Глава 1. Локация 0. В органах работают профессионалы, способные сделать всех даже без вины виноватыми.

Дима спал как младенец: сладко и безмятежно. Ему снился, как и положено молодому человеку его возраста, красивый сон с эротической начинкой. Но вот что конкретно — не запомнил. Потому что, даже не удосужившись разбудить, его жёстко взяли в захват под белы ручки, стащили вместе с матрацем на пол и куда-то поволокли спиной вперёд. Хорошо, что не вперёд ногами.

Жалкие попытки отбрыкаться успеха не возымели. А когда до сонного осознания дошло, что его волокут по больничному коридору, Дима вообще перестал сопротивляться и впал в ступор. Мысли скакали горными козами по его мозговым извилинам, оглушая копытами и издевательски мекая. Он ведь только что был в раю, и на тебе — больничный ад реальности.

Вытянутые ноги, скользившие по линолеуму пятками, замотанные грязными бинтами и одетые в пижамные штаны, моментально дали понять, что его вернули в реальность в том виде, в каком забрали. Но сделали это как-то неправильно. За время, проведённое в виртуальной школе, здесь должны были пройти доли секунды. Поэтому оказаться он должен был в кабинете Сан Саныча, мимо которого его только что проволокли.

Тут до него дошло, что голова кружится и очень хочется спать. Так сильно, что брось его сейчас носильщики, он моментально вырубится, не долетев до пола. Но те не бросали, а продолжали тащить в неизвестном направлении. Дима задрал голову, повертев из стороны в сторону, стараясь рассмотреть похитителей его тела, и тут опять чуть не уснул, потому что глаза тут же закрылись от дикой усталости. Но при этом всё же успел понять, что тащат его два санитара.

Вот только когда поволокли вниз по лестнице, а пятки больно начали пересчитывать ступеньки, Дима вновь был вынужден краткосрочно вынырнуть из полусонного состояния и помочь насильникам, перебирая ногами, изображая лунную походку. Быстро надоело. Попытался подтянуть ноги, повиснув на несунах, но ни сил, ни гибкости не хватило задрать их выше головы.

Наконец оказался на улице. Определил это по порывистому ветру, резко забравшемуся под безразмерную пижаму, и громкому шуму множества машин: где-то рядом была дорога. Да ещё, чёрт бы их побрал, штаны начали спадать, оголяя зад и держась исключительно на переде. Трусов на нём не было. Стационар зажал нижнее бельё.

Санитары на всём протяжении пути ни разу не остановились, не задержались, не перекинулись ни словом. Тащили молча, мощно, как два бульдозера на сцепке. И вот они резко встали как вкопанные, подняли Диму на ноги и, не поворачивая, спиной вперёд кому-то передали, как эстафетную палочку, впервые заговорив. Один из санитаров солидным басом отчитался:

— Нате вашего задержанного.

— Что это с ним? — тут же прозвучал чуть ли не детский испуганный голосок. — Он что, при смерти? Нахрен он нам такой нужен!

При этом руки держащих поменялись, и захват за подмышки стал не столь болезненно крепким. Димино тело держали скорее напугано, исключительно боясь, что оно упадёт. Но с другой стороны — ни в коем случае не желали его выпускать из цепких рук.

— Под укольчиком он, — буркнул всё тот же бас. — Никто ж не сказал, что вы его забирать будете.

— И что нам теперь с ним делать? — спросил другой голос из-за спины, более зрелый.

— Да ничё, — с облегчением выдохнул один и тот же говорливый санитар, — через часок-другой очухается. Да, глядишь, пока везёте — растрясётся. Укольчик так себе, слабенький. Простое успокоительное.

— Ничего вы его успокоили, — буркнул молоденький. — Как нам теперь его транспортировать?

— Волоком, — в недоумении пробасил санитар, — вам, чай, не привыкать.

Послышались уходящие шаги, и Дима приоткрыл один глаз, стараясь не выдавать, что его, кажется, уже растрясли и он начал выходить из липкого, необоримого сна. Две гориллы в белых халатах с закатанными рукавами и безразмерных белых шапочках, зацепленных на лопоухие уши, шагали вразвалочку обратно в больничные двери, которые учтиво придерживала та самая медсестра, что в первый день встретила его с допросом в туалете.

И тут Дима понял: психушка для него закончилась, а вот куда его отсюда этапируют, догадался практически сразу — в полицию. Это до него дошло, когда два полицейских и выскочивший из-за руля им в помощь третий не совсем ласково принялись упаковывать его в легковушку неопределённой иномаркости.

Сначала в салон залез щупленький и с подростковым задором принялся суетливо командовать: «Давай-давай, на меня». Он затягивал Димину тушку на заднее сидение, заваливая размякшее тело на себя. Второй толкал, ухватив задержанного за широкие штаны, от чего те принялись трещать в его руках, вызывая у полицейского неудержимо льющийся мат. Блюститель порядка на полном серьёзе боялся, что потом ещё заставят отвечать за порчу муниципального имущества в виде казённой больничной пижамы.

Третий схватился за ноги и как-то ловко сунул их в салон одновременно с головой, отчего Дима оказался в нескромно согнутом положении с задницей наголо, что явно нервировало второго. Он почему-то категорически отказывался притрагиваться к оголившейся части руками. То ли брезговал, то ли боялся заразиться чем-то психически заразным.

Но всё же через минут пять кантования наряд полиции благополучно справился с поставленной задачей. Хотя изначально издевавшийся над ними Дима в конце концов просто решил им помочь. Вернее, вынужден был помочь, иначе они бы его сломали к чёртовой матери. Да и голый зад надоело светить кому ни попадя.

Сколько ехали, конвоируемый не запомнил. Вместо того чтобы растрясти, его, наоборот, укачали, и он снова уснул. Притом по-настоящему. Проснулся, когда его тушку стали вытаскивать наружу. К этому времени Дима уже более-менее соображал, но по какому-то наитию решил прикинуться не транспортабельным, понимая, что в этом состоянии у него будет больше времени на изучение обстановки и принятие решения. Его пока не воспринимают адекватным, поэтому общаются между собой, не обращая на задержанного внимания.

Отыгрывая роль вдрабадан обколотого, Дима, повиснув на руках полицейских и перебирая заплетающимися ногами, мутным взглядом конченного наркомана цепко осматривал окружение. Зачем ему это было нужно? Он не знал. Но помечал детали и мысленно выстраивал маршрут, как бы рисуя карту в голове.

Но это, по сути, не понадобилось. Буквально за первым же поворотом коридора его втащили в небольшой кабинет. Тот, что поздоровей, перехватил доставленного обеими руками за грудь и, протащив пару шагов, брякнул размякшую тушку на жёсткий стул, который при этом даже не покачнулся. Ещё раз перехватил за подмышки, прижав Димино лицо к своей вонючей потом форме, и усадил, как положено сидеть на стуле без перекосов. Всё это производилось в полной тишине.

Только отойдя обратно и отдышавшись, полицейский доложил:

— Вот, товарищ капитан. Задержанный доставлен.

Дима понял, что его под белы ручки доставили, что называется, с корабля на бал допросов. Мусора — волчары позорные, даже не дали отсидеться в тишине камеры, где он мог бы обдумать свои дальнейшие действия и подготовить правдоподобную ложь. Молодой человек не нашёл ничего лучше, чем продолжить играть неадекватного гражданина, обколотого до полусмерти успокоительным.

Стул, на который его усадили, стоял зажатый между двух столов. За ними сидели люди, одетые в белые парадные рубашки с коротким рукавом. Слева щупленький, но явно жилистый, с мордой урки и косым шрамом на лбу. Справа — детина богатырской наружности, с румяными щеками, со стриженной чуть ли не налысо головой, посаженной на плечи без шеи. И оба неотрывно смотрели на Диму. Но если взгляд урки был презрительный и кислый, то вот у богатыря он был пристальный, колючий, просвечивающий подобно рентгену.

Дима, не найдя ничего хорошего в смутно увиденной картинке, закрыл глазки, дополнительно обмяк и повалился на пол, предварительно зацепив плечом стол, чтобы башку себе не разбить при падении. После чего свернулся калачиком и расслабился, понимая, что если его не станут бить, то он ещё поспит чуток. Но неожиданно в кабинете заговорили, и Дима навострил уши.

— Он чё, бухой или нашырялся? — раздался вопрос со стороны урки.

— Санитары сказали, что ему укол успокоительный вкатили, — начал оправдываться полицейский с подростковым голосом. — Они сказали, что через пару часов очухается. Так что, в камеру его тащить?

— Не надо, — пробасил богатырь, поднимаясь с кресла, и, судя по скрипу стола, лёг на него, разглядывая якобы спящего задержанного, после чего скомандовал: — Свободны.

Полицейский наряд шустро и, судя по суетливости, с радостью покинул допросную.

— Вась, и на кой он тебе нужен в таком виде? Пусть бы в камеру оттащили. Завтра проспится, и допросишь.

— Да нет, Миха, — ответил ему здоровяк, — нельзя его в камеру. Иначе опять потеряется. На-ка вот взгляни на это.

Что-то зашуршало на столе верзилы, затем зашелестело на столе урки.

— И что? — непонимающе спросил тот, кого назвали Миха, пролистав несколько страниц.

— А ты на морду его лица глянь повнимательней.

Тощий вышел из-за стола и, обойдя, наклонился над свернувшимся клубочком Димой. Из уст Михи шёпотом послышался мат, подразумевающий высшее недоумение, переходящее в восторг, как при явлении божественного чуда.

— Вот и я о том же, — довольно хмыкнул бугай. — Да не такой он, Миха, и неадекват, как старается притворяться. Да ведь, Дмитрий Вячеславович? Может, хватит дурку валять? Как очень часто поговаривают в этих стенах: «Раньше сядешь — раньше выйдешь».

С этими словами богатырь присел в крутящееся кресло, отчего то жалобно заскрипело, а вот напарник остался стоять над задержанным, даже не шелохнувшись. У Димы, как назло, при этих словах сон вообще как ветром сдуло. Он ещё полежал несколько секунд, соображая, что же ему делать, и тут в голову словно эврика ворвалась мысль: «А что, в общем-то, произошло? Что я такого предосудительного и противозаконного сделал? За что меня можно посадить?»

Он открыл глаза, осматривая пол и ботинки под столом здоровяка, непонятно сорок какого размера. Улыбнулся пришедшей в голову идее и, кряхтя, словно старый дед, поднялся. Продолжая улыбаться, осмотрел наглого урку, стоящего прямо перед ним. Затем осмотрел мордоворота-детинушку и, в очередной раз покряхтывая, пристроился на намертво вмурованный в пол стул, расслабляясь и приготовившись стоять на только что сформированной позиции.

— Ну чё, сучоныш, наигрался? — распустил крылья урка по имени Миха, угрожающе шагнув к улыбающемуся Диме, явно от всей своей уркаганской души собираясь заняться рукоприкладством.

Дима дрогнул. Уж больно реально тот наехал. От такого, в принципе, ничего другого ожидать и не приходилось. А так как драться он не умел, то не умел и терпеть побои. Он даже напрягся, инстинктивно пряча глаза, готовясь получить увесистый удар по морде, но злого полицейского остановил добрый:

— Сядь, Миха, не кипишуй. Гражданин сам всё сейчас расскажет. Он же не идиот. Прекрасно понимает, что чистосердечное признание смягчает наказание. Правда ведь, Дмитрий Вячеславович?

— Неправда, — зло огрызнулся задержанный, понимая уже, что его сейчас начнут запугивать и разводить по сценарию «злой-добрый полицейский», но бить при этом не должны.

— Чё?! — как напружиненный, подскочил злой полицейский, резко хватая Диму за отворот куртки.

Задержанный чисто интуитивно дёрнулся в сторону, предвидя удар по лицу. Никто не ожидал, что эта повидавшая года казённая одёжка окажется такой хлипкой. Она не просто под напором опера и Димино дёрганье затрещала. Она развалилась по швам.

Наполовину оторванный воротник остался в руках урки со шрамом. Плечевой шов разошёлся, как его и не было. Пуговицы не то что отлетели, они раскрошились, осыпаясь на пол кусочками пластмассы. А так как пижама была на несколько размеров больше, то, потеряв последнюю опору в виде Диминого плеча, мешком сползла на талию, оголяя молодого человека по пояс.

Наступила гнетущая пауза. Все замерли. Дима зашуганно пытался разобраться в остатках пижамы, изучая, чем можно прикрыться. Урка Миха, как невидаль, разглядывал половину ворота, оставшуюся у него в руках. И тут, как назло для оперативников и к неописуемому удовлетворению задержанного, дверь распахнулась, и в кабинет промаршировал строевым шагом солидный полицейский с погонами полковника, который тут же пристроился к общему стазису, замерев на пороге. Картина маслом.

— Что здесь происходит? — прошипел вмиг раскрасневшийся начальник, недобро уставившись на принявшего стойку «смирно» богатыря и напрочь не замечая урку.

Появление спасительного начальства породило в Диме мешок храбрости и целое ведро веры в справедливость. Не упуская возможности избежать расправы, он сделал обиженную рожицу и законючил:

— Пытают меня здесь, господин полковник. Я официально заявляю, что как только вырвусь из ваших застенков, то первое, куда отправлюсь, будет прокуратура. Меня насильно выкрали из больницы. Привезли сюда и, не представившись, не выдвинув никаких обвинений, потребовали, чтобы я дал признательные показания непонятно по каким делам и преступлениям. Такого беззакония я от нашей полиции не ожидал.

— Да чё ты врёшь! — вскинулся опер с лицом урки. — Кто тебя тут пытал.

После чего последовал мат, характеризующий высшую степень пренебрежения к излагающему откровенную ложь.

— Молчать! — взревел полковник, испепеляя на этот раз опера с именем Миха. — Пшёл вон! Ко мне в кабинет! Рапорт на стол! Чтоб я тебя больше не видел, лейтенант! Разжалую! В патруль с завтрашнего дня у меня пойдёшь!

Дима при каждом вопле начальника вздрагивал и вжимался в намертво прикрученный к полу стул. Ему казалось, что с очередным выкриком полковника он уменьшался в размере. При этом абсолютно не понимая его логику: какие команды и в какой последовательности надлежит выполнять?

Опера Миху каждый выкрик полковника коробил, как чёрта от святой воды. Он судорожно дёргался из стороны в сторону, словно шеф его плетью хлестал. А вот богатырь только ещё больше вытягивался в струнку, становясь всё выше и выше. Казалось, что он, как балерина, скоро на безразмерные туфли-пуанты встанет.

Но вот дальше произошло нечто вообще из ряда вон выходящее, полностью ломая логику через колено. Полковник резко развернулся через левое плечо, словно на плацу. Твёрдым строевым шагом вышел в коридор и, не оборачиваясь, громко хлопнул за собой дверью, отчего не то штукатурка, не то пыль посыпалась. В кабинете допросов наступило очередное безмолвие.

Наконец урка, тире опер Миха, смачно выругался матом, выражая своё в высшей степени удручающее положение в нечеловеческих жизненных обстоятельствах, швырнул со злостью клочок воротника в закрытую дверь и, нервно о чём-то задумавшись, начал лихорадочно совершать странные телодвижения. Кинулся к своему столу, но тут же, передумав, принялся шарить по карманам. Через секунду бросил и это занятие. Подскочил к большому сейфу у стены и стал перебирать бумаги, лежащие поверх. Ещё через пару секунд и это занятие бросил не завершённым. После чего замер и неожиданно, столь же нелогично, заявил своему напарнику:

— Так, Вася. Меня здесь не было. Я на деле по обувному магазину. Ты меня не видел.

И с этими словами юркнул за дверь, оставив напарника с подозреваемым один на один. Опер, которого только что назвали Васей, грузно плюхнулся в кресло, отчего в офисной мебели что-то жалобно хрустнуло. Верзила сложил волосатые ручищи на стол и, уставившись на сцепленные пальцы, задумался.

Молчаливая пауза длилась достаточно долго. Дима не торопил события. Он сам лихорадочно соображал. Больше всего он боялся, что экспертиза вещей, найденная при нём, установит временное несоответствие с реалиями, и опер начнёт задавать очень для него неприятные вопросы. Но, с другой стороны, это также не является преступлением, и нет для этого статьи в Уголовном кодексе, за которую ему бы могли впаять срок.

Пауза затягивалась, и Дима, неожиданно вспомнив о своих способностях, о которых с этим цирком даже забыл, аккуратно влез в эмоции верзилы и от удивления округлил глаза. Нерешительность, злость, страх. Дима ожидал что угодно, но только не такого букета.

Наконец Вася отмер. Нерешительность и страх притупились, осталась одна злость.

— Ладно, — хлопнул он по столу обеими ладонями, как бы отрезая себе путь, поднимаясь и направляясь к соседнему столу. — Ознакомься.

С этими словами злой опер сунул тонкую папку Диме, всем видом исключая неподчинение. Задержанный взял дело, открыл и замер на фотографии, прицепленной скрепкой на первом листе. Это было его старое фото, которое он делал на пропуск в свою прежнюю компанию. Он на ней был ещё совсем молоденьким. Мельком прочитал несколько листов: заявление о его пропаже, написанное маминым почерком. Какие-то протоколы. Фото его машины, стоящей на обочине.

Особо в тексты не вникал, уже прекрасно понимая, что это за папка. Пролистав до конца, он закрыл и таким же манером, как получил, отдал обратно. К этому времени опер вернулся к себе за стол и внимательно за ним следил. Диму аж до мурашек доводил его пристальный взгляд. Словно тот считывал его реакцию на каждый лист дела.

— Расскажешь? — наигранно спокойно спросил опер, принимая дело обратно.

— А что рассказывать? — нехотя переспросил Дима, отворачиваясь. — Были с женой на свадьбе друга. Она напилась и впала в истерику. Такого говна на меня при всех вылила, что жить не хотелось после этого. Я трусливо сбежал. Прыгнул в машину и полетел куда глаза глядят. Пьяный был, каюсь. Но под протокол буду упираться. ДТП не было. Не докажите. Куда ехал, сам не знал. Потом приспичило, встал на обочине отлить. Помню, упал в кювет. Похоже, башкой ударился. Потому что, когда из него выполз, страшно болела голова. И звон в ушах стоял такой, что ничего не слышал. Лёг на землю. Притих. Думал, отлежусь, пока болезная успокоится, а тут гаишники с пистолетами. И я не пойми в чём с ножом в руке и весь в крови. Тут у меня кукуха вообще поехала. Ничего не помню, словно мозги миксером перемешали. Потом увезли в психушку, обкололи. Сонного подняли, не разбудили и притащили сюда. Вот и весь рассказ.

Опер молчал, мерно постукивая по столу пальцами, как пианист. Хотя с такими сардельками у него вряд ли получилась бы нажать на одну клавишу, не зацепив соседние. Наконец заговорил:

— Нестыковочка, гражданин Сычёв, — выдохнул он с сожалением, — и притом солидная. Вы помните, какое сегодня число?

— Нет, — сделался несчастным Дима, — я не знаю, сколько под уколами спал. Явно не один день.

— Да причём здесь день? — откинулся на спинку опер, поднимая указательный палец вверх. — Вы на календарик за моей спиной гляньте. И обратите внимание на год.

И вот тут Дима включил все свои актёрские способности. Он был готов к этому. Не раз уже про себя проиграл эту ситуацию, поэтому не импровизировал, а чётко разыграл сценарий, как по нотам. Он всем видом показал ошарашенность, непонимание и растерянность. Глазки округлил. Ротик приоткрыл. Затем скис и, переведя взгляд на пристально уставившегося на него опера, жалобно спросил:

— Прикалываетесь? Что я вам сделал? У меня и так голова раскалывается. Вы что, добиваетесь, чтобы меня инсульт разбил? Я больной человек.

— А вот здесь вы переигрываете, гражданин Сычёв, — хищно улыбаясь, подался вперёд опер. — Вот заключение вашего лечащего врача.

С этими словами он брезгливо, за уголок, поднял листок с подписью и печатью, вертя и демонстрируя Диме его со всех сторон.

— Здесь официально указано, что вы здоровы. Психических отклонений не имеете. Для потери вами памяти никаких медицинских показаний нет. Поэтому я делаю вывод: вы лжёте, Дмитрий Вячеславович.

Его тон и сам факт грубого наезда привёл Диму в неописуемое бешенство. Он расслабился. Откинулся на спинку стула и, прищурившись, уставился на опера, мгновенно решив играть с ним в его же игру.

— Ну так расскажите мне, не знаю, кто вы по званию, ибо не представились, как и какими путями я вылазил из канавы три года?

— Оперуполномоченный уголовного розыска, капитан полиции Василий Васильевич Копейкин, — зарычал опер, наливаясь багрянцем и нависая своей громадной тушей над столом, уперев ручищи в его края. — Это ты мне сейчас всё подробно расскажешь. Притом под протокол и при этом даже не помышляя что-либо скрывать.

— С хмуля́ ли? — включил ответную наглость Дима, тоже подаваясь вперёд, уже готовясь со всей злости шандарахнуть этого козла Славой, да так, чтобы у местного гориллы-опера мозги сплавились.

Они несколько секунд буквально прожигали друг друга бешеными взглядами, как два самца во время гона. Осталось только рогами сцепиться, и кабинет превратится в груду переломанной мебели. Странно, но Дима его абсолютно не боялся. Он был настолько в себе уверен, что даже позволил ехидную улыбку, которая и прервала противостояние.

Опер сдался. Он вновь откинулся в кресле, как бы расслабляясь, но при этом злость его никуда не делась, и он не перестал угрожать, констатировав факт:

— Значит, от чистосердечного признания отказываетесь? Ну что ж. Тогда и мы будем разговаривать по-другому. Посиди пока в камере с зэками, подумай. Может, они тебя уму-разуму научат.

— Послушайте, как вас там, капитан Копейкин. Вы не сказали самого главного: в чем меня обвиняют и за что арестовали?

Вася тут же сделал морду кирпичом и наигранно лениво проговорил:

— Вы, гражданин Сычёв, подозреваетесь в изнасиловании и убийстве. Вы были задержаны с орудием преступления и в крови убитой вами женщины, с которой по злому умыслу сняли ночную сорочку и одели на себя, бросая вызов органам правопорядка и обществу.

— Да что вы говорите? — постарался парировать подозреваемый как можно более безразличным тоном, неожиданно поняв, что этот мент запросто может на него дел навешать, как игрушек на новогоднюю ёлку. — И с каких это пор у нас перестала действовать презумпция невиновности и восторжествовала презумпция полицейской хотелки? Вы хоть понимаете, что в данный момент превышаете свои полномочия настолько, что сами себе на срок заработать можете?

— Ну что вы, Дмитрий Вячеславович, — продолжил издеваться опер, — официально по всем бумагам вы проходите как неопознанный, найденный при очень пикантных обстоятельствах, в которых я по долгу службы просто обязан разобраться. И вы же понимаете, что моя версия имеет место быть, пока не будет доказано обратное. А дальше будете задержаны для выяснения личности. А выяснять я буду вашу личность очень долго. Ума не приложу, с какого конца искать, кто вы есть.

И вот тут до Димы дошло, что капитан над ним издевается. Он ничего из сказанного не собирается делать. Дима почувствовал это по его эмоциям. Опер уже не злился, а сидел и тупо веселился, зачем-то стараясь вывести клиента из психологического равновесия. Но зачем? Васю явно забавляла эта игра, и, похоже, он в неё частенько играл в этом кабинете, осознавая своё превосходство над сидевшими перед ним на жёстком стуле.

Сычёв, вспомнив о необходимости всегда и везде оставаться ведущим, решил успокоиться. Не слушая больше бред опера, он принялся накачивать себя мантрами, заодно вынужденно начав играть в молчанку. А когда успокоился, стал воспринимать всё происходящее как должное, отпуская ситуацию на самотёк. В конце концов, рано или поздно этот цирк закончится и его вынуждены будут выпустить. Значит, надо просто подождать.

У него мелькнула в голове гадкая мыслишка прищучить этого наглого капитана Славой, издеваясь взаимно, но тут же он от этого шага отказался. Стопроцентно в кабинете должна быть записывающая камера, и его ментальная атака будет зафиксирована. А вот после этого с ним уже пойдут совсем другие разговоры. И не факт, что только в этом кабинете. И это уже будет полная жопа, из которой ему вряд ли вылезти. Там и химию применят, и ещё какую-нибудь дрянь, делая из него овоща, но при этом очень охотно говорящего.

И тут на столе у опера зазвонил телефон. Судя по непривычной трели, явно внутренней связи. Капитан неохотно заткнулся. Взял трубку и довольно развязно пробасил:

— Ну, — и через несколько секунд добавил: — Давай.

Трубка вернулась на исходную. Вася задумчиво вновь принялся играть, как на фортепиано, пианист хренов. Аж ручка, лежащая на столе, в пляс пошла. Ситуация с допросом изменилась. И в первую очередь поменялись эмоции капитана. Они обнулились, как бывало у Веры. Он резко переключился на логическое мышление. Что уж он там такого обдумывал — Диме было непонятно. Эмоции он считывал с лёгкостью, а вот мысли пока читать не умел. Мордой не вышел.

Сычёв каким-то шестым чувством ощутил, что ситуация с этим звонком кардинально поменялась. Произошло нечто такое, что в корне меняет его положение. И после долгой паузы нейтральным тоном поинтересовался:

— Надолго я здесь?

Вася, находясь в глубоких размышлениях и явно забыв о только что отыгранном спектакле, автоматом ответил:

— Твои родители подъехали. К сожалению, супруга с тобой развелась по суду.

— Знаю, — прервал его Дима, с дуру прокалываясь на элементарной вещи. — Всё продала. Уехала в другой город, там вышла замуж и родила девочку.

Вася хмыкнул, выходя из размышлений, и вопросительно уставился на задержанного, после чего очень подозрительно спросил:

— Ну про то, что вышла замуж и родила, даже я не знал. Откуда такая осведомлённость?

Но тут резко переключился на другую тему, словно только что заметил то, чего ещё секунду назад не было и быть не могло.

— А это что у тебя? — потребовал он разъяснений, тыкая сарделькой пальца на шею задержанного. — Когда тебя нашли на дороге, этого не было. По крайней мере, в протоколе не отражено. Если бы было, то либо отобрали, либо занесли бы в вещдоки.

Дима тем временем прижал подбородок, скосив глаза на грудь, но ничего не обнаружив, схватился за шею рукой. Только после того, как нащупал тонкую цепочку, округлил глаза и восторженно выругался:

— Мля. Вот это подарок. А я уж настолько привык, что и не замечаю эту висюльку.