Глава 13. Локация 0, -0, -1. Анекдоты не придумывают, их воруют у жизни.

Лифт оказался единственный, но, как ни странно, ждать долго не пришлось. Ему предстояло спуститься в лечебный корпус на самый нижний, минус пятый этаж. От ознакомления с подземными блоками Нина Евгеньевна отказалась, мотивировав это довольно просто, мол, сам пройдись, осмотрись, не заблудишься — негде там блудить.

Дима послушался совета ангельской Силы и, спустившись, вышел в просторный светлый коридор, слева и справа которого за стеклянными стенами располагались одноместные реанимационные палаты. Притом многие были пусты. В четвёртой слева он увидел двух мужчин в белых халатах и ту самую мумию, что они привезли. Последнюю, похоже, отмыли и каким-то волшебным образом умудрились расчесать. Скелет в коже выглядел почти новеньким.

Один из медиков, устроившись за столом со стационарным компьютером, что-то при этом высчитывал на большом бухгалтерском калькуляторе. Он отчаянно грыз карандаш и его остатками черкался на листах бумаги, выложенных в рядок. Мужчина сидел спиной и стояние Сычёва за стеклом не видел. Второй медик колдовал с пациенткой, вернее, с её капельницей. Диму он заметил, но, видимо, приняв за вольно шатающегося туриста, тут же отвернулся и продолжил работу. Молодой человек, подумав, решил пока не мешать спецам и проследовал дальше.

Коридор оказался длинным. Метров сто, не меньше. Во всех палатах горел свет, даже в пустых. Что удивило: там, где лежали пациенты, практически ни в одной не было врачей. Дима даже подумал, что парочка в его палате единственная на всём уровне. Но это оказалось не так. Где-то примерно посередине из правого бокса вышел парень чуть младше Сычёва, в тренировочных штанах, футболке с эмблемой «Пума» и той же фирмы кроссовках.

Выглядел он не то уставшим, не то только что проснувшимся. Заметив Диму во всём белом, парень встал как вкопанный и удивлённо на него уставился. За стеклом палаты, откуда вышел этот спортсмен, просматривались две женские фигуры, суетливо колдующие над лежащим пациентом. Одна явно молоденькая, другая, судя по комплекции, достаточно зрелая. Причём обе были также одеты по-спортивному, что выглядело непривычно для больничного корпуса и тем более для реанимации.

— Привет, я новенький. Зовут Ди, — первым представился Сычёв, подойдя вплотную и наблюдая растерянность в глазах парня.

— Привет, — взаимно поздоровался «спортсмен», протягивая руку в белой перчатке, такой же, как и у Димы, — я Серый. А ты, как понимаю, новенький при Юле?

— Это она при мне, — пожимая протянутую руку, без доли сарказма ответил Дима.

— Ну-ну, — тоже не думая веселиться, «пронукал» явно уставший парень и, демонстративно отказываясь продолжать диалог, пошёл себе дальше.

Сычёв проводил его взглядом. Пожал плечами и продолжил обход.

В конце коридора палаты закончились и начались служебные помещения. Туалеты, душевые, мини-столовая, представляющая собой четыре стола с четырьмя стульями у каждого. То, что это столовая, Дима понял по нехитрым приборам на столах: соль, перец, подставка с салфетками. Где выдают еду и чем её едят, было непонятно. Кругом чистота, порядок и не то что лишнего, вообще больше ничего.

Одного прохода оказалось достаточно, чтобы понимать, что здесь и как. Поэтому, уперевшись в бронированную дверь, как в бомбоубежищах, закрытую на огромный вентиль и опломбированную, предназначенную, видимо, для аварийной эвакуации, он направился в начало, где ему и предстояла первая работа по профилю.

Дима вновь остановился у прозрачной двери нужного ему бокса, рассматривая внутреннее убранство и почему-то не решаясь войти. Палата выглядела достаточно скромно: две многофункциональных реанимационных кровати, стоящих вплотную. На одной — пациентка с капельницей, другая была пустой, и он интуитивно понял, что вторая дожидается его.

Слева от лежачих мест располагалось два сидячих. Письменный двухтумбовый стол с компьютером, за которым на простецком стуле сейчас восседал мужчина во врачебном халате и шапочке, продолжающий что-то черкать обгрызенным карандашом. Рядом какая-то приборная стойка с кучей мониторов и лампочек. У стойки также имелась столешница и стул, на котором сидел другой врач, также спиной к Сычёву.

Дима тяжело вздохнул, убеждая себя, что сколько бы не отлынивал от работы, работа его всё равно «отлынит» в конечном итоге по полной в хвост и гриву. Поэтому, взбодрив в себе рабочий настрой, уверенно вошёл в реанимационную, с порога представившись и как должное поинтересовавшись:

— Меня зовут Ди. Ну-с, как у нас дела?

— Погуляй ещё пару минут, — вместо ответа, не поворачиваясь, скомандовал тот, что огрыз с карандаш.

— Угу, — буркнул себе под нос Сычёв, осматриваясь вокруг, боковым зрением отмечая, что второй тоже не удостоился повернуться к нему передом.

Знакомство как-то сразу не задалось. Заметил в углу обычную стойку-вешалку, резко вспомнив, что неплохо бы скинуть с себя, наконец, пиджак с галстуком. Да и брюки с рубашкой снял бы, но ведь не так поймут. Облегчив себя на вес лишнего одеяния, он подошёл к пациентке, лежащей абсолютно голой, и без зазрения совести начал разглядывать. Заметил, что та также смотрит на него, и раз коллеги по реанимационной с ним разговаривать не желают, то решил поговорить с пациенткой.

— Тебя хоть как звать-то, болезная? — улыбнулся он ей по-свойски, наклоняясь.

— Она ещё не говорит, — поспешил разочаровать его рядом сидящий врач, тыкая одним пальцем по клавиатуре и следя за сменой графиков на экране.

— Света, — тут же опровергла коновала шёпотом пациентка.

— Света, — ёрничая, передразнил её Дима, устало присаживаясь на койку, игнорируя врачей так же, как и они его. — Как же тебя угораздило, Света, дожить до жизни такой?

Та промолчала. Да Дима и не надеялся на ответ. Он поднялся со вздохом. Обошёл тандем кроватей и улёгся на свободную, пока не понимая, как проводить процедуру перехода с пациенткой. Он ждал, когда лекари освободятся от своих очень важных дел и введут его в курс дела. Потому что ведут они себя так, словно уже уведомлены, что Сычёв должен прийти, а значит, и должны знать, что это первое его рабочее погружение. При этом Дима ни капельки не волновался. Даже сам удивлялся собственному спокойствию.

— Молодец, — тут же ожил медик с карандашом, уже цокая по клавиатуре и параллельно дожёвывая карандаш, — полежи пока. Она возбуждена, судя по показаниям. Сейчас ещё чуть-чуть, девочка успокоится и уснёт. Как установится нужная фаза сна, я дам отмашку на переход. Ваши кровати ментально связаны, поэтому окажитесь в том мире вместе. А там уж тебе и карты в руки.

— Понял. Жду, — равнодушно ответил Сычёв и закрыл глаза, расслабляясь и уже по привычке начитывая мантры.

Ждать пришлось недолго. Дима даже не рассчитывал, что спецы так быстро справятся. Минуты три-четыре, и кто-то из медиков, которые так и не представились, дал отмашку:

— Можешь переходить. Она готова.

К этому моменту Сычёв и сам окончательно успокоился, поэтому переход прошёл как по маслу.

Чистилище встретило привычным пейзажем. Рядом появилась девочка лет пятнадцати на вид, но никак не девятнадцати. В скромном сарафанчике в цветочек и лакированных туфельках на низком каблуке. Дима подошёл к ней вплотную и внимательно осмотрел. Девочка выглядела растерянно, но страха не проявляла, наоборот, излучала жуткое любопытство. Причём она рассматривала не окружающий инородный пейзаж, что любого новенького встречал мурашками по спине, а Диму.

Здесь она не выглядела скелетом, но и упитанной её назвать было нельзя. О таких принято говорить «недокормленная, кожа да кости». Каштановые волосы до середины спины кудрявились крупными завитушками. Наверное, если их выпрямить, то будут доставать до задницы. Лицо красивым назвать было затруднительно. Нос всё портил. Да и вообще черты лица были далеки от идеальных. Не уродина, конечно, но и не фотомодель. Хотя какая-то изюминка имелась: лицо запоминающееся.

Дима почему-то подумал, разглядывая её, что девчонка имеет явные еврейские корни. Что-то было в ней такое. Грудь практически отсутствовала. Под платьицем бюстгальтера не просматривалось в виду отсутствия необходимости. Зато карие глаза подкрашены и губы с признаками помады.

— Это ад? — первой, без каких-либо признаков испуга, начала разговор Света, оторвавшись от мужчины и оглядываясь по сторонам. — И что мы здесь будем делать?

— Ты такая худая от природы или тебя по жизни не кормили? — спросил Сычёв вместо ответа.

— От природы, — уверенно, не проявляя даже признаков страха, ответила Света. — У меня такая конституция. Я никогда не буду толстая. И мама была худая, и бабушка. У нас все женщины в роду такие.

— Ну почему, мы с тобой чуть позже разберёмся, а сейчас пойдём накрутим хвост той, по чьей вине ты парализована.

— Как? — неподдельно удивилась девочка, округлив глазки.

— Вот так, — пресёк её Дима, беря за руку и направляясь по дороге из красного грунта в сторону перекрёстка, где, словно памятник, их дожидалась чёрная фигура Церковника. — Судя по твоей оговорке, мама уже умерла?

— Маму я видела только на фотографиях. Она умерла при моих родах. Я жила с отцом.

— А бабушка?

— Бабушка ещё раньше умерла. Папа сказал, что от рака.

— Дай угадаю, — хмыкнул Дима, — от рака матки?

— Таких подробностей не знаю, — потупилась Света.

— Отсюда следует, — сделал вывод молодой человек, корча из себя крупного диванного специалиста, — что всем женщинам твоего рода уготована смерть от причинного места в той или иной степени. Вот сейчас мы эту суку, ой, прости, родственницу твою дальнюю, за кого твой бабий род страдает, и будем от вашего общего наказания освобождать.

— Как? — вновь непонимающе вскинула она вопросительный взгляд на сопровождающего.

— Для начала запомни следующее, — как можно увереннее принялся негромко поучать Дима. — В любом роду существует обязательная солидарная ответственность. Ты отвечаешь за прегрешения предков, твои потомки ответят за твои косяки в жизни. Но ты, живущая сейчас, имеешь возможность исправить прошлое. Для этого надо найти грешницу, помочь ей осознать содеянное, простить и отпустить. Поняла?

— Поняла, — тем не менее непонимающе глядя на Сычёва, ответила та, задавая следующий вопрос: — А как мы её найдём?

Она явно начала волноваться. И, судя по всему, девочку пугал чёрный призрак, бездвижно стоящий на перекрёстке, к которому они направлялись.

— А вон видишь впереди Святой Дух стоит, нас дожидается. Вот он и проводит. И предупреждаю. Это чистилище, девочка. Шаг влево, шаг вправо, и ты отсюда уже в реальный мир не выберешься.

Света понимающе кивнула и ещё сильней вцепилась в его руку.

— Делай всё как я, — шёпотом скомандовал Дима, когда они уже подходили к проводнику.

Девочка, сосредоточенно смотрящая на фигуру в монашеском одеянии со спрятанными в рукава руками и полностью скрывающим лицо капюшоном, напряжённо кивнула. Остановившись на расстоянии, как в прошлый раз, чтобы между ними уместился камень чистилища с пойманным в нём духом, Сычёв почтительно поклонился в пояс. Света, как кукла, повторила это действие.

Разогнувшись, они оказались возле плазменного костра на могильном камне. Девочка от вида подобной невидали перепугалась, чуть ли не подпрыгнув, и тут же попыталась спрятаться за Диму, но тот не позволил.

— Я за тебя с этой тварью, прости, твоей родственницей, разбираться не буду, — тихо проговорил Сычёв, всматриваясь в обезумевшего духа.

Девочку заколотила крупная дрожь, и она заметно побледнела. Дима, испугавшись, что Света сейчас рухнет в обморок, нагнулся и, всматриваясь в её искажённое страхом лицо, как можно спокойней проговорил:

— Соберись. Тебе здесь ничего не грозит. Входи с ней в контакт.

— Как? — чуть не плача, давясь, вполголоса проскулила трусиха.

— Коснись духа рукой.

— Я боюсь, — зашипела девочка, судорожно вцепившись в Диму обеими руками.

— А ходить снова хочешь? — зашипел он в ответ, резко став злым. — А дожить до старости хочешь? Это бестелесный дух. Он ничего не сможет тебе сделать. Подумаешь, слегка похолодит. Но общаться с ней придётся тебе. Так что давай. Я буду помогать подсказками.

Девочка ещё с минуту боролась сама с собой, затем, на удивление, решительно сделала шаг вперёд и протянула руку, при этом другой ещё крепче вцепилась в Димины пальцы, чуть не стягивая перчатки. Она, оказывается, решившись на подвиг, закрыла глаза и не видела, как дух рванул из камня ей на шею, поэтому не так сильно испугалась, как это сделал Дима в свой первый раз. Почувствовав холод, лишь слегка дрогнула, но глаз так и не открыла, продолжая стоять как замороженная.

— Спроси, — начал молодой человек своё суфлёрство, — как её зовут и кем она тебе приходится.

— Её зовут Мария, — с неким удивлением ответила Света спустя с десяток секунд, открывая глаза. — Маша. И она бабушка моей бабушки.

— Заставь её признаться в прегрешении и следи, осознала ли она то, что натворила?

Наступила гнетущая тишина. Света ничего не стала говорить, но, судя по её выпученным глазам и общему выражению лица, она внимательно слушала.

— Да как же ты могла? — минут через пять с детским негодованием выдавила из себя девочка, но продолжила слушать дальше.

Ещё через некоторое время она с тяжестью в голосе и слезами в глазах проговорила:

— Я прощаю тебе всё, что ты со мной сделала. Что сделала инвалидом и приковала к кровати. Что так рано оборвала жизни мамы, бабушки и прабабушки, наверное. Мне кажется, мы все сделаем из этого урока выводы. Я отпускаю тебя, Мария.

Дух из бесформенного моментально преобразился в худую до безобразия женщину с печальным ликом, явив собой образчик современных анорексичек. Отстранился от девочки, повиснув тряпкой напротив. Печально улыбнулся и отправился на возвышение. Первое дело сделано.

Света шагнула назад, поравнявшись с Димой, и, взглянув на него, продолжая удерживать плаксивое выражение на лице, спросила:

— Мне обязательно тебе рассказывать о том, что она наделала?

— Нет, конечно, — почесал Сычёв как-то сразу зачесавшийся нос. — Но до жути любопытно. Прям в одном месте так и свербит. Интересно же, за какие грехи так наказывают. Мы ведь живём и творим чёрт знает что, даже не подозревая о последствиях. Ну хотя бы в общих чертах, чтобы самому на подобные грабли не наступить.

Девочка впервые за время пребывания в этом жутком месте, несмотря на слёзы в глазах, улыбнулась.

— Вам, мужчинам, это не грозит. А у меня на подобное ни ума, ни фантазии бы не хватило. Если бы кто рассказал другой, решила бы, что меня просто дурят. В общем, дело было в гражданскую войну. Мужа убили, и она осталась одна с маленькой дочкой на руках без средств к существованию. Кругом разруха. Голод. Она не нашла ничего лучше, как пристроиться к армейскому обозу Деникина в качестве полковой жены, работая шлюхой за еду. Хотя, как утверждает, спала только с офицерами.

— И что, за проституцию такое наказание? — удивился Дима, думая, что в этом и является нарушение законов мироздания.

— Нет, — хитро улыбнулась Света. — Кто-то из них «наградил» её венерическим заболеванием. Она не знала названия. Лечить было некому, да и денег не было. Она обиделась на всех мужиков разом и пошла налево и направо их всех заражать. Притом бесплатно, и не только офицеров. По несколько десятков за день. В общей сложности почти полторы тысячи белогвардейцев вывела из строя. А когда до них дошло, то её поймали и зверски убили. Сожгли на костре, посадив на него тем местом, которым она их удовлетворяла.

— Мля, — необдуманно при Святом ругнулся Дима, — жёстко. Вот уж по истине: «нарочно не придумаешь». Да. За лишение полутора тысяч мужчин детородной функции, а лечиться им тогда было негде и некогда, подобное наказание вполне допускаю.

И посмотрев на застеснявшуюся от своего рассказа девочку, спросил:

— Идём дальше?

— Идём, — согласно кивнула та, как бы говоря, а что ещё остаётся делать.

Они вновь почти синхронно поклонились проводнику по потустороннему миру, а разогнувшись, оказались посреди каменистой пустыни. Дима в подобном месте оказался впервые. Пейзаж на удивление напоминал марсианский, каким он выглядит на снимках с марсоходов. Красноватый песок. Красноватые камни. Красные холмы пересечённой местности, и всё. Это, конечно, было уже не чистилище, но недалеко от ада с котлами-самоварами.

Между ними и Церковником размазалась единственная душа во всём обозримом пространстве. Именно размазалась. Тётка, сложно определить возраст, но уже не девочка, прозрачная, но чуть плотней, чем плазма в чистилище, широко разбросав слоновьи ножищи, буквально растеклась жиром по песку среди булыжников. Сколько в ней было весу, Дима ещё больше затруднялся ответить, чем на вопрос о возрасте. У него в глазах весов не было, поэтому на глаз никогда не мог определить вес другого человека.

Тётка беспрестанно рыдала и что-то жрала эфемерное. Только съест, как в ручищах тут же появляется опять нечто съедобное, и она, не прекращая рыдать, снова приступает к его поеданию.

— О, — со смешком воскликнул Дима, — кажется, мы нашли ту, кто весь ваш род объедает, делая из будущих поколений доходяг: кожа да кости.

— Это кто? — раздельно проговаривая слова, поинтересовалась Света, разглядывая безразмерную тётку.

— А что тут непонятного? — продолжал ехидничать Сычёв. — Это родственница твоя, не знаю в каком колене. Не исключаю, что данная особь и померла от обжорства. Вот только почему она такое значительное наказание получила, что тянется на все будущие поколения — непонятно.

— Это грех чревоугодия? — осторожно поинтересовалась Света.

— Девочка моя, — наставительно проговорил Дима, — ты про грехи церковные забудь. Здесь это не работает. Нет, какие-то и здесь значимы, но только если они влияют на процесс эволюции. Обжорство, оно, конечно, грех, но это касается, в первую очередь, конкретной персоны. И за подобное человек ещё при жизни карается болезнями. Другое дело, если обжорство конкретно этой особи не позволило ей нарожать детей, что было свыше запланировано. Но почему её наказание отражается в виде вашей худобы, а не как-то по-другому?

— Может, она не смогла осознать свой грех? — позволила себе высказать предположение Света.

— Может быть, — задумчиво проговорил Дима, — но вряд ли. Видишь, она ревёт. Скорее всего, она понимает, но ничего с этим поделать не может. Она не может преодолеть стремление постоянно жрать. У неё, видимо, не хватает силы воли. Если она у неё вообще имеется.

— И что делать?

— Ну, сначала иди познакомься. Порасспрашивай за жизнь.

Света кивнула и сделала пару шагов к давно умершей родственнице, при этом потащив за собой и Диму, не желая ни при каких обстоятельствах отпускать его от себя. Встав на этот раз рядом и смотря на девчонку, он с удивлением сделал для себя ещё одно открытие: девочка говорила, но Сычёв её не слышал! И тётка что-то ей отвечала сквозь слёзы с набитым ртом. Духа Дима тоже не слышал, но с этим, в принципе, был согласен. Здесь родственные диалоги, его не касающиеся.

Разговор продолжался недолго. Света повернулась к своему поводырю, и вот тогда он её услышал.

— Ты оказался прав. Она не может себя заставить не есть и от этого страдает. Она думает, что это её наказание, и поэтому не сопротивляется. У неё совсем нет силы воли, — девчонка смешно завалила голову набок и надула щёки. — Это, — она ткнула пальчиком свободной руки в обжору, — бабушка той самой Марии, которую мы только что отпустили.

— Прекрасно, — совсем нерадостно проговорил Дима. — Что-то у тебя через поколение косяк за косяком.

— И что делать?

— Сейчас бы зеркало сюда, — углубившись в рассуждение, проговорил Дима себе под нос, напряжённо соображая, как решить возникшую задачу.

Света, простота душевная, повернулась к Церковнику и по-простому поинтересовалась:

— А можно зеркало?

У Димы глаза на лоб полезли, когда рядом на камне сверкнула запрошенная принадлежность. Небольшое, десять на пятнадцать сантиметров, в деревянной оправе. «А разве так можно было?» — заклинила у него в голове мысль. Но, придя в себя от столь нежданного подарка, он поднял зеркало. Улыбнулся, смотрясь на себя красивого, и приступил к обучению, как оказалось, вполне толковой девочки.

— Сила воли имеет простую формулу: только заставив себя, можешь себя заставить.

— А она не может себя заставить.

— Не перебивай, — взглядом строгого учителя одёрнул он торопыгу. — Заставить себя — это воля, а вот сила у этой воли — злость. Внутренняя злость на самого себя. Её ещё называют спортивная злость. Злость — это энергия воли.

— Понятно, — кивнула Света.

— Ничего тебе ещё не понятно, — продолжая отыгрывать строгого учителя, скривился Дима. — Когда мы перестаём злиться на себя, мы становимся вот такими, — и он указал на ревущую и жрущую тётку. — А теперь для чего нужно зеркало. Можно было, конечно, и без него, но с ним легче. Видишь ли, Света. Каждая наша эмоция отражается на лице в качестве мимики.

Девочка кивнула, соглашаясь и при этом продолжая внимательно слушать.

— Так вот, обратный процесс тоже имеет место быть. Если ты состроишь на своём личике гримасу какой-нибудь эмоции, например безудержной радости, и будешь удерживать эту искусственно наложенную маску, то уже через минуту, несмотря на настрой до этого, будешь ощущать радость. Именно так, например, артисты входят в роль перед выходом на сцену. Они садятся перед зеркалом в гримёрке и надевают на лицо ту эмоциональную маску, которую им необходимо будет отыграть в спектакле. Поняла?

— Да, — неуверенно ответила девочка.

Дима, видя её колебания, протянул зеркало и предложил:

— На, попробуй на себе.

Света взяла, повертела его и уточнила:

— А что пробовать?

— Давай начнём с радости. Изобрази на лице безудержное веселье и держи маску до тех пор, пока не скажу.

Она, понимая, что будет выглядеть полной дурой, тем не менее скромно сама себе улыбнулась.

— Сильней, ярче, — приказал учитель, неудовлетворённый практикой ученицы.

Та послушалась и начала откровенно корчить гротескные рожицы, но Дима её не останавливал, потому что все они так или иначе выражали безудержное веселье.

— Хватит, — прервал он её дурачества примерно через минуту и отобрал зеркало.

На лице девчонки осталась удивительно лучезарная улыбка, которую молодой человек тут же отметил как её достоинство. Улыбающаяся, она выглядела значительно симпатичнее.

— Прикольно, — изрекла расцветшая в радости Света. — А действительно прикольно. И что, так можно любую эмоцию в себе вызвать?

— Почти, — остановил её ликование Дима, не собираясь детально разбирать этот процесс. — Так вот, тебе надо заставить твою пра-пра, не знаю кого, разозлиться на саму себя. Надо запустить в ней ядерный реактор свершений. Заставь её строить самой себе злые рожи, ну, в общем, ты поняла. И отпусти ты мою руку. Мне бежать здесь некуда.

После выданного инструктажа он вручил ей обратно инструмент преображения настроения и указал на цель.

Спектакль продолжался больше часа, наверное. Дима как фильм посмотрел, удобно устроившись на жёстком камне. Только фильм был нудный. Одно и то же. Одно и то же из пустого в порожнее. Но девчонка оказалась упорной. Видимо, годы, проведённые в инвалидной коляске, давали о себе знать. Вырвавшись на просторы потустороннего мира, она развила такую бурную деятельность, что были бы тут черти — им бы стало тошно.

Сначала ей ни в какую не удавалось разозлить рыдающую обжору, но зато сама рассвирепела, сделавшись краснее песка. Дима не слышал их препирательств, так как кино было немым и без музыкального сопровождения под расстроенное пианино. Но смотрел на эмоционально насыщенную картину с удовольствием. По началу. Приелось достаточно быстро.

Но вот когда под конец тётка начала сдаваться и хоть эпизодично, но корчить злую моську в зеркале подносом, которым ей тыкала в лицо Света, картина поменялась. Она всё больше и больше заводилась. Начала орать на собственное изображение, тем самым забывая про корм в руках. А под конец так завелась, что из её призрачных глаз искры посыпались. Вернее, изо рта слюни брызгами с кусочками корма.

Она перестала реветь и жрать, забивая рот непонятно чем. С этого момента тётка резко начала худеть. Прямо на глазах. А чем стройнее она становилась, тем больше уплотнялась и яростнее накидывалась на своё отражение в зеркале. Дима тогда ещё неожиданно вспомнил: «Вроде как привидения в зеркалах не отражаются. Но может, это зеркало какое-то особое? Как раз для них?» В подробности вникать не стал и у Церковника спрашивать не собирался. Работает, и ладно.

В конечном итоге тётка похудела до такой степени, что, явно уплотнившись в своей прозрачности, принялась плавно отрываться задницей от камня, на котором восседала. И тут Дима словно опомнился.

— Света, — жёстко и достаточно громко скомандовал он, в надежде, что она его услышит, — прощай и отпускай её. Она готова.

Девочка услышала. Продолжая удерживать зеркало перед лицом родственницы, она сначала обернулась, вопросительно уставившись на Диму, но потом, видимо, вспомнила, для чего она вообще всё это затевала, спрятала зеркало за спину и, смотря женщине в призрачные глаза, проговорила:

— Я прощаю тебя и отпускаю.

Как ни странно, но Сычёв услышал эту фразу, словно она в этом ритуале особенная и к внутреннему родственному диалогу не относится. Призрак замолчал. С улыбкой и удивлением смотря прямо в глаза потомку, словно пытался запомнить её лицо и, кивнув, медленно поплыл вверх, запрокинув голову и смотря куда-то в красновато-хмурое небо.

Довольная, раскрасневшаяся девчушка подскочила к Диме и торжественно вручила ему зеркало, всем видом гордясь собой, типа, вот она какая. Тот поднялся с камня, отряхнулся. Положил на него зеркало, понимая, что подобный артефакт вынести отсюда не получится. Погладил Свету по головке, как маленькую девочку, на которую она и была похожа. И, как и положено учителю, похвалил:

— Молодец. Пятёрка тебе.

Посмотрел на стоящего памятником Церковника. Тот, не скрываясь за капюшоном, улыбался, тоже, похоже, довольный работой девочки. Дима взял подопечную за руку, давая понять, что пришла пора прощаться с этим негостеприимным миром, и они синхронно поклонились в пояс Святому Духу, благодаря за помощь.

Переход сработал в очередной раз как часы. А вместо мерзких ощущений у Димы на душе стало тепло и радостно. Вот только реальность встретила его невесело. Громко пищала аппаратура, а к его вене на сгибе локтевого сустава тянулась капельница. Да всё бы ничего, но над ним нависла небритая морда мужика в белом халате, в глазах которого бушевало желание убивать.

— Ты дебил? — заорал он на возвращенца с того света. — Ты вообще (мат, констатирующий высшую степень неадекватности реципиента)? Ты что вытворяешь?

Очередной мат, указывающий, какой он нехороший человек.

— Ты чего орёшь? — взаимно повысил голос Дима, пытаясь подняться.

Но доктор, применив недюжую силу, уложил его обратно и в психе выдернул иглу из вены, вкладывая вместо неё бинтовой тампон и с такой же силой сгибая руку в локте, чуть не ломая бедную, но при этом начиная успокаиваться.

— Лежи. Я ещё рекланты не снял.

И только тут Сычёв осознал, что не только к капельнице был пристёгнут, но и к аппаратуре. Эти рекланты, больше походившие на хитро устроенные датчики без проводов, оказались на всём его теле, начиная с головы и заканчивая ногами. Как на верхнюю часть тела прилепили, было понятно: рубашка расстёгнута и распахнута. Но как на ноги в застёгнутые брюки — закралось подозрение. По крайней мере, для того чтобы их снять, ему пришлось оголяться до трусов в положении лёжа.

Время, потраченное на отцепление его от шайтан-машинки, успокоило всех окончательно. Наконец, поднявшись с реанимационной кровати и застегнув рубашку, Дима поинтересовался:

— Что случилось? В какой ларёк панику завезли?

— Случилась почти двенадцатичасовая кома, — уже спокойно ответил второй доктор, укладывая разноцветные ампулы в белый чемоданчик.

— Вы хотите сказать, что мы с ней ходили двенадцать часов? — не поверил Сычёв в озвученную информацию, так как, по его внутренним ощущениям, он был там от силы часа два.

— Вот именно, — подтвердил лекарь. — Так долго нельзя без последствий там находиться. Разве ты не знаешь, что время в том мире не линейно? Иногда один к одному, иногда один к пяти. Вот ты сколько там был по ощущениям?

— Пару часов, — признался Дима.

— А здесь прошло двенадцать. Вот и посчитай коэффициент. Но знаешь, что нас больше всего в этой ситуации взбесило? — вновь начал заводиться небритый мужик в халате, и тут же сам ответил на свой вопрос: — То, что твой организм никак не отреагировал на столь длительную кому. Вообще никак. Даже в простом сне происходят изменения в организме. Но, похоже, только не в твоём случае. Ты кто такой?

— Я человек, — недовольно ответил Дима, смотря прямо ему в глаза, как-то сразу вспомнив подарок Нины Евгеньевны на сегодня. — И это вы могли прекрасно диагностировать, раз подключили свою шайтан-машинку.

— Но так не бывает, — принялся докапываться врач.

— Всё, — Сычёв резко прервал дебаты, — закончили орать на эту тему.

Затем сделал вид, будто прислушивается к собственному организму, и добавил:

— И не врите. Есть изменения. Жрать хочу, — и, взглянув на Свету, которая, несмотря на полное истощение, заметно улыбалась, рявкнул уже на неё: — А ты чего ржёшь? Тебе, кстати, тоже теперь надо жрать, как твоя родственница. Как, кстати, её хоть звали?

Девушка прошептала одними губами, но из-за пищащей аппаратуры Дима не расслышал, поэтому наклонился ухом к самым губам. После чего выпрямился и повторил, что услышал:

— Марфа Никаноровна, — хмыкнул он и добавил: — Вот и начинай жрать, как твоя Марфушенька-душенька. Как не в себя.

Сычёв забрал с вешалки пиджак, по-пижонски закинул за плечо и вышел вон из палаты.