5.

Мы с Син обменялись парой записок, прежде чем снова встретиться. Письма, предназначенные мне, узнавались по острому чувству, возникавшему неоткуда — желанию немедленно подойти и посмотреть на стену, и они первыми бросались в глаза. Я несколько раз побывала в Орнаде, присмотрелась к ее жителям, носящим одежды с чудной вышивкой, и хотя нового для себя не нашла, все-таки каждый раз с трудом заставляла себя покидать этот мир.

Приглашение от его создательницы пришло примерно через месяц и, конечно, я последовала ему, перенеслась в замок.

Син ждала меня. Чайник, чашки, конфеты — разноцветные полупрозрачные «цветы» и «листья», — крошечные, но очень пышные булочки, все как у людей. Кроме разговоров, конечно — болтали мы о мирах, своих и чужих, условиях их существования и гибели, о мирах безо всяких условий, разных расах, профессиях, увлечениях.

— Люди Орнады очень красивы, — заметила я невпопад, — светлая кожа, пропорциональное сложение, и волосы всех цветов — мне в голову не приходило использовать все оттенки.

Син поморщилась:

— Ну, может и красивы. Я уже как-то не замечаю, привыкла. Когда-то у меня были именно такие понятия о красоте, но с тех пор они изменились. Предпочитаю ограничивать фантазию, свою и своих творений, создавая не больше пяти рас, и в каждой не балуя разнообразием вида. А то такого напридумывают порой для объяснения хоть того же разного цвета волос, что мои дыбом поднимаются.

Я удивилась:

— Их легенды так ужасны?

— Порой просто чудовищны и имеют последствия. Пару тысяч лет назад один ученый якобы установил: люди с прическами белого цвета души не имеют. Вроде как чем волосы темнее, тем душа взрослее, старше, а у беловолосых она еще не родилась. Теория прижилась, потом ее дополнили и развили, и скоро от цвета прически стало зависеть, какую работу можешь получить, какая девушка согласится выйти за тебя, и куда пустят учиться… Естественно, применялась и краска, и магия, чтобы изменить родной цвет. И конечно разработали меры по узнаванию перекрашенных, совершенно дикие «проверки на чистоту». Мои просьбы и требования оставить эту чушь не помогли. Тогда постепенно сделала цвета мягче, тусклее.

Она рассказывала, а я представила, как сама поступила бы на ее месте. Смотря по обстоятельствам. Легенды и правда дело серьезное, но не хочется «ограничивать фантазию», ни свою, ни чужую.

—… правильнее взять проверенное многими Творцами во многих мирах и применить к своему. Сложить из уже обработанных кусочков стекла свою мозаику, а не маяться поиском новых форм и цветов, которые если и приживутся, то с проблемами.

— Не согласна! — ответила я тут же. — Новое пробовать всегда интереснее.

— Да кто мешает пробовать? — кажется, она рассердилась. — Пробуй! Сложи новое из того, что уже есть, — или найди незнакомое, но работающее. В конце концов, ты отвечаешь за каждый мир, и если он окажется нежизнеспособным из-за «нового», вини себя, а не других.

Что-то очень мне не нравилось в ее рассуждениях, хотя было в них правильное, верное. Мы в ответе за свои миры. Имеем ли право смело экспериментировать — и вообще на хоть какую-то смелость, свободу?

— Син, новое, которое работает, тоже создают. Делают это за тебя. Или для тебя, — поправила я, поймав ее гневный взгляд. — Но кто-то должен это делать.

— Хочешь повесить на меня еще один долг? — неожиданно усмехнулась она, без гнева скорее снисходительно. — Не выйдет. Можешь взять его себе, если считаешь правильным искать новое, губить сотворенные миры. Могу даже разрешить поэкспериментировать в Орнаде. Хочешь?

— Нет, не хочу, — сразу же ответила я. Да, Орнада понравилась мне, но разрешение что-то там делать почему-то не радовало, а наоборот, погружало в печаль. Словно… Мать отдавала свое дитя.

Она смотрела уже совсем иначе, словно понимала больше, чем было сказано.

— А ты какой образ предпочитаешь?

— Образ? — не поняла я.

— Да. Какого бога или богини? Из известных тебе мифов и сказок или такого Высшего Существа, в которого сама верила, пока не стала Творцом?

Вопрос смутил. Кажется, для Син мой ответ важен, но, наверное, он тоже будет против ее правила «используй старое и проверенное».

— Любимый образ — мальчик со свирелью, олицетворяет обычно Судьбу, иногда Жизнь, а где-то — Смерть. Я придумала его, вернее, взяла из своей человеческой жизни. Когда-то встретила — не бога конечно, просто мальчика прохладным весенним вечером, когда цвела яблоня.

Син ждала продолжения, но вопрос задала вовсе не «Что же дальше?», а:

— Кем он был для тебя, тот мальчик?

— Маленьким братиком. Существом из сказки или сна. Самой весной. Чудом. Ничего такого между нами не произошло, просто поговорили, я подсказала ему дорогу и дала напиться из своей курьерской фляги, а он принес мне ветку яблони с белыми цветами. Но понимаешь… этот малыш говорил не как все дети, а словно видел вокруг какой-то другой мир.

— Дурачок, безобидный помешанный?

Я нахмурилась. Пожалуй, рассказанное можно было понять и так.

— Нисколько. Очень разумный маленький человек. Наверное, он произносил обычные слова, просто я воспринимала их как часть сказки.

— Но если ты так к нему привязана, то почему не создала такого в одном из своих миров, а сама стала им? Или все-таки создала?

— Нет, — честно призналась я. — Мальчик уже часть меня, и отделить его от сердца, это… Не получится. А если получится, боюсь, окажется, что в нем нет ничего особенного.

Она встрепенулась и, поднявшись, подошла к своей стене с записками, сняла одну из них, прочла.

— Зовут. Если захочешь, приходи в гости позже.

Я кивнула и, не прощаясь, вернуласьк себе.

Оказалось, бессонница все еще возможна. Спать после встречи с Син хотелось зверски и хватило бы пары минут… Но их просто не было. Вместо сна или дремы я промучилась, наверное, несколько часов, вспоминая наш разговор, взволновавший, а в чем-то и возмутивший меня. Потом ощутила зов и отправилась выполнять работу Творца именно как работу, желанную и даже интересную, но менее важную, чем другое.

Позже, уже Дома, сорвала со стены очередную записку с полуразборчивой надписью и, скомкав, бросила на пол. Но белый комок не давал покоя. Подняв и расправив его, перевернула на чистую сторону взяла карандаш со стола и записала какую-то мысль. Синий стержень вывел две строки потом еще две. Они сложились вместе, удивив рифмой. Стихи я писать не собиралась, не до них сейчас. Но от написанного мое напряжение как будто стало меньше. И я продолжила. И закончила. Перечитав, поняла — вышло странное.

Скажи, я постараюсь повторить

Слова твои, но губ не разжимая.

Так легче их понять, принять, простить.

И осознать, что ты — не я, другая.

В иное веришь, ценишь опыт свой,

Не путаешь подвох и подоплёку,

И рисковать не хочешь головой

Тех, кто открыт и дару, и уроку.

И потому — не к сердцу новизна,

И кажется рискованным движенье

Вне колеи… Но всех ведет она,

В каком-нибудь известном направленье.

И там всё хорошо наверняка,

Ведь временем проверены устои.

Но разве навсегда твоя рука

Должна остаться, как у всех, пустою?

Не хочется взять что-то наугад,

Не глядя даже, и рискнуть немного,

И мир создать, что из фантазий взят,

Из снов твоих, из грез мгновенных бога?

Придумать и слова, и времена,

Соединить подземное с небесным...

Вдруг красота родится? А она

Так хороша, так ярка в неизвестном.

Не будем спорить. Каждый прав чуть-чуть

И капельку не прав — не ново это.

На свой тебя не уведу я путь,

И ты не дашь мне верного ответа.

И думаю, что нужен лишь баланс

Проверенных путей, тропинок новых.

И что-то, может, свяжет их, как нас,

Без лишних слов и споров пустяковых.

Почему бы не сказать то же самое теми же словами Син, раз уж меня так взволновало? Но, подумав, поняла, что знаю ее недостаточно хорошо. Вдруг ей это совсем не надо? Пусть будут стихи, слова на бумаге, а не вслух.

Через несколько моих дней Син пришла в гости. Совсем другая Син — легкая и свободная, больше человек, чем Творец, правда, одетая так же, как и в прошлый раз — во все облегающее и по виду страшно неудобное. Огляделась, покачала головой.

— Почему так просто? Ты же можешь шикарное сделать.

— Могу, наверное. Но именно это увидела в воображении, когда шла сквозь метель. Именно этот дом меня принял и отогрел. Тут мне хорошо.

— Поняла. А что там? — Син кивнула на окно.

— Пустыня, очень красивая, барханы каждый день меняют ее облик, но на месте остаются камни.

— Камни? — заинтересовалась она. — Покажешь?

Я не поняла, что такого интересного в камнях, особенно для человека, у которого за окном прекрасные в своей естественности горы.

— Покажу. Пошли, прогуляемся.

Она согласилась с какой-то детской радостью, словно ребенок, отпущенный на долгожданную прогулку. Выйдя за порог, девушка остановилась, прищурившись, осмотрела пустыню.

— Ух ты… Прямо как живое все, дышит и движется. Мои горы на месте стоят, к сожалению.

— Но ведь это горы, они и должны стоять.

— Должны, но надоедают быстро. Неизменность хороша, на ней взгляд отдыхает. И я не так уж часто смотрю за окно и тем более выхожу наружу. Но за все время ни разу не удалось увидеть никаких перемен. Неизменность не отзывается на чувства. Плохо тебе или хорошо — картина за окном одна и та же.

— Можно изменить пейзаж, — подсказала я.

— Запросто, — Син шагнула вперед, подняла ладонь, заслонив лицо от солнца и, выбрав какую-то цель, двинулась к ней. — Но он не только мой. А сколько лет ты уже Творец?

Пришлось задуматься о том, какой срок назвать — исчисленный по ощущениям, в которых я не уверена, или время существования мира Аннат, — и отвлечься от удивившего «но он не только мой».

— Около тридцати лет. А первому творению несколько миллиардов.

— Сначала я тоже удивлялась, — улыбнулась Син, — тому, что мы словно живем медленно. Или наши миры живут быстро. Два времени.

Она шагала очень легко и упруго и, в отличие от меня, почти не оставляла следов. Плотное тело подруги словно было невесомым, а сухое и тонкое мое весило, как скала.

— Два времени — это у специальных курьеров, — ответила я, стараясь догнать ее, и все равно отставая.

— Специальных?

Рассказ возник как-то сам собой и вылился в откровение о том, как я стала Творцом. Впервые рассказывала это кому-то. Над моей прекрасной пустыней стояло клонившееся к закату солнце, пески, алые и золотые, мягко переливчато сияли. Камни, даже белые, почему-то совсем не отражали этот свет и не теряли своего цвета. Мы дошли до одного, второго, третьего… Их было без счета, но нам почему-то не хотелось останавливаться, потому обе шли вперед и вперед, к медленно выступающему из дымки горизонту.

Рассказ мой тоже словно жил в ином времени и растянулся надолго, точно я произносила по слову каждые десять шагов, не больше.

— Я профессиональный борец, — сказала Син, выслушав. — Арена, соревнования, победы и поражения… И того и другого хватало. Но в один из дней пришлось превысить свои возможности именно ради поражения. Прямо с Арены попала в Дом, вернее, в Замок Чести — так в моем мире называли чудесное место, где принимают лишь тех, кто не предал принципов.

Никогда не слышала, чтобы девушка говорила о чести так. Но ведь у меня была своя честь, та, которая заставляла тревожиться о недоставленном письме, просто о ней не требовалось говорить.

— Наперегонки? — спросила Син. — Или бросаем камни на расстояние?

— Лень бросать, — призналась я.

— Тогда полетели! — и она пустилась бежать, так же легко и профессионально, как шла по песку.

Я отстала сразу же, но решила — здесь мой мир, значит, возможности мои безграничны. То есть сейчас не только догоню ее, но и перегоню… И после этого уже не бежала — летела, едва касаясь песка ступнями, чтобы оттолкнуться и лететь дальше...

И вместе с этим бегом ощутила восторг и радость жизни, чистые, искренние и абсолютные, как в детстве или во время Творения. Такие же сладкие, как после доставки любого письма. Такие же новые, как неожиданная нужность моих стихов кому-то. Я делила все это с Син — и бег-полет, и день, и путь, который закончился почему-то у порога Теплого Дома, хотя бежали мы от него, а не к нему. Словно Дом обогнал нас, чтобы встретить тут.

— Здорово, — сказала Син, и я согласилась, не зная другого, более подходящего слова. Ни я, ни она не запыхались. — Приходи в гости, как сможешь, лучше завтра. Хотя твое завтра может наступить раньше или позже, чем мое… В общем, просто приходи.

Конечно, я пообещала прийти. Кажется, теперь я знала, зачем нужны друзья.