Глава 5. Наисовершеннейший Кагрум

Попечители, если хотят, растут всю жизнь, и Бранч следил за Наисовершеннейшим не столько с почтением, сколько со страхом. Возраст Кагрума подбирался к восьмому кужлю, он был на полшеи выше и чуть не в полтора раза массивнее Бранча. Широченные лапы Кагрума тяжко били в пол, и сам зал для аудиенций, казалось, содрогался от мощной поступи.

— Думал, ты старше, — произнёс Наисовершеннейший, остановившись напротив Бранча. — Возникает такое впечатление от твоих картин.

— Горжусь, Наисовершеннейший, — рискнул ответить Бранч. Наверное, пауза после слов Кагрума это позволяла.

— Гордись, — согласился Кагрум. — Имеешь право.

И снова пошёл вокруг Бранча, глядя словно мимо, но Бранч каждый миг ощущал на себе взгляд немигающего лилового глаза. Был ли Наисовершеннейший Кагрум недоволен? Или он просто разминал мышцы? Шкура его не фонила эмоциями, ни одной лишней молекулы не вырывалось вместе с дыханием.

— Твои картины хороши, — снова заговорил Кагрум. — Когда будет новая?

— Я не творю сейчас, Наисовершеннейший, — сказал Бранч.

— Почему?

Кагрум остановился напротив, посмотрел сверху вниз, повторил требовательно: — Почему ты не творишь, растущий Бранч?

Это было унижение. Кагрум без раздумий указал Бранчу его место. И ещё это был императив: никто не смеет сопротивляться словам, высказанным с такой властностью. Бранч присел на задних лапах, вытянул шею вперёд, принял позу подчинения.

Потянулись мгновения. Бранч не шевелился. Кагрум медленно ходил вокруг него. Бранч не видел глаз Кагрума и, как ни смешно это признавать, боялся. Страх — древний атавизм, но трудно ему не поддаться, зная, что каждый миг острые клыки Наисовершеннейшего могут впиться шею, сомкнуться, дёрнуть — и Бранч не вправе воспротивиться.

— Я удовлетворён твоей покорностью, равный Бранч, — сообщил, наконец, Кагрум.

Бранч перетёк в позу почтения и взглянул на Кагрума. Его сочли достойным внимания и разговора, значит, был шанс, что его выслушают и согласятся.

— Но я не удовлетворён твоим самомнением, равный Бранч, — сообщил Кагрум.

— Позволь спросить, почему? — после паузы спросил Бранч.

— Ты решил, что готов к политике и интригам, — ответил Кагрум.

— Прости, Наисовершеннейший, не понимаю.

— Встречи со мной не ищут просто так! — голос Кагрума наполнил зал. — Я не помогу тебе творить, с фермами человечков ты справляешься сам, для Наисовершеннейшего это мелко. Зачем ты погнал ко мне беднягу Ожорга? Зачем оторвал меня от дел?

Врать не имело смысла. Кагрум, уж точно, легко читал Бранча.

— Люди не смирились и что-то замышляют, — доложил Бранч. — Они готовят...

— Восстание? — ядовито поинтересовался Кагрум.

— Да, Наисовершеннейший.

— Все неразумные и условно разумные что-то замышляют. Все, кого мы усмирили и используем, что-то готовят! Это не новость, это старо как наша власть, — сказал Наисовершеннейший. — Ты пришёл ко мне только ради этого?

— Они обнаружили забытую транспортную сеть, — признался Бранч.

— Это всё?

— Да, Наисовершеннейший.

— И ты считаешь это опасным, — проговорил Кагрум.

Эти слова не требовали ответа. Бранч сказал достаточно. Наисовершеннейший сделает все нужные выводы и ряд других, которых Бранч сделать не в силах. Теперь он ждал, когда Наисовершеннейший его отпустит.

Кагрум думал. Оп потерял интерес к Бранчу почти сразу же после слов о транспортной сети. Бранч стал более не нужен, но… пусть постоит так. Поза подчинения полезна для молодых выскочек. Для тех, кто решил, что стал равным лучшим и старейшим.

Итак, человечки нашли старую транспортную сеть. Давно, когда сам Кагрум не достиг и кужля, сеть была самым быстрым средством транспорта. Она соединяла всё: палаты старейших и пески вылупления, озёра релаксаций и пустынные города, пункты управления орбитальными батареями и энергетические накопители верхней мантии. Всё, что имело значение для Апере. Если теплокровные научатся пользоваться транспортной сетью, Апере поменяет хозяев. Наисовершеннейший Кагрум мысленно усмехнулся: теплокровные думают, что овладев сетью, они возьмут Апере за трахею. Пусть думают.

Ирония состояла в том, что если бы не залётный астероид, Земля могла занять в иерархии место Апере. Рептилии, за редчайшими исключениями, первыми достигали вершин эволюции. Но случилось то, что случилось. Теплокровные развились и размножились, и забыли, где их настоящее место.

В норах.

Что же, пусть сидят в норах. Пока его интересы совпадают с их интересами.

Кагрум захохотал. Скажи кому — не поверят: Наисовершеннейший рассуждает об интересах домашних зверьков, существ с далёкой планеты, сам разум которых стал результатом глупой случайности.

— Не бойся, равный Бранч, — сказал Кагрум, отсмеявшись. — Я вспомнил историю, которая произошла задолго до того, как ты разбил скорлупу яйца.

— Я могу идти, Наисовершеннейший Кагрум? — осмелился подать голос Бранч.

— Да, — ответил Кагрум. — Ты можешь идти. Гордись, ты сообщил мне важное.

Форма фразы требовала единственной формы ответа.

— Горжусь, — сказал Бранч.

Когда художник ушёл, Кагрум затребовал у информатория «Наставление по содержанию человеков». Наисовершеннейший Кагрум не гнушался новых знаний и не приступал к делу, пока не получит полное представление о предмете. Именно потому он стал Наисовершеннейшим. Только так — и не иначе.

***

Ваня сидел у поилки и страдал.

— Ты наказан, — сказал ему Брагош перед уходом. — Ты остаёшься.

Неизвестно, из-за чего Брагош посещал собрания Общества, но уж точно не ради защиты прав питомцев! По правде говоря, ваниными правами и удобствами хозяин не интересовался вовсе. Частенько бывало так, что Ваня засыпал голодным, а днём маялся от жары или холода. То, что он до сих пор не заболел и не умер, было чудом, которому Ваня не находил объяснения. И уж конечно, Брагош не позаботился устроить своему питомцу волшебный бассейн, который оказался в доме собраний. Ваня слушал Машу и жутко завидовал, как она живёт. Иногда он думал, что Маша придумывает, потому что не может быть у питомца огромного — собственного! — зала с бассейном, с садом, с мягкой кроватью, на которой можно спать впятером или вшестером и даже место останется. Только вот… зачем Маше врать, если о том же рассказывали и остальные?

Ваня существовал в комнатке четыре шага на два. Наверное, Брагош заставил бы его спать на голом полу, но мягкий матрац шёл в комплекте поставки, и хозяин не стал его отнимать. Скорее всего, ему было безразлично, как живёт питомец. Жив — и ладно.

Кроме матраца в конурке у Вани располагался складной стол для понга — из того же комплекта, а из стены торчала простая труба — поилка. Стол Ваня никогда не раскладывал, он бы просто не поместился. Брагош понгом не интересовался, но и стол не выбрасывал. Так они и пребывали на шести квадратных метрах — стол, матрац и Ваня. Если добавить Наставление, будет полный комплект.

Однажды, будучи в хорошем настроении, Брагош разрешил Ване гулять во внутреннем дворике, небольшом, двадцать на двадцать шагов. Здесь всегда было одинаково тепло, здесь росло странное дерево. Каждый сезон оно сбрасывало широкие и длинные жёсткие листья, больше похожие на полотнища из толстой грубой бумаги. Эти листья покрывали дворик в несколько слоёв, и именно под ними Ваня обнаружил как-то раз дыру. На ней лежала решётка то ли из камня, то ли из металла. Сквозь узкие прорези тянуло холодом и гнилью.

На сухих листьях Ваня камешком процарапывал рассказ о событиях прошедшего дня. Дни походили один на другой, записки получались короткими, но Брагош наверняка не одобрил бы, принеси Ваня эти записи в дом. Поэтому Ваня сбрасывал их сквозь прутья решётки. Если прижаться к решётке щекой, можно было увидеть на дне дыры отблеск. Ваня надеялся, что там лежат его письма. Он писал их просто так, но однажды ему ответили — подложили возле решётки письмо из настоящей бумаги. В этих письмах не было ничего особенного, но зато Ваня узнал, что под поверхностью живут свободные люди. Именно им он передал просьбу Маши...

«Ты наказан», — сообщил Брагош и, уходя, не включил поилку. То ли забыл, занятый собственными мыслями, то ли решил добавить к наказанию ещё и это. Вот Ваня и страдал, глядя на проклятую трубу. Иногда он касался её кончика — в надежде, что гадская механика внезапно заработает. Брагош отсутствовал уже несколько часов, и пить хотелось почти невыносимо.

Что обиднее всего, Ваня давно подсмотрел, как Брагош разблокирует механизм поилки. Он мог включить её в любое время и пить, пить, пить холодную вкусную воду, но, в то же время, помнил, что хозяин не знает об этом его умении. Главное же, Ваня не представлял, что Брагош сделает, если узнает. Похвалит за ум? Или рассвирепеет из-за непослушания? Брагоша так трудно бывало понять.

Плевать на Брагоша! Мама Жанна учила: пусть хозяева считают нас недалёкими, глуповатыми созданиями. Пусть думают, что мы ничего не умеем и что нужны нам только вода, еда, тёплая подстилка и иногда — пара. Нам это на руку. На пользу всё, что приближает цель — Свободу. Если ради неё надо страдать — страдай. Если надо умереть — умри. И не ожидай благодарности, ведь о тебе могут никогда не узнать.

Зазвенело и загрохотало. Ваню подбросило, словно случилось маленькое землетрясение. Дом приветствовал хозяина. Явился Брагош.

— Рад видеть, хозяин, — поклонился Ваня болотного цвета ящеру с ярко-малиновым гребнем вдоль хребта.

— От тебя плохо пахнет, человечек, — бросил Брагош. — Что случилось?

Можно подумать, ему действительно интересно. Зачем он вообще завёл питомца?

— Хочу пить, хозяин, — честно признался Ваня.

— Почему ты не пил?

— Она не льётся, — сказал Ваня. Сгорбился и добавил: — Я так хочу воды, хозяин...

— Никчёмное условно-разумное, — проворчал Брагош и ударил хвостом. — Это так просто запомнить!

— Я тёр его и так, и так, — объяснял Ваня, — сверху вниз и снизу вверх. Я не знаю, хозяин...

— Ты глупее, чем я думал.

Брагош разблокировал поилку. Ваня сделал круглые глаза:

— Как просто, хозяин!

— Да, это просто.

Брагошт присел рядом с парнем и принялся наблюдать за ним одним глазом.

«Почему он так смотрит? — думал Ваня, глотая безумно вкусную воду. — Кажется, я свалял дурака».

— Самочка, с которой ты спарился, пропала, — внезапно сообщил Брагош.

— Что? — испуганно переспросил Ваня.

Значит, у неё получилось, значит, люди из подземелья выполнили своё обещание! Лишь бы не улыбнуться, не засмеяться, Брагош обязательно почует обман.

— Глупое теплокровное, — недовольно сказал Брагош. — Не знаю, что вы с ней задумали, да и знать не хочу, у вас всё равно ничего не выйдет. Но Ксотта!.. Ксотта сама не своя, Ксотта не хочет со мной говорить! Ксотта требует вскрыть коммуникации, понимаешь, неразумное животное?!

— Я не...

— Ты больше ничего не!

От удара хвоста Ваня отлетел к стене. Брагош сделал длинный шаг, подхватил его с пола, схватил лапами за плечи. Полная острых зубов пасть промелькнула в сантиметрах от его лица, огромный глаз заглянул прямо в душу.

— Я взял тебя ради Ксотты, сделать ей приятное, — сказал Брагош. — Ты всё испортил. Зверь, каким ты меня считаешь, тебя просто съел бы. Я тебя отпускаю. Будь свободен.

— Куда я пойду, хозяин? — закричал Ваня.

— Возвращайся вместе с той самочкой, — снова холодно и равнодушно сказал Брагош. — Тогда у тебя будет всё, что ты любишь. Сейчас уходи.

— Куда?!.. — взвыл Ваня, но поймал ртом песок и горячий воздух. Дом исчез, вокруг были пустыня и скалы, и вой ветра, и знойное пятно над головой. Ваня сделал шаг и зашипел от боли: не сковородка, но и не прохладный пол. Тогда Ваня закутался в накидку и сел, спрятав ноги под её края. Ему всё равно некуда идти. Может быть, ночью, когда светило скроется, он сможет передвигаться. Надо немножко подождать.

Потянулись минуты, из них складывались часы. Каморка в доме Брагоша казалось теперь Ване пределом мечтаний. Там не пекло страшное светило, зато были тень и вода, и он мог бы вытянуть при желании ноги.

Пространство под накидкой наполнял шорох миллионов песчинок. Ровный, однообразный шум; Ваня впал в полудрёму. Ему чудился бассейн в зале собраний. На той стороне по грудь в воде стояла Маша. Она улыбалась и манила его к себе. Как она может, ведь вода горяча, от неё идёт пар? «Что же ты не идёшь? — спрашивала Маша. — Я вернулась, я жду». Ваня хотел бассейн обойти, но плитки пола обжигали ноги, и Ваня замер у лесенки, ни туда, ни сюда.

Потемнело. Лампы над бассейном гасли одна за другой, пока не осталась одна, у самой воды. Маша растерянно улыбнулась — и растаяла в сумраке...

— Что здесь?

Ваня очнулся и увидел огромный лиловый глаз. Глаз принадлежал ящеру, такому большому, каких Ваня ещё не встречал.

— А-ва… — не сразу нашёлся Ваня. — А… выгнали меня.

— Такой хороший маленький человечек — и выгнали, — удивился большой ящер. — Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Ваня. Не рассказывать же ящеру про Машу, про люк во внутреннем дворике, про записки, и, главное, про Жанну?

— Врёшь, — со странным выражением сказал ящер, — но я верю. Ко мне хочешь?

— А вода у тебя есть? — прошептал пересохшими губами Ваня.

— Есть. У меня всё есть. Называй меня Кагрум.

***

Ваня открыл глаза, и комната послушно добавила света. Неяркого, рассеянного, такого, чтобы проснуться полностью и без неудобств. Новое жилище старалось угадывать его желания, Ваня к такому не привык. Брагош не баловал его лаской, он и вовсе его не баловал, и это новое отношение пугало.

Почему Кагрум не пролетел мимо? Почему обратил внимание на жалкий комочек, встретившийся на пути? Наисовершеннейший Кагрум его звали, и это с трудом помещалось в голове.

Ваня вскочил и сразу из постели нырнул в бассейн. Именно такой был в доме собраний, именно о таком рассказывала Маша и остальные. Тремя гребками он спустился к самому дну. Внизу мелькала исчерченная длинными тенями пустыня. Дом мчался навстречу светилу, и было раннее утро.

Ваня перевернулся на спину, медленно выпустил изо рта воздух. Дрожащей серебряной капелью пузырьки поднялись к поверхности, прилипли к ней снизу, потом лопнули, пропали. Сверху, с зеркальной плёнки, смотрело на Ваню его отражение. Вот оно оттолкнулось кончиками пальцев и, всплывая, ещё раз выпустило воздух. Пузыри его обогнали, их ничто не задерживало, не разворачивали, не тянули вниз зад и ноги. Пузыри раздробили зеркало, пустили по нему рябь. Ваня всплыл, с шумом вдохнул.

Наисовершеннейший. Один из старейших. Об этом говорилось в учебных фильмах в Колонии, об этом говорила мама Жанна и папа Жан. Об этом пару раз упомянули в доме собраний. Наисовершеннейший! Зачем ему питомец-человек?

У бортика бассейна уже вырос стол, а рядом с ним стул. Жёсткий стул, совсем не похожий на постель. Ровно так, как сказано в Наставлении Бранча. Нечего рассиживаться, поел — и побежал. Он нужен хозяину, иначе вместо стула появилось бы удобное креслице.

Ваня присел на краешек, снял крышку с блюда. От запаха потекли слюнки. Мясо с растительным гарниром и стакан сока. Ваня не знал, что это за мясо и что это за сок, не знал и не хотел знать. Дом не собирался его травить, а тому, кто с малолетства привык к печёному кхмепу, ничего не страшно. Тем более, что готовил — или как это у попечителей называется? Синтезировал? — дом выше всяческих похвал. Так что Ваня и не заметил, как умял завтрак и начисто вылизал тарелку, словно настоящий домашний питомец.

Кагрум пребывал в сосредоточенности. Полусидел-полулежал в особой люльке, положив передние лапы на джойстики. Ваня присел под передними лапами ящера, прижался спиной к холодному брюху. В туманном облаке перед мордой Кагрума происходило нечто, напоминавшее образовательную программу. Мельтешили геометрические фигуры, непонятные картины меняли друг друга с головокружительной скоростью. Скрипели джойстики, размеренно и мощно стучало сердце попечителя — Ваня чувствовал его спиной. Он притих, завороженный, загипнотизированный ритмом, формами и цветом. Взгляд затуманился, будто подёрнулся слезой. Только холод огромной рептилии, холод, вытягивающий силы, нарушал покой и комфорт. Потом, словно Кагрум подслушал его мысли, за спиной потеплело. Ящер грел ровно, как печка, и Ваня не заметил, как уснул. Снилась ему мама Жанна. Ласково смотрела на Ваню и молчала.

Заметив, что жёсткая бахрома на обратной поверхности передних лап грозит уколоть и разбудить человечка, Кагрум немного изменил позу. Человечек ничего не заметил, он тихо сопел во сне. Кагрум, как и всякий другой попечитель, не отличался особой чувствительностью. Это значило, что в случившемся задействованы другие механизмы. Что заставило его изменить температуру тела в месте контакта? Почему он вдруг решил уберечь питомца от уколов бахромы? Почему вообще разрешил быть рядом? Не за спиной, не в углу комнаты, как он изначально хотел, а прямо тут, тело к телу? Для изучения этих вопросов и чтобы не отвлекаться, Наисовершеннейший выделил особую нить сознания.

Скоро он пришёл к первым выводам.

Теплокровный был приятен на ощупь. Нежное голое тело будило атавистические желания. Защитить. Согреть. Приласкать. Каждое из этих желаний Кагрум разложил на составляющие и исследовал тщательно, со всех сторон.

Попечители вылуплялись голыми, покрытыми мягкой кожицей. Только потом сверху нарастала чешуйчатая броня. Для нормального развития детёнышам требовалась постоянная, строго определённая температура. Сейчас юные попечители, пережившие первые, самые опасные дни, растут дальше в инкубаторах, а в древности родители грели их своими телами ночью и охлаждали днём.

Ответы оказались настолько просты, что стало обидно. Получается, он, Наисовершеннейший, признанный одним из лучших, так недалёк от предков? Кагрум проанализировал обиду и мысленно рассмеялся. Попечители не зря занимают место в иерархии так долго, они десятки и сотни тысяч оборотов неизменны.

Если вид не меняется, значит, он совершенен.

Кагрум погасил видеооблако и тронул человечка за плечи:

— Я лечу по делам, — сказал он в сонные глазки теплокровного. — Если хочешь, возьму тебя с собой.

— Конечно! — человечек подпрыгнул на месте, укололся о бахрому, пригнулся, потёр пораненное место, внезапно изменил цвет кожи, сделал ещё несколько лихорадочных и бессмысленных телодвижений. — Да, я хочу!.. Если можно...

Какое примитивное существо. Все мысли и желание написаны на морде настолько явно, что даже не возникает желание их изучать.

— Можно, — сказал Наисовершеннейший Кагрум. — Зачем сомневаешься? Я сам предложил.

— Прости, Кагрум, — человечек потупился.

Это было так несуразно, что Кагрум расхохотался, отчего теплокровный испуганно отпрянул и присел. Нет, решительно примитивное существо! Художник Бранч беспокоится зря.

В дискоид человечек залез безбоязненно, привык. Потом на всю дорогу прилип к обзорной стене. Несмотря на неразвитость, человечку было присуще любопытство. Кагрум хмыкнул: пока Наставление описывало поведение теплокровного точно. В наблюдательности Бранчу не откажешь, не зря он художник. Художников Наисовершеннейший не слишком уважал и не считал ровней себе, но не мог не признать: кое в чём Бранч его опередил, например, в умении подмечать детали...

На горизонте показалась дымчатая полусфера Главного Энергетического Распределителя, попросту ГЭРа. Кагрум не зря выбрал этот маршрут, мало того, он отключил автопилот и вёл дискоид сам. Теплокровный должен хорошо запомнить и дорогу, и управление. Если не запомнит с первого раза, то можно и повторить...

Когда дискоид вошёл в последний вираж, Кагрум сделал маленький эксперимент: синтезировал и выдохнул несколько сложных молекул. Человечек отвлёкся от дороги, побледнел, схватился за грудь и стал сползать по обзорной стене. Глаза его остановились, остекленели. По лицу покатились крупные капли какого-то кожного секрета. Кагрум удовлетворённо щёлкнул хвостом и выдохнул молекулу антидота. Яд, специфический для этого вида живых существ, действовал исправно. Человечек судорожно втянул воздух сквозь сжатые зубы, потом на лице его возникло облегчение. Он порозовел и смущённо улыбнулся.

— Что-то не так? — спросил Кагрум.

— Не знаю, — теплокровный судорожно передёрнулся в местах крепления верхних лап. — Стало трудно дышать. Но сейчас всё прошло.

— Это защитное поле, не бойся, — сказал Кагрум. — Мы прибыли.

— Я не боюсь, — соврал человечек.

Дискоид заложил финишный вираж, проскочил сквозь плёнку границы и завис над посадочной площадкой. Их никто не встречал. ГЭР не требовал присмотра, им управлял электронный мозг. Попасть внутрь могли только ремонтники или наладчики и, конечно, старейшие.

— Держись позади меня, — сказал Кагрум. — Мозг не любит посторонних.