17.

Вернувшись домой, я застала у себя гостя. Фай сидел в главной зале Дома на первом этаже и ждал, ничего не делая. Это ему совершенно не шло.

— Здравствуй, — приветствовала друга я, — рада тебе.

— Здравствуй. Тебя не поймаешь… Много дел?

— Не очень. Но много увлеченности, — ответила я, потом подумала и задала вопрос, который мог ранить или порадовать, но я рискнула: — Ты же давно нигде не был, да?

— Очень. А что?

Я вызвала молочный туман рабочей среды и открыла Орнаду. Над столом появлялись и исчезали картинки, и на всех — драконы.

— Вот. Узнаешь? В этом мире нет ящериц, правда, есть змеи. Люди рисуют именно крылатых змей, хотя начальный образ был другим. И где-то я видела, если, конечно, он сохранился… Да, вот этот витраж.

— Не очень-то похоже, — заметил Фай, рассматривая сине-зеленое нечто на стекле, закрывающем круглую чашу чердачного окна небольшого… Ну, пусть замка. — И что у него с пастью?

— А это, — я хихикнула, — часть легенды. Драконы, видишь ли, огнедышащие, и алое возле пасти — пламя. Ты прекрасный Творец, Фай. Твои создания, даже еще не воплощенные, хотят жить. Думаю, надо им помочь. Только расскажи побольше, а то сделаю не такими, как их представляешь.

Он беспечно пожал плечами:

— Ну и что?

Я задумалась. В самом деле…

— Пойдешь со мной? Поприсутствуешь при творении?

— Хорошо, пошли, — улыбнулся друг.

Молочный туман окружил нас и выпустил в Орнаде, на моем любимом месте, у озера, где уже лет двадцать стоял целый город. Мир встретил вспышкой радости, такой сильной, что на миг я забыла дышать. «Ну, тихо, тихо», — сказала я Орнаде, и она послушалась, затихла.

Я села прямо на траву. Фай опустился рядом. Кажется, весна, воздух полон запахов цветов и сырой земли. Здесь и сейчас я использую подаренное мне право вмешиваться в замысел создателей этого мира. Сотворю новое.

Четко представила себе маленького дракончика. Клубок молочной дымки возник над моими ладонями и обрел форму.

— Стрекозиные крылья? — возмутился Фай тотчас.

Я протянула руку, почесала пузико парящего в воздухе дракошки, он забавно мурлыкнул и тут же улепетнул прочь.

— Пускай пока так, ладно?

Фай засмеялся:

— Ладно, но не делай их слишком хрупкими и слишком доверчивыми, хорошо?

…Мир не сопротивлялся новым существам, ведь драконы уже были тут своими, вписанные в него сказками и легендами, разными на всех четырех континентах и как-то похожими. И той первой, моей сказкой.

Пришлось создать сразу несколько сотен существ и за каждым присматривать — чтобы не обижали. Просьбу Фая я исполнила, сделав их осторожными, а еще — любящими детей. Так проще ввести в мир новое существо — познакомив с ними сначала маленьких людей, которые еще ничего не боятся и всем-всем интересуются. Знакомство прошло удачно. Несколько мальчишек и девочка сразу же заметили чудесных существ и проявили к ним интерес. Познакомившись поближе — когда доверие уже было таким, что позволяло маленьким драконам садиться на плечо или детскую ладонь — придумали общую игру, нечто среднее между прятками и догонялками.

— Пока все! — с облегчением заметила я. — Теперь подождать лет двадцать. Можно, покажу тебе другие миры, то есть слегка похвастаюсь?

— А давай! — легко и весело сказал Фай.

И по правде сказать, я действительно хвалилась перед ним — сначала лучшими, любимыми мирами, тем же Аннат, а потом другими, и одновременно делала работу Творца.

Фай не мог творить, зато он любил и умел рисовать. Я нашла его следы, его картины в одном из своих миров через несколько дней после того, как мы расстались. А потом еще в одном. Но поймать его так и не смогла — друг сам рассказал, как несколько лет по времени мира жил в одном из городов Аннат, где «зарабатывал на жизнь» рисованием, покупал на заработанные деньги какие-то семена и клубни. Он любил сажать их в пространстве Дома и смотреть, что вырастет. Чаще всего получалось совсем неожиданное. Из зерен кормовой культуры мог вырасти цветок. А из клубня цветка подняться колючий толстый стебель неведомого дерева. И чем больше мы общались, тем сильнее начало казаться — Фай, переставший быть Творцом, не калека, а совсем иное. Большее. И мне до него расти и расти.

Друзья, страстно увлеченные игрой, присылали записки с просьбами вернуться и играть с ними. Я отвечала на письма, рассказывая о том, что делаю, и в свою очередь звала их — выйти из кукольного мира, который в них не нуждался, пока не поняла — они сами нуждались в нем. И тогда перестала настаивать.

Разные увлечения не делают друзей врагами. Но все-таки мне казалось, что мы отдаляемся. И когда было время подумать об этом, становилось грустно. Но бросить все и бежать к ним не спешила. Я занималась именно тем, что люблю и не хотела это менять на другое, чуждое мне занятие, пусть даже могла бы разделить его с друзьями. Выкладываясь, отдавая все сотворенному, я знала — чем больше времени и внимания уделяю миру, тем позже он подойдет к Концу. А это стоило времени, усилий, всего.

Оказалось — можно не делать, а случаться. Происходить вместе с правильными событиями, рождаться вместе с людьми и словами, полотном на ткацком станке и путем корабля по морю. И так вовсе не легче, но просто — хорошо. Как хорошо жить. Все-таки есть что-то искусственное в том, что мы делаем, творя миры, если вместе с ними не творим себя.

Опыт — странная вещь. Он накапливается очень по-разному и всегда в конце концов приобретает новую форму. Наверное, об этом говорила Син, обещая мне большее. Неожиданно для себя я стала видеть и чувствовать полнее. Для понимания сути проблемы уже не надо было входить в мир — хватало и взгляда через рабочую среду. Сама среда стала более податливой — и она не казалась просто инструментом. Скорее партнером, живым существом. Оригинальный «вкус», ощущение от каждого мира, оказались соложносоставными, как запах хороших духов. Теперь я могла с легкостью определить, в каком настроении был Творец, создававший тот или иной мир, или в каком настроении приходил туда в последний раз… Основой же всех ощущений, полотном, на которое они ложились, как краски, не смешиваясь, но образуя узор, оказалось прохладное ощущение, которое я не сразу узнала, а когда это случилось, удивилась. Потому что узнавание оказалось двойным — каждый мир «пах» молочным туманом рабочей среды — и давал точно такое же ощущение как менестрельша Мирт из игровой таверны.

Я не могла перестать думать об этом. Хотела написать ей, но наша встреча случилась раньше.

В мирах можно просто отдыхать. Проблемы, которые завязывались без присутствия Творца, в его присутствии не появлялись вообще. Так что нередко я торчала то в одном месте, то в другом, ничего не меняя, не делая и не решая. Наблюдая, думая, живя. Это оказалось не так легко, как в мире игры. Ответственность была выше. Не вмешиваясь как создатель, я совершала обычные поступки, и они точно так же ложились на полотно мира, вливались в его историю, как и все остальные, имели продолжение и последствия. Приходилось действовать крайне осторожно. Контакт с любым миром стал настолько плотным, что не всегда я ощущала себя чем-то отдельным.

Все таверны всех миров похожи, хотя где-то выглядят как высокие дома, где-то — углубленные в землю разветвленные пещеры-норы, где-то таверна — дерево, в ветвях которого висят «люльки» для гостей… Но создаются они всегда с одной и той же целью — стать местом, куда можно прийти пообедать, пообщаться с другими, знакомыми и незнакомыми людьми, узнать сплетни и новости и поделиться своими, заключить сделку, послушать менестреля, сыграть партию другую в какую-нибудь азартную игру. Или все это сразу.

Здесь, в Вержате, где каждый имел собственное маленькое окно в другой мир, таверна была обычной — двухэтажное здание, правда о шести углах. И менестреля в нижнем зале, уютном, полном запаха вкуснейшей стряпни, не оказалось. Зато азартная игра продолжалась уже часа полтора. Карты — снова шестигранные! — хлопали по шестигранной же столешнице, компания время от времени менялась, кто-то из игроков то и дело запускал руку в свой личный мир, крошечное, в две ладони окно, едва заметно маячившее над левым плечом, доставая из него разные предметы. А иногда ничего достать не удавалось… Дольше всех сидела за столом рыженькая девушка; она постоянно что-то выигрывала, хотя не имела собственного мира над плечом. Наверное, путешественница. Люди Вержаты научились очень необычно использовать свое «окно в мир» — каким-то образом «поглощали» его и становились способны, нечасто, примерно раз в полгода, совершать путешествие в какой-то другой мир, туда и обратно — Вержата притягивала назад каждого путешественника.

А эта девушка притягивала мой взгляд. Было в ней что-то знакомое. Пожалуй, модель поведения — она комментировала игру в стихах, наверное, сочиняя их на ходу:

— Жизнь сложна, игра сурова. Но приятней жить, играя. Невезенье — просто слово… О! Пожалуй не права я.

А иногда изрекала нечто философское:

— Создатель карт отсек добро от зла, и вновь смешав, колоду он составил. И в карты смотрим мы как в зеркала, и видим там себя, вне правд и правил.

Вдохновенный азарт игроков передался и мне. Теперь так случалось довольно часто, я заражалась чужими чувствами и училась это контролировать. И почти всегда знала, что хотел сказать человек своими словами или поступком, какого ответа ждал на них. Рыжая девушка не собиралась никого обижать рифмованными шутками; она развлекалась сама и веселила других. Хотелось присоединиться — но я не знала правил игры карточной и словесной, и не решилась. И прошло не больше получаса, как все закончилось.

Рыженькая поблагодарила всех партнеров по игре — да так, что ушли довольными даже те, кто все время проигрывал, — и, взяв со стола оставшуюся от игры плоскую фишку с фигурными отверстиями вдруг кинула ее мне:

— Лови!

Если б хоть показала сначала свой интерес, а то просто бросила, ничем, кроме предложения ловить, не предупредив. Я вскинула руку, пытаясь ухватить летящий предмет, но фишка была слишком маленькой — проскользнула меж пальцев и, шлепнув меня в лоб, упала на стол.

— Ой, — я засмеялась и прихлопнула деревяшку ладонью, как пойманную бабочку. — Почти получилось!

— Да, почти, — рыжая встала и, подойдя, села за мой столик. — Не узнала меня?

Что-то вдруг изменилось… Ощущение, которое она вызывала, стало чуть иным. Весенняя прохлада. В сочетании с ее прежним поведением, подначками и прочим, полное узнавание возникло совсем легко.

— Мирт? О. Я не знаю настоящего имени. Но это ты, менестрель из игровой таверны.

— Настоящее имя почти такое же, — она улыбнулась, — и да, это я. Ты же уже читаешь подслои.

— Подслои чего? — удивилась я, хотя примерно поняла собеседницу.

— Меня. Себя. Всех. Ну, может, до себя еще не добралась. Пожалуй, это самое сложное. То есть у тебя уже есть подозрение, что не все так просто, как казалось в начале.

Давая себе время подумать над ее словами, я взяла со стола фишку и принялась ее рассматривать. Тонкая плоская дощечка длиной с две фаланги пальца. Одна сторона покрашена красным, вторая зеленым. Отверстия по форме как замок и ключ… Загадка и ответ.

— Я очень люблю загадки, правда. Но твоя больше похожа на лабиринт, который растет, пока по нему идешь. Вверх, вниз, в стороны. Но я сама хочу расти.

— И перерасти лабиринт? Тогда, наверное, стоит убрать перегородки? — предложила рыжая. — В общем-то, это уже происходит, естественным путем. Чем больше делаешь, тем больше понимаешь. Свое, чужое — нет разницы.

Я ощутила возмутительную неправильность в этих словах. Поправила:

— Нет своего и чужого, — и, подумав, добавила, — и никогда не было. Просто нам почему-то удобнее думать иначе.

— До определенного момента, — кивнула она. — А потом вдруг оказывается, что этого мало или это неверно — в свете нового понимания, ослепительного и волнующего.

Это понимание, пронзительно-рыжее, сидело передо мной сейчас в облике Мирт, отчаянно «пахло» молочным туманом «рабочей среды», и чем-то очень напоминало Фая.

— Ты не Творец, — сказала я, удивляясь, как не догадалась сразу.

— Это очевидно, — рыжая пожала плечами и вдруг запела негромко, только для меня:

— Пути свои мы выбираем сами,

Решенья принимая неспроста.

Не все хотят быть гончара руками,

Творить живое с чистого листа.

Мирам рожденным нужно так немного,

Но лучшее им стоит подарить

Стать должен кто-то глиной, глиной бога,

Чтоб было из чего богам творить.

Материал для будущих событий,

Он ниоткуда вряд ли будет взят.

И кто-то создает сплетенья нитей,

А кто-то, словно глина в пальцах, смят.

Я не отрывала взгляда от нее, стараясь поймать ускользающую мысль. Поймала неожиданное — похожесть имен. Мирэ, Мирт. И другую похожесть — всех песен, которые слышала от нее, на стихотворения древней поэтессы. Разве поэт не может стать Творцом? А Творец не может ли сделаться молочным туманом «среды»? Или им становятся сразу? Это не калечность и не отказ от чего-то, а просто другой выбор.

Столько вопросов. Но я не задала ни одного. Только сказала:

— Понимаю.

Потому что еще одно слово от нее, еще один взгляд и меня переполнит «пронзительное понимание». Переварю сначала это, а потом вернусь за второй порцией.

— Благодарю, — я встала и протянула ей обратно ее фишку. — Это была хорошая игра.

Она кивнула, забрала фишку, окликнула какого-то человека вошедшего в таверну и пошла к нему. А я метнулась в Раскованный мир, больше всего на свете желая поделиться с друзьями неожиданным и таким прекрасным знанием.