Глава 7. Локация 0, 42, -0. Женщины и мужчины безоговорочно сходятся лишь в одном: ни те, ни другие не верят женщинам.

Дима с Юлей киношно вышагивали по растрескавшемуся асфальту улицы садового товарищества. Направляясь обратно к автомобилю девушки, на котором приехали, им обоим почти одновременно пришло СМС-оповещение о зачислении денег за выполненную работу. Дима только взглянул на экран мобильника, и его брови взлетели вверх.

— Чего удивляешься? — зло ухмыльнулась напарница, параллельно взглянув на свой телефон. — Привыкай. Не успеешь работу закончить, как София уже знает.

Сычёв был предельно насторожен. Ему не понравился ни тон напарницы, ни её резко изменившееся настроение. Он только что видел Юлу в деле, где она с видом хладнокровной убийцы выжгла мозги трём матёрым уркам, заставив Диму по-новому взглянуть на няшную девушку. Это была уже не просто стерва, повёрнутая на чувстве собственной важности. Она предстала профессиональным киллером, и, если бы не задание оставить объекты при памяти, но при этом ни на что не способных, красавица убила бы их, даже глазом не моргнув.

— Меня удивила не скорость зачёта задания, — осторожно пояснил Дима, не зная, как теперь с ней общаться. — Знаю, на кого работаю. А сумма: триста сорок шесть тысяч восемьсот восемьдесят рублей и пятьдесят три копейки. Это как она так высчитала?

Девушка поджала губы и отвернулась.

— Вот так, — начала она знакомить новичка с особенностями их бухгалтерии. — Сразу предупреждаю: вычислить алгоритм расчёта не получится. Знаешь, сколько мы над этим голову ломали? Потом плюнули.

— А так, в общем-то, неплохо. Три минуты работы и почти триста пятьдесят кусков, — продолжил Сычёв, стараясь и самому успокоиться, и вывести её на разговор, чтобы понимать, как с ней теперь себя вести. — Так можно работать. А у тебя сколько?

— Не твоё дело, — зло осадила его старшая бригады. — Давай договоримся сразу: ты не лезешь в мои деньги, я в твои. Получать будем всегда каждый свою долю, в зависимости от вклада, который определяет только София. А для успокоения нервов — считай, что получаем одинаково.

Уже подходя к воротам садового товарищества, Дима не вытерпел молчаливой ходьбы и решил спросить в лоб.

— Слушай. Ты раньше уже выезжала на подобную экзекуцию?

— Да, и довольно часто.

— И как бы ты справилась с уголовниками сегодня, не прибей я их Славой?

— Легко, — ответила девушка, пикая сигнализацией машины. — Парализовала бы электрошоком и, пока лежали в отключке, выжгла бы у каждого определённый участок мозга. Ты, между прочим, своей выходкой у меня деньги отобрал. Тебя о помощи никто не просил. Я тебя взяла просто на экскурсию, чтоб постоял в сторонке и полюбовался, как работают профессионалы.

— Надо было предупреждать заранее, а не молчать, как рыба головой об лёд.

— Кто же знал, что ты у нас такой шустрый?

— Однако страшная ты девочка, — задумчиво подвёл итог диалогу Дима, тоже заводясь злостью на неё.

— Наоборот — я белая и пушистая. А ещё красивая, — не согласилась с ним напарница и как бы между прочим коснулась его руки.

Послышался гул электрического разряда, и красавица с шипением змеи отдёрнула руку. Сычёв набычился, поняв, что она только что хотела с ним сделать.

— Чёрт, — выругалась грозовая фифа, потрясая рукой, словно обожглась. — Коротнуло, аж искры из глаз.

— Что за дела? — Дима отскочил назад и угрожающе начал наезжать на потерявшую края напарницу. — И что ты на мне только что хотела продемонстрировать?

— Проехали, — недовольно и зло фыркнула электрическая шахидка, укладывая чемодан с аппаратурой в багажник.

Дима свой пристроил рядом, а вот садиться на пассажирское сидение около водителя отказался, усевшись назад. Этот неприятный инцидент, начавшийся с распила денег, моментально развёл напарников по разные стороны баррикад. Сычёв всю дорогу до Москва-Сити молчал и думал. Неприятный звоночек. Ему в очередной раз расхотелось работать с этой сучкой в одной бригаде. Пахнуло какой-то гнильцой и бесчеловечностью. Похоже, не просто так от неё избавились прежние коллеги, и вовсе не из-за того, о чём она ему пела.

Молча приехали. Молча поднялись на сорок второй виртуальный этаж. Молча разошлись по своим апартаментам. Идти на доклад к Софии смысла не было. Галактическая Сущность Разума не только знала о благополучном завершении задания, но и то, что произошло между ними после. Сычёв, по крайней мере, прекрасно это осознавал. Понимала ли это Юла? Спорный вопрос.

Всю дорогу его занимало другое: зачем Пятёрица подсунула ему эту бессердечную меркантильную сволочь? Высший Разум никогда и ничего не делает просто так. На перевоспитание? Да с хмуля ли загуляли? Их нравственные вопросы людей вообще не колышут. С точки зрения человечества, Космический Разум аморален и безнравственен. Его стезя — изощрённая логика мышления, безэмоциональная и беспощадная.

Хотя надо отдать должное: человеческими аватарами они управляются очень по-человечески: с эмоциями, чувством юмора. Но это лишь игра, неотличимая от реальности. Чтобы, так сказать, общаться с плесенью на одном с ней уровне, изначально не пугая и не позволяя забиться в угол от осознания своей никчёмности, а пытаться думать, полагая себя ровней по Разуму.

Тогда для чего? София с помощью этой дряни создаёт для него очередной конструкт из разряда усложнения жизни, имитируя тем самым постоянство деградации? Мол, преодолевай. Напрягайся. Вполне возможно. Дима только сейчас задался вопросом, а зачем ему оставили амулет защиты? От кого? Изначально он защищал от закидонов Веры. Но их пути с ведьмой разошлись и вряд ли ещё раз пересекутся. Та партия отыграна. А оказалось, вот для чего.

Он вынес его от Четвёрицы только для того, чтобы в игре Пятёрицы чуть ли не собственноручно водрузить защиту на нового противника, лишая себя тем самым какого-либо преимущества. Но зачем из него сначала сделали оружие против баб, а затем этими бабами проклятущими его же и бьют, запретив это оружие использовать? А ведь в этом есть какой-то глубинный смысл. Но уж больно он глобален, и Сычёв до его понимания пока не дотягивался.

На сегодняшний день он лишь может предполагать, что константная деградация для развития человечества формируется исключительно женским началом. Если бы не они, мужчины бы поднялись до богоподобного состояния в своей эволюции. Женщина — природное зло. И нет зла страшнее женщины.

Именно они создают основные трудности для развития интеллекта. Сами дуры на любви помешанные и мужиков дураками делают, заставляя терять разумность при влюблённости. Даже мудрецы тупеют, начиная делать глупости, разглагольствуя о загадочности женской души и о непонимании её божественной сути. Хотя ведь ясен пень. Женщины сами недвусмысленно отвечают на этот вопрос: они созданы для того, чтобы их любили, а не для того, чтобы их понимали.

Любовь — это торжество розовых соплей над рассудком и является разновидностью психического заболевания, излечимого временем, потраченным человеком бестолку. Данное расстройство распространено исключительно в цивилизованном обществе, живущем в искусственной этической среде. Варвары, дышащие свободой от предрассудков, обладают иммунитетом от её пагубного воздействия. Им любить некогда. Они вместо возвышенных чувств просто их трахают. Так и хочется призвать: мужики, пожалейте баб, не давайте им свободу. Они от неё с ума сходят и вас доводят.

Женщина, получившая волю, в жизни неприхотлива, соглашаясь довольствоваться всего тремя вещами: неограниченным вниманием, неограниченными финансовыми возможностями и неограниченной властью над мужчинами. Она готова устроить ад любому избраннику, что не реагирует на неё должным образом. Даже если она притворяется, то он обязан любить её по-настоящему, только потому что она желает быть любимой и каких-то там консенсусов по данному вопросу не потерпит.

Влюбляя в себя, она дарует от щедрот своих мужчине минутные наслаждения, при этом возлагая на него пожизненные обязательства. А тут ещё религия подсуетилась, оказав любви медвежью услугу, объявив её грехом. А всё запретное — сладостно в эмоциональной составляющей, и каждая сучка уверена, что если очень хочется — то можно. А им любви очень хочется.

Женщины никогда не замечают того, что для них делают, воспринимая как должное, но всегда замечают, что для них НЕ делают. Недовольство женщин мужчинами с годами настолько возрастает, что остаётся только возрадоваться, что у феминисток нет своей атомной бомбы. Иначе человечество было бы физически уничтожено лишь по одной причине: «Психанула».

В раздрайве чувств Дима на автомате проследовал в свой кабинет. Находясь в задумчивости, он чисто машинально достал из дежурного чемоданчика раскладной стул странной конструкции. Да. В серебристом кейсе находилось в разобранном виде пляжное кресло-шезлонг с парусиновой основой. Никакого супер-пуперного оборудования в нём не было. Это, как он выяснил ещё при сборах, его переносное рабочее место.

Игнорируя кресло-реклайнер, Дима собрал шезлонг и, пристроившись на парусине, приступил к тренировкам. Он в последнее время проводил в них всё свободное время, настырно пытаясь как можно раньше освоить переход и начать по-настоящему работать. Включив хор в голове, так же автоматически сплёл правой рукой контроллер, абсолютно не осознавая: правильно ли он поставил пальцы. Просто под хорал в голове он перестал мучиться тяжёлыми мыслями, расслабился и в буквальном смысле слова поплыл по волнам величавого пения.

Голова закружилась, затошнило. Дима резко распахнул глаза, не понимая, почему ему так стало плохо, и вздрогнул, вытаращившись и расставив ноги, балансируя раскинутыми руками, чтобы не упасть. Он уже не лежал на шезлонге, а, шатаясь, стоял на красной дорожке чистилища. Несколько секунд, уставившись взглядом себе под ноги в утрамбованную красную землю, он героически боролся с тошнотой и головокружением. Наконец постепенно дурнота стала проходить, и Сычёв огляделся.

Круговой багряный закат весь мир чистилища делал красноватым. А в том, что это именно он, Дима не сомневался. Прямо перед ним стояла абсолютно чёрная фигура в длинной накидке. Почему-то в первую очередь в голову полезла ересь типа: перед ним смерть собственной персоной. Голова встречающего укрывалась глубоким капюшоном, не давая возможность рассмотреть лик. Но как только удалось сконцентрироваться, Сычёв решил, что перед ним чернорясочник. Один из тех, кого Саша Пушкин боялся больше всего повстречать на своём пути.

На чёрном одеянии просматривались элементы христианской символики. Мелкие, еле заметные, но тем не менее перепутать их с чем-либо было невозможно. Для Александра Сергеевича встретить подобного в дороге означало не просто «красный свет» — дороги нет, а беги в обратки без оглядки. А для Сычёва что могла означать эта встреча?

Дима не знал, как себя вести. Если это запрет, то надо убираться. Но только включил хор в голове, как фигура подняла голову, и Дима узрел лик. Старческое лицо с усами и бородой. Несоразмерно большие глаза со светло-карей радужкой и буквально точечными зрачками, что делало их нечеловеческими. Лицо худое, строгое, словно выточенное из красноватого камня.

Сычёву моментально пришло понимание, что перед ним Святой Дух, и он его проводник. Но что это за Святой — не знал, хотя чётко понял, что к нему следует обращаться «Церковник». Дима перестал пытаться сбежать. Угомонился, потушив в голове хор перехода. Расслабился и уважительно поклонился в пояс, посчитав это обязательным. А когда разогнулся, то в очередной раз вздрогнул.

Они переместились на территорию одного из приделов, и между ними располагалась надгробная плита с корчащимся от невыносимых мук духом. Дима в изумлении пригляделся к плазме, во что бы то ни стало пытающейся вырваться из камня. Но единственное, что понял, — это дух мужчины.

Затем перевёл взгляд на Святого, как бы спрашивая: «Зачем он здесь и что ему надлежит сделать?» Но Церковник, превратившись в изваяние, никак не прореагировал на его взгляд. Дима неожиданно вспомнил о страже. Огляделся. Бесёнка, сторожившего предел, нигде видно не было. Пришло очередное понимание, словно он об этом всегда знал: при Святом страж не появится. Церковник — залог его безопасности.

Сычёв снова перевёл взгляд на корчившийся дух в виде бесформенного бушующего плазменного костра, осознавая, что Святой перенёс его сюда не просто так.

— Кто это? — позволил себе вопрос Дима, ожидая ответ от сопровождающего.

Но провожатый даже не шелохнулся. Тогда молодой человек постарался как можно внимательней всмотреться в плазму, стараясь в её дёргающихся смазанных протуберанцах угадать знакомые очертания. С одной стороны, что-то в нём угадывалось, но с другой — хмуль его знает, что это за мужик. Он его точно в первый раз видит.

Минут через пять, понимая, что если он не предпримет каких-либо действий, то ничего не произойдёт, Сычёв со словами: «Пропадать так с музыкой», решительно подошёл и прикоснулся к плазме. И тут чуть в свои белые штаны не наложил. Дух, словно ястреб когтями, вцепился в рукав пиджака и в считанные доли секунды вскарабкался на Диму полностью, схватив мёртвой хваткой его за шею, и обвил призрачными ногами туловище.

Дима моментально отскочил назад и в порыве паники попытался скинуть с себя это прозрачное наваждение, но не тут-то было. Дух вцепился, как клещ, намертво. Мало того, он был нематериален и напоминал плотный сгусток холодного воздуха. Димины руки просто проходили насквозь, не в состоянии ухватиться за бестелесную субстанцию.

И тут дух, уткнувшись ледяным лицом ему в шею, как вампир при укусе, громко и безудержно… зарыдал. Да так самозабвенно, что Дима опешил. Он так и замер в шоковом состоянии, расставив ноги и раскинув руки. Ошарашенно вытаращив глаза и открыв рот, уставился при этом на Церковника. Но всё равно, что на икону посмотрел. Никакой ответной реакции.

Постепенно Сычёв начал приходить в себя. Он расслабился, насколько это было возможным. Выровнялся, опуская руки. А затем, вообще осмелев, постарался успокоить духа, обняв его невесомую тушку и поглаживая по воображаемой спине. Ощущение было такое, словно уплотнённого воздуха касался. Единственное, что однозначно ощущалось от прикосновения, — это холод.

Ещё через пару минут Дима попытался с ним заговорить, вернее, успокоить голосом, как рыдающего ребёнка.

— Ну всё, всё. Успокойся.

Это не помогло. Тогда он сменил милость на гнев, ибо ревун уже начал бесить.

— А ну молчать! — рявкнул он на истерика.

Дух чувствительно дёрнулся от испуга и замолк.

— Вот так, — уже спокойно проговорил расхрабрившийся Сычёв, продолжая гладить по призрачной спине духа. — Ты кто?

— Андрюха я, — плаксиво ответил дух, от чего Дима в очередной раз опешил, не ожидая, что тот ответит, да ещё столь чётко.

Но тут недоумение сменилось непониманием.

— Какой на хмуль Андрюха?

— Так Андрей Васильевич Сычёв я, — как-то разом успокоившись и с некой обидой, что его не признали, представился дух.

Он даже отринул от вожделенной шеи и, слегка отстранившись, упёрся прозрачным взглядом на своего потомка с видом: «Ты чего, пацан, не узнал предка?»

— Андрей Васильевич? — переспросил Дима, с одной стороны понимая, что это его прямой предок, но с другой — первый раз слышит о таком. — Ты мой предок в каком колене?

— Так, значится, пра-пра-прадед я твой, — продолжая удивляться, ответил дух, вроде как не веря, что его могут не признать.

Дима тяжело вздохнул.

— Ладно. С этим позже разберёмся, — закрыл он тему узнавания, стараясь не показывать свою полную некомпетентность в генеалогических вопросах рода. — Ты за что так наказан?

Дух тут же опустил призрачные глаза и признался:

— За баньку.

— За какую, на хмуль, баньку? Да слезь ты наконец с меня.

Сычёв в очередной раз постарался отцепить от себя обхвативший его дух, но тот вцепился ещё сильнее, запротестовав:

— Не-не! Не надо. Я не хочу обратно.

Дима, не зная, что с ним делать, тяжело вздохнул, как бы говоря: «Чёрт с тобой».

— Что за банька такая?

— Так за Яузой я баньку срубил, — начал объяснять дух Андрюха. — Десять целковых в управу снёс в качестве подношения за место. Добрая банька вышла. Большая. В четыре печи с парилками. В ней и попариться, и пивка с квасом попить. Да и откушать можно было от пуза. Дело было прибыльное. В мои бани и господа ходить не брезговали. Хорошая банька была.

— Дальше, — поторопил его Дима, заметив, как Андрюха подался в ностальгию.

— А чего дальше? — выдал дух, словно рукой махнул. — Восемь девок у меня при бане были. Молодые да в теле все.

— Публичный дом, что ли? — расцвёл выпускник школы разврата в ехидной ухмылке, признавая, что яблоко от яблони далеко не катится, а рядом с червями развращается.

— Да какой публичный дом? — в негодовании воспрянул дух, обидевшись. — Я ж говорю — банька у меня была. А девки стряпнёй занимались, отвары для пара готовили, ну и вениками махать были обучены. Гостей обихаживали по высшему разряду. Ну а коли кто под юбку полезет, то за отдельную плату давали кому ни попадя. Я доходу с этого не имел. Нет на мне греха сводника. Эт деньги ихние были. За то и работали. Сколько надавали мужикам — столько унесли.

— Интересная бизнес-схема, — опять хмыкнул Дима, но, поняв, что за подобное здесь так сурово не наказывают, ехидно поинтересовался: — А дальше?

— А чего дальше? — неподдельно удивился предок.

— Андрюха, — сменив улыбку на оскал, продолжил пытать его Дима, — ты дурака-то мне здесь не включай. Колись, за что к могильному камню приковали, или я тебя обратно в плиту запечатаю. Ты до сих пор не уразумел, за что страдаешь?

— За баньку эту и страдаю, — поник дух, начиная свою песенку про белого бычка. — Девки у меня были не дуры вроде как, а дуры полные. Из крепостных они, купленные. Вот и залетали по молодости, как обмылки под скамью. А чего мне оставалось? Кому они были нужны пузатые-то? Не выгонишь пинком под зад, да и денег было жалко, что за них заплатил. Какая ведьма была б знакома аль знахарка, но с такими бог миловал якшаться. Дружок помог. Он за парилку с девкой раз в неделю носил мне снадобья, а я той отравой у девок плоды вытравливал.

— Мля, — зло выругался Дима, уже поняв: а вот за такое ему тут вечность в плите куковать.

— Тольк не сильничал я, — тут же принялся оправдываться Андрюха. — Они сами ко мне прибегали да в ноги падали. Помоги, мол, Андрей Васильевич. Коли на сносях пойду, сдохну с голоду. Избавь от плода, а я, мол, отработаю. Вот я с ними в сговор и шёл. Так мы и жили: они пузатили, я распузивал, покамест сам в этой баньке по пьяни и не угорел на одной из девок. Вместе с ней.

Дима задумался, смотря на Церковника, не понимая пока, чем этому Андрюхе помочь. Святой неожиданно опустил голову, и его лик пропал в темноте капюшона, словно во мрак погрузился, давая понять, что помогать с этим вопросом не собирается.

Вопрос, конечно, был интересным. С одной стороны, предок наказан за нарушение законов эволюции. По сути дела, он убивал нерождённых детей. Но с другой — вина-то, скорее всего, должна была лечь на девок, решавшихся на аборт не пойми какими отравами. А он, вроде как, только пособник — банщик-гинеколог, мля. Поэтому и наказание не должно быть настолько тяжким, чтобы не вырваться из чистилища и тем более лечь клеймом на продолжающийся род. Сычёвы от него вроде как и не пострадали.

И только сейчас до него дошло, что всё это урок. София примерно о таких ситуациях и говорила. Вот греховный клиент, наказанный за нарушение вселенских законов. Каким-то образом его надлежит от этого наказания избавить и дать возможность возвышения. Но как?

— И что будем делать, Андрей свет Васильевич? — в раздумье поинтересовался Дима, как бы разговаривая сам с собой.

— Как что? — спокойно, без проявления уже каких-либо эмоций ответил дух. — Осознал я свою вину полностью. Злых намерений у меня не было. Наоборот, творил беззаконье из благих намерений. Коли и ты, как потомок, ко мне претензий не имеешь, то отпусти.

Вообще-то, Дима его и не держал. Это дух продолжал, как обезьянка, цепляться за шею. Но что-то щёлкнуло в голове, и он так же спокойно проговорил:

— Зла на тебя не держу. Отпускаю.

И развёл руки в стороны для эпоса картины.

Дух соскользнул с Диминой шеи. Завис перед ним на несколько секунд, словно пытался запомнить его лицо, а затем сначала медленно, а затем ускоряясь стал подниматься, довольно быстро скрывшись в низко нависших клубах тумана. Потомок проводил предка взглядом с чувством хорошо выполненной работы. Затем, улыбаясь, посмотрел на Церковника. Святой стоял с поднятой головой, и на его лице тоже застыла улыбка.

Дима низко поклонился в пояс. А когда разогнулся, то оказался на дорожке красной глины между пределами. Понимая, что его урок-миссия исполнена, он собрал левой рукой пальчиковый контроллер, запустил хор перехода в голове и, закрыв глаза, ещё раз низко поклонился.

Дурнота и головокружение возвестили о том, что переход удался, как и прежний, с первого раза. Открыл глаза и, кроме тошноты, ощутил себя взмокшим от пота. Он ведь принялся тренировать переход, даже не удосужившись переодеться. Да что там переодеться, он даже пиджак не снял.

Вставать оказалось затруднительно. Чувствовалась мышечная усталость во всём теле. Рубашка противно липла к спине. В трусах только что не хлюпало. Сычёв с большим трудом поднялся, осознав, что занятия с фитнес-тренером следует возобновить и поддерживать спортивную форму на должном уровне постоянно. Он даже не ожидал, что подобные прогулки будут отнимать столько сил. Хотя, может быть, эта усталость была вызвана нервным перевозбуждением. Вполне возможно, что дальше будет проще. А со временем вообще привыкнет.

Направляясь в закуток со стиральной машиной, где оставлял грязное бельё, он на ходу принялся скидывать с себя рабочее облачение, при этом вызывая ангельскую сущность:

— Емельян Ефимович.

Дедок тут же высунул голову из входного коридора.

— Подскажи, пожалуйста, можно ли что-нибудь сделать с дурнотой при перемещении?

— Какой-такой дурнотой? — изумился дед.

— При переходе из одного мира в другой меня тошнит, и голова кружится. Думал, что со временем привыкну, а нет. Не получается. По-моему, только с каждым разом хреновей становится.

Ефимыч задумался. Даже вышел полностью из-за угла, почёсывая бок.

— Ты ж ходок туды, — наконец выдал он, — вот и ищи косяк в родне да устраняй.

Дима замер у дверей кладовки со стиральной машиной, которой, кстати, ни разу не пользовался, успев при этом снять пиджак, рубашку и расстегнуть ширинку брюк.

— Так это что, кто-то из моих предков накосячил? — с удивлением уставился он на ангельскую сущность, только что поняв первопричину такого мерзкого состояния при переходах. — Но чем можно нагрешить, чтобы подобный эффект проявился?

— А мне почём знать? — резко вскинулся дедок, словно Дима его на горячем поймал.

— Мля, — недовольно протянул Сычёв, выговаривая не то самому себе, не то предкам, но Ефимыча поблагодарил за подсказку, решив, что этим непременно следует заняться прямо здесь и сейчас, иначе скоро со спецификой его-то работы вообще полоскать начнёт.