Глава 16. Локация 0, -13. Как воспитают в детстве, так потом и будут перевоспитывать всю жизнь.

Юля, ещё поднимаясь в лифте с новенькими, уже знала, что её накажут. Правда, не знала как. Лебедева была умная девочка, пока в её ум не врывались эмоции и не устраивали там кавардак, превращая в дуру. Куда при этом ум девался — непонятно. В этом состоянии она почему-то сначала творила невесть что, и только потом думала: «Что же я, дура, наделала?»

Она уже давно для себя уяснила, что причиной подобного агрессивного поведения является страх. Да-да — элементарный страх. Юля не стеснялась обзывать себя крысой, загнанной в угол, которая, вместо подумать, всякий раз кидается в драку, не соизмеряя уровень угрозы. Именно этот сценарий поведения, как правило, превалировал в её жизни, потому что она боялась всего.

Не только бабаек и нежити со всем их потусторонним миром, но и людей, которые её окружали. Вбила в голову, что все вокруг жаждут над ней расправы, пытаются облапошить и всячески унизить её святое чувство собственной важности. Начав работу в «Люди в белом», эта ситуация несколько нивелировалась. Она получила оружие против мерзких людишек, но не перестала их бояться. Она так же боялась, когда шла на ликвидацию упырей по заданию, но именно эта эмоция и позволяла ей расправляться с нелюдями, всегда со страха действуя на опережение.

Вот только получив оружие, на неё распространилось и правило: сунул нож в карман — готовься сесть на нары. Кто носит нож, тот обязательно кого-нибудь зарежет, даже если этого не будут требовать обстоятельства. Словно оружие само по себе заставляет его применить в любом удобном и неудобном случае.

И самое паршивое — она боялась отношений с противоположным полом. Личная жизнь у девушки не задавалась от слова «совсем». Юля не просто боялась подпускать к себе мужчин, но и даже думать об этом. Она могла себе представить семейную жизнь в качестве соседей в одной квартире, но спать в одной постели, да ещё заниматься с ним сексом, было и страшно, и противно.

Вася, к которому привыкла с детства, как раз подходил под вариант «на соседей», вот только она его упустила после школы, а он за это время изменился не в лучшую для неё сторону. А когда увидела его в сопровождении какой-то невзрачной простушки, просто взбесилась. Хорошо хоть вовремя одумалась. Убила бы ни в чём не повинного человека, тогда бы на её жизни вообще можно было ставить крест. София бы не простила. Саму бы уничтожила.

Юля всё чаще начинала задумываться о судьбе, что исподволь подталкивала её на связь с Сычёвым. Красив, умён, в постели наверняка супер. По крайней мере, она внушила себе, что в сексе с ним получит всё и даже больше. Но вместе с тем она его и боялась больше остальных. В своих извращённых фантазиях он то превращал её в безвольную секс-рабыню, то, растоптав девичью честь, ходил гулять налево и направо. А всякий раз, вспоминая полученный от него удар Славой, начинала бояться собственных чувств. Даже в мечтах.

Лебедева понимала, что эту ситуацию необходимо менять. Сычёв объяснил, как и каким инструментом страхами можно управлять. Показал, рассказал, заставил пройти тренинг. Именно последние с ним занятия натолкнули её на мысль, что неплохо бы побороть в себе страх перед ним и попробовать наладить для начала поверхностные отношения. Нет, она не станет вешаться ему на шею, но хотя бы даст понять, что не против там повеситься. Он мужчина грамотный, в этих делах обученный, должен будет догадаться и начать действовать.

Но всё же в первую очередь Юля решила разобраться с самым застарелым своим страхом — бабайками.

Когда София назначила наказание в виде недельного заключения в стационаре, Лебедева даже обрадовалась. У неё тут же, не сходя с дивана, родился план, по которому она, наконец, пересилит себя и набьёт рожу этой нежити. Для этого, в принципе, сложились все условия. Поэтому, сбежав из собственных апартаментов, девушка не рванула в Лосиный Остров, как предписывалось, а сначала заехала в свой загородный коттедж.

Переоделась во всё скромное, насколько смогла. Вот только скромное, по её понятию, всё равно выглядело в глазах окружающих вызывающе-неприличным. По крайней мере, брючный костюм и блузка, хоть и просвечивающая, но застёгнутая под горло, скрывали тело полностью. Почему она пыталась скромничать? Да потому что впервые в жизни решилась на посещение церкви для заключения контракта.

Она, конечно, представляла себе, в каких нарядах женщины ходят молиться в храмы, но таких у неё не было. Не ехать же в секонд-хенд или на рынок ради одного выхода в верующие люди. Поэтому, посчитав, что, полностью прикрыв красоту собственного божественного тела, она выполнила минимальный дресс-код православия.

Церковь Лебедева выбирала, как и положено современной верующей девушке, — по фотографиям в Яндексе, выстраивая их в рейтинг по красоте убранства. Второй критерий — она должна быть большой, так как Юля была девочкой хрупкой и внешне утончённой, то, согласно комплексам, любила всё огромное. У неё был огромный дом, общей площадью как гипермаркет «Глобус». Она приобрела самую большую машину, имеющуюся на тот момент в автосалоне. И мужчины ей импонировали до определённого времени только могучие, такие, как Вася.

Выбранной церковью оказался храм Христа Спасителя. Кто бы сомневался. Вот только припарковать возле него машину не получилось, поэтому, обозлившись и плюнув, поехала в стационар, решив перенести страшное заключение контракта с Высшими Силами на потом. Но по пути к месту наказания неожиданно увидела старую церквушку. И место для парковки имелось, как специально. Посчитав это за знак свыше, вновь поменяла намеренье, решив всё же попробовать сделать то, что решила.

Потопталась у входа, морально собираясь с духом. Как приличная девушка, постучалась, прежде чем войти. В предбаннике было пусто. Она и там потопталась пару минут. Никого. Никто в церковь не ломился, никто из неё не выламывался. Наконец, решившись, вошла в зал, оглядываясь по сторонам, трепеща от страха и предвкушения чего-то сверхъестественного. Вот только всю её трепетность развеяла бабка за прилавком, рявкнув в пустые своды:

— Ну куда не покрытая-то прёшься!

С Лебедевой всё наваждение сакральной возвышенности как ветром сдуло, моментально превращая её в крысу, загнанную в угол.

— Я тебе что, корова, чтоб меня покрывать? — не полезла она за словом в карман, готовясь к драке, пусть даже и словесной.

Бабка в ответ, состроив злую рожу, со всей силы принялась долбить себя кулаком по лбу, воистину уверовав, что долбит по тупой башке залётной прихожанки. На шум непонятно откуда вынырнул, как чёрт из табакерки, седенький старичок в церковной рясе и бородой по грудь. Завидев явление богоподобной Лебедевой православной церкви, размяк, расплылся в елейной улыбке и, получив беса в ребро, поспешил на помощь молоденькой овечке стада божьего.

— Дитя моё, — начал он своё учтивое обхождение, облизывая Юлину фигурку масляными глазками. — Женщинам в храм без покрытой головы нельзя. Там в притворе платочки имеются.

И он указал на дверь, в которую девица только что бесстрашно шагнула. Она обернулась, рассматривая предбанник через грязное дверное стекло, увидела вешалку с кипой разноцветных платков. Поморщилась. Мало того, что они были все тёмные и не подходили под её белоснежный наряд, так ещё и б/у, непонятно кем ношенные. Священник тем временем, облизав глазками, распустил ручонки, поглаживая красавицу по плечику, продолжая елейно петь ей в уши:

— Пойдёмте, милая, я помогу.

А когда открыл перед ней двери, то и за спину подержался, по ходу дела заговаривая ей зубы:

— Вы впервые в храме божьем?

Такое обхождение несколько успокоило психованную крысу в её башке, и она даже позволила дедку за ней поухаживать, быстро сообразив, что, прикинувшись придурковатой блондинкой, она может рассчитывать на снисхождение за нарушения кучи церковных догм и обычаев, которых априори не знала. Пускай поп проведёт ей экскурсию, она послушает. От неё не убудет. Ей бы только до нужной иконы добраться.

Как бы ни было противно, но платок на голову накинула, хотя завязывать наотрез отказалась, выставляя напоказ золотой артефакт ментальной защиты. Выяснив, что деточка некрещёная, священнослужитель тут же разрекламировал услугу по экспресс-крещению по доступным ценам. Та в отказ не пошла, но и не согласилась, дипломатично заявив, что подумает. Спросив, как правильно следует креститься, поп, поглаживая её по спине трясущейся рукой, заявил, что ей, мол, без надобности. Крест на себя накладывают только крещёные. Но свечку иконе поставить и помолиться своими словами разрешил. Смилостивился.

Так, за богоугодными речами за праведность, подошли к бабке с торговым прилавком. Юля с улыбкой девки недалёкой ткнула пальчиком в свечу из красного воска. Понравилась она ей из всех представленных на витрине. Открыла изящную сумочку «Birkin 30» по цене, как вся эта богадельня вместе взятая, и достала золотую банковскую карту для оплаты, демонстрируя её продавщице в надежде вызвать у старушенции приступ лютой зависти. Та в ответ вылупилась на богатейку, как на невидаль, а на её иссушенной моське отчётливо читался вопрос: «Ты дура, чё ли, совсем?»

Юля дурой не была, но прикидывалась мастерски. Она, не снимая идиотской улыбочки, принялась глазками искать кассовый аппарат, куда следовало приложить заветный кусок пластика. Не нашла. Тут явно расстроенный поп уведомил:

— Эти карточки для церкви небогоугодны. В храме расплачиваются наличными.

— Наличные? — изобразила Лебедева на своём личике недоумение, не прекращая улыбаться. — Но это самая грязная грязь. Наличка на себе столько заразы несёт, что, не помыв после неё руки, можно в больницу загреметь.

Бабка за прилавком шумно выдохнула носом, имитируя дракониху, только без спецэффектов в виде дыма и пламени. Поп тоже издал выдох, но сожаления. Он, используя служебное положение, взял запрошенную свечу даром и протянул девице со словами:

— Держите, дитя моё. Бог милостив. Какой иконе хотели бы её поставить?

— Иконе Отца Неба, — не подумав, ляпнула блондинка, но тут же, спохватившись, исправилась: — Спасу. Тому, что справа, вон от той калитки.

Она крутанулась и пальчиком показала направление. Бабка перекрестилась с возгласом: «Господи помилуй», но, судя по интонации, за этими словами ещё следовало не сказанное: «дуру». Поп опять только вздохнул и сделал приглашающий жест, типа, пойдём, непутёвая, доведу, а то ведь и в пустом зале заблудишься.

Пройдя наос, девушка с удивлением отметила, что в церкви, кроме неё и этих двух старых пердунов, вообще больше никого нет. То ли время для народной давки не поспело. То ли, наоборот, иссякло.

Подойдя к иконе, она принялась готовиться. В первую очередь морально. Осмотрелась. Подпалила свечу от масленой лампадки. Воткнула в одну из множества дырочек. Подобралась, выдыхая, как перед прыжком в воду. Скосила глаз на попа. Тот стоял за спиной и, завидев её недобрый взгляд, покивал и отошёл чуть дальше, вроде как не мешая и не подслушивая.

Лебедева внимательно рассмотрела икону. Ещё раз шумно выдохнула и начала ритуал подписания контракта. Поклонилась в пояс и шёпотом поздоровалась: «Здравствуй, Отец Небо». И тут началось что-то невообразимое. Ей в лицо словно плотным морозным воздухом ударило, как зимой сквозняк из распахнутой двери. Да так, что она, не устояв на месте, вынуждена была отступить на шаг и балансировать руками, чтобы не упасть.

Волосы под платком встали дыбом и словно в таком положении замёрзли. Ресницы распахнулись выше бровей и обратно запахиваться не собирались, будто тоже концами ко лбу примёрзли. Рот сам собой открылся, и от холода заломило зубы. Лебедева перепугалась так, что её парализовало, как когда-то при встрече с реальной нежитью. Только она теперь была не первоклашкой, а экзекуторшей нелюдей, с целой бешеной крысой в голове. Вот последняя-то и помогла, окрысившись. Тут же вспомнился урок Сычёва. Она моментально аккумулировала в себе злость, отчего страх потерялся, словно его сдуло.

Несмотря на то, что холод продолжал вымораживать, девушка подобралась, сжимая окоченевшие пальцы в кулачки. Закрыла рот с замёрзшими зубами, сузила глазки, где слёзки превращались в льдинки, и как можно спокойней прошептала:

— Я Юля Лебедева пришла к тебе заключить контракт на работу. Я хочу приручить собственный страх к нежити, что мешает мне жить. Спасибо.

И тут всё резко пропало. И давление холода, и внутренняя злость, и понимание, что вообще тут происходит. На девушку мгновенно напала лютая прострация до головокружения с потерей ориентации. Ноги подкосились, и она больно шлёпнулась на пятую точку. Лебедева не понимала: где она, кто она и она ли она. В голове царила растерянность. Платок с головы слетел. Волосы как стояли дыбом, так стоять и остались.

Подскочил священник, что-то голося нараспев, и, плюхнувшись перед иконой на колени, принялся как заведённый креститься. Непонятно, что он видел, что чувствовал, пока Юля общалась с Высшими Силами, но дедок был перепуган до смерти.

Только отчитав молитву, он подхватил всё ещё сидящую на попе придурашную туристку подмышки и потащил волоком по гладкому полу подальше от иконостаса и поближе к выходу. Но тут по ней побежали разряды молний, ударив деда током. Того отшвырнуло за колонну, из-за которой он больше не показывался. То ли действительно ток был велик, то ли со страху сиганул, вспомнив армейскую молодость, отрабатывая действия по команде «Граната!». Непонятно.

Зато бабка-продавщица подоспела, кудахча, как курица на насесте. Но, увидев искрящуюся девку, ошибку святого отца совершать не стала, предпочитая голосить на безопасном расстоянии.

Юля тем временем неожиданно осознала, что опять разучилась говорить. Тут же напугалась, следом обозлилась, гася в себе и страх, и электрические разряды. А после этого ни с того ни с сего вспомнила, что кое-что забыла. Она жалостно посмотрела на бабку и неожиданно для самой себя заговорила:

— Я забыла святой воды попить.

— Ой, Господи, — всплеснула руками перепуганная продавщица свечей за наличку и пулей кинулась к жбану, сообразив, что сразу надо было святой водой эту дуру отливать.

Лебедева не помнила, как покинула церковь. Не помнила, как и на чём добралась до стационара. Не помнила, как оказалась в своём номере и откуда в нём взялась Нина Евгеньевна. Она осознавала только то, что ей холодно. Очень холодно. И как бы она ни обхватывала себя руками и ни куталась в одеяло, согреться не получалось. Тело осознавалось, как куриная тушка в морозильнике. Только когда ей в руки вложили горячую кружку с чаем, впервые почувствовала тепло. Сначала еле заметное, но тепло.

Отхлёбывая парящий чай, холод постепенно отпускал свои цепкие объятия, но при этом прострация сдавать позиции не собиралась. В Лебедевой словно что-то сломалось внутри или заморозилось напрочь. Она не понимала как, но чётко осознала, что стала другой. Совсем другой. Будто подменили.

— Что со мной? — продолжая ничего не соображать, тем не менее начала она разговор с усевшейся напротив Ниной Евгеньевной.

— Принято решение о твоей корректировке, — спокойным, ровным голосом ответила хозяйка комплекса. — Ты же помнишь, что тебя направили сюда не для работы, а на перевоспитание.

— В наказание, — безэмоционально поправила её Юля.

— Любое наказание обязано нести в себе элемент воспитания, иначе оно не имеет смысла, — наставительно проговорила главная по стационару.

— Я что-то в церкви сделала не так? — перескочила девушка на другую тему, стараясь всё, что с ней произошло, как-то воссоединить в нечто целое.

— Церковь здесь ни при чём. Там ты заключила контракт. Уснёшь, тебе его выставят. Но не скрою: мы воспользовались моментом.

— И я теперь всегда буду такой замороженной и с волосами, стоящими дыбом?

— И отогреешься, и волосёнки твои прилягут, не выпадут, — как-то резко перешла Нина Евгеньевна на домашний тон, успокаивая, словно любимую внучку. — А какая станешь — от тебя зависит. Сейчас ты чистый лист. Тебе позволено переосмыслить и скорректировать жизнь, — женщина с хитринкой прищурилась, как-то резко постарев. — Вот этим и будешь заниматься все эти дни. На сколько ума хватит, на столько и изменишься.

С этими словами, забрав из рук девушки кружку с недопитым чаем, тихо скомандовала: «Спи».

Лебедева тут же потеряла сознание, погрузившись в сон.

Она оказалась на просеке странного, сказочного леса, стоящего сплошными тёмными стенами хвойных зарослей слева и справа. Деревья высотой с пятиэтажный дом росли настолько плотно и выглядели настолько устрашающе, что желания войти в чащу даже не возникло. Наоборот, появилось стойкое ощущение, что надо от этих дебрей держаться подальше.

Осмотревшись по сторонам, неожиданно обнаружила возле себя маленькую девочку лет семи, с большим луком за спиной.

— Ты кто? — спросила она ребёнка, округлив глаза от удивления, что слона-то она и не приметила.

— Принцесса, — ответила та робко. — Мне надо на поезд успеть. Он там, за поворотом на высокой насыпи проходит, — и девочка указала пальчиком прямо по просеке, которая в метрах ста резко поворачивала вправо.

— И что? — не поняла девушка, продолжая рассматривать принцессу с жидкими косичками, в простом цветастом платьишке и почему-то стоящую босиком.

— Я боюсь, — скуксилась девочка, собираясь зареветь. — Там бабайки.

Лебедева лишь шумно выдохнула, словно сдуваясь. Вот тебе и контракт. Вот тебе и намёки на коррекцию жизненного пути. Ситуация складывалась в высшей степени сволочной. С одной стороны, она сама их боялась до усрачки, но с другой — не будет же это показывать ребёнку. Стрёмно как-то. Юля сразу поняла, вернее, предположила, что контракт, который запросила, — это работа в качестве телохранителя этой пигалицы. Но не угадала.

— Ты обещала моему папе, что научишь меня не бояться этих страшных чумазых дядек, — неожиданно раскрыла принцесса суть её задания, впервые подняв на неё глазки, где уже формировались слёзки.

— Я? — изумилась Лебедева, но промолчала, что сама их боится до одури, а как их не бояться, знает лишь теоретически.

— Ты, — с уверенностью подтвердила девочка. — Пойдём, а то на поезд опоздаем. Он там на повороте останавливается, и можно будет забраться в вагон. Если опоздаем — он уедет.

Юля ещё раз шумно выдохнула, стараясь собрать в себе крупицы уверенности. Для поддержания чувства собственной важности создала для пробы лахорду шаровой молнии. Сработало. Это заметно успокоило.

— Ух ты, колдовство! — воскликнула девчушка, увидев искрящийся шар на ладони учительницы. — А меня научишь?

Лебедева глянула на светящуюся радостью принцессу и, недолго думая, как отказать, просто заявила:

— У тебя для этого лук есть. Я по контракту должна научить тебя не бояться бабаек, а не колдовству. Так что давай каждый будет со своим оружием их не бояться. Пошли.

И они пошли.

По просеке вилась широкая тропинка, по которой парочка осторожно вышагивала, взявшись за руки. К страху страшного леса добавлялась гнетущая тишина. Птички не пели. Мухи не жужжали. Деревья стояли, словно каменные изваяния или из железа сваренные и тёмно-зелёной краской покрашенные. Даже дуновения слабого ветерка не было. Трава и та была какая-то бесшумная. Юля пнула по ходу одну травину, похожую на полынь. Та качнулась. Пыль с неё взвилась облачком. Вот только звука при этом не было. Но зато собственные шаги — слышала. Хрень какая-то.

Дойдя до резкого поворота просеки, почти под прямым углом, они остановились. Не сами по себе, а вынуждено. В шагах пятидесяти нарисовалась толпа бородатых чёрных мужиков. Человек десять, может чуть больше. Все как один под копирку, на одну морду. Здоровые, напоминая Копейкина. Лохматые, как она после церкви. Чумазые, как принцесса, размазывающая слёзы по лицу грязными руками. Одеты под средневековых купцов с русского севера. Добротно, богато, демисезонно, то есть многослойно.

Так и замерли друг против друга. Со стороны леса — дюжина горилла-образной нежити, страшащих одним своим видом и присутствием. Со стороны просеки — две перепуганные девчонки, готовые, если не с визгом дать дёру, так в трусы напрудить, попадав в обморок. Как не готовила себя Лебедева к встрече с этими уродами, как не старалась обмануть себя, что уже большая девочка и сама запугать может кого угодно, но вот так встретившись в упор со своим детским страхом, опять схлопотала паралич.

И самое гадкое, что не только тело было обездвижено, но и мозги словно на паузу поставили. И изнутри их включить не получалось. Мысли отсутствовали. Думать и принимать решения было нечем. Она бы, наверное, так бы и простояла как вкопанная, но, как ни странно, помогла зарёванная девчушка.

— Тётенька, я боюсь, — захныкала маленькая принцесса, дёргая за руку. — Что мне делать?

Малышка одной этой фразой у Лебедевой словно рубильник включила. Юля резко и быстро задышала, тут же сообразив, что не дышала до этого. Затем так же резко обозлилась, мгновенно доведя себя до точки кипения. Посмотрела злыми глазами на плаксу. Перевела испепеляющий взгляд на толпу нежити, продолжающих стоять и ничего не делать. Будто в их задачу входило лишь дорогу перегораживать.

Затем присела на корточки, закрывая собой принцессу, чтобы в первую очередь та бабаек не видела, и, смотря прямо в глаза, принялась выводить ребёнка из этого пугливого состояния.

— Посмотри на меня, — жёстко потребовала она, неожиданно вспомнив, что даже не познакомилась с принцессой. — Как тебя зовут?

— Принцесса Афелия, — представилась девочка, переставая лить слёзы и уставившись на красивую, но очень злую тётеньку.

— А меня Юла, — продолжая нагонять жути жёстким голосом, назвала себя Лебедева. — А теперь тебе надо разозлиться. Ты умеешь злиться?

Девочка скорчила рожицу, как бы спрашивая: «А зачем?» Юля ответила:

— Потому что они боятся нашей злости. Чем мы злей, тем им страшней. Ну-ка, сострой злое личико.

Девочка попыталась, но получилось не очень. Лебедева сама чуть собственную злость не растеряла, потому что захотелось рассмеяться.

— Не верю, — принялась она корчить из себя театрального режиссёра. — Ну-ка, злись по-настоящему, дрянная, грязная девчонка.

— Да как ты смеешь? — прорезалась в принцессе сначала обида, а потом и первые признаки злости. — Я папе всё расскажу, как ты меня обзывала.

— Вот так, — продолжая находиться глаза в глаза, злила принцессу Юля. — Делай злое лицо, сказала. Ещё злее. Злее.

Примерно через минуту, когда Лебедева добилась нужного результата, она резко встала и, указывая на всё ещё продолжающих стоять столбами мужиков, грозно спросила:

— А теперь посмотри на эту трусливую нежить. Ты боишься их или злая на них?

— Злая, — уверенно ответила девочка.

— Тогда вперёд! — закричала предводительница девичьего отряда по истреблению нежити, накручивая в себе азарт. — Поубиваем их к чёртовой матери!

— Поубиваем к маме! — заголосила принцесса, и они быстро и уверенно зашагали навстречу своему бывшему страху, по пути продолжая себя накручивать.

Лебедева начала атаковать ещё издали, швырнув в толпу электрический сгусток, да так удачно попала, что сразу три чёрных мужика мгновенно превратились в дымные облачка, а на землю посыпался чёрный пепел. Это ещё больше воодушевило атакующих. Вторая шаровая молния испепелила ещё двоих. Следом полетела стрела Афелии, развеяв ещё одну нежить, которые продолжали стоять на месте, только нервно задёргавшись из стороны в сторону. Складывалось такое ощущение, что они не могли с этого места никуда уйти, а очень хотели.

Истребление страшной толпы чёрных мужиков у девочек заняло не больше минуты. Ликованию по поводу победы не было предела. Лебедеву обуяла эйфория счастья, словно из долгого плена вернулась на свободу. Афелия радостно прыгала босиком по пятнам сажи, что осталась от нежити. Но праздновать долго не удалось. Где-то вдалеке раздался паровозный гудок, и обе опомнились.

Только сейчас Юля заметила, что слева, вместо леса, тянулся длинный травянистый подъём на гору, поднимающуюся выше леса.

— Бежим, — радостно выкрикнула она, хватая принцессу за руку и отбирая у неё лук, чтобы той было легче бежать.

И они побежали наверх. По пути Лебедева вспомнила о своём задании и, несмотря на крутизну подъёма, ни капли не запыхавшись, начала закреплять пройденный материал со своей ученицей.

— Теперь ты поняла, как надо бороться со страхами?

— Поняла, — выкрикнула радостная девочка. — Надо на эти страхи обозлиться.

— Надо обозлиться не на то, что тебя пугает, Афелия, а на саму себя. Эта злость должна быть только твоей и ничьей больше. Нельзя злиться на кого-то или что-то. Злиться можно только на саму себя. Если научишься в нужный момент собирать эту внутреннюю злость, то сможешь сделать всё что угодно. Горы свернуть, реки развернуть. Страхи приручить. Ты не просто сможешь это делать, а сможешь заставить себя это сделать. Поняла?

— Да, — уже с серьёзной мордочкой подтвердила принцесса, забравшись на высоченную насыпь, с которой открывался фантастический вид на бесконечный лес во все стороны до самого горизонта.

На этом Лебедева проснулась, в первую очередь поймав себя на том, что улыбается.