множество жизней-ролей, мы оставались самими собой, и там встречались даже чаще, а потому я то и дело слышала «да, наверное, или все-таки нет» от Алафе, а категорические отказы и согласия — от Син.

— Вот сидим тут и сплетничаем, — он вдруг улыбнулся. — Закончишь сказку?

— Закончу. Но закончи и ты, — попросила я. — Допустим, вы уже поняли, что разные. А дальше?

— Дальше или эта разница служит вашей пользе и помогает учиться новому… Или становится все глубже, как пропасть, и разводит вас по разные стороны… Мира. А потом — бабах! — и общий мир раскалывается на несколько отдельных личных миров. Понимаешь, все можно терпеть, пока терпимы к тебе. Но если терпение лишь с одной и стороны, то оно кончается быстро. Когда слышишь кучу смешных обвинений, на которые даже не знаешь, как ответить. Например, что ты не вовремя разбудил и не дал выспаться…

— Выспаться? Творцу минуты хватит, чтобы проснуться бодрым! Но допустим… Один терпел, второй сорвался и допустим, даже не раз. А третий?

— Или отмалчивался, или произносил длинные, бессмысленные, крайне пафосные речи. Потом пытался «поговорить откровенно». О том, для чего постоянно мешать и раздражать.

— А ты мешал и раздражал? — в это верилось еще меньше.

— Один раз точно, с Кайти. Давай вернемся к сказке? Так интересно, чем закончилось.

Я и сама решила — для одного разговора вопросов и ответов достаточно. Еще и над этим думать и думать. А может и не стоит.

Я дописала последнюю часть истории; финал вышел неожиданным… Вообще начиная с середины празднично-яркие цвета чернил изменились на коричневый, красноватый, густо-фиолетовый… Несказочные цвета для несказочных слов. Фай заметил мое сомнение.

— Не получилось?

Протянула ему тетрадь:

— Сам посмотри, — и пока он читал, огляделась снова. Да мне тут, оказывается, нравится.

Но остаться я не могу.

Фай закрыл тетрадку, лицо у него было довольное.

— Это хорошая история. Я нарисую иллюстрации и приду похвалиться. Что такое? Почему вздыхаешь?

— Завидую, — призналась я во мгновенно возникшем чувстве, — тоже хочу быть художником.

Впрочем, ведь и могу, в Раскованном мире, если хватит воображения придумать себе такой талант. Циркачка из меня вышла не очень, магичить быстро перестало нравиться. Да, попробую стать художницей по имени Файанта… Только надо помнить об ответственности за миры вне игры и не увлекаться. Я должна это смочь или хоть попробовать. А если не выйдет — придется совсем отказаться от игры. Толку стараться о ней не думать нет никакого. Как нет смысла выбрасывать сувениры и все время натыкаться в собственной памяти на тех, кто их тебе подарил.

— Ты словами рисуешь лучше, чем я красками… Пора идти? — спросил Фай, когда я встала из-за стола.

— Не то чтобы пора. Хочу попробовать новое.

— Всегда есть, что пробовать, — кивнул он, читая тетрадку — так увлеченно, что я смутилась. — Главное, никогда и ничего не бойся.

А совет очень уж к месту.

— Постараюсь, — пообещала я, и спокойно, без страха и жажды, вернулась в Раскованный мир, манивший уже не так сильно и мучительно, как раньше.