Глава 15. Цена свободы

Винты запели в другой тональности, и директор Карл-Фридрих-Иероним выплыл из дрёмы. Бывший директор, поправил он себя. Как не называй — пенсия, отставка или другое умное слово, но его сместили. Отрешили от должности, дали пинка, указали на дверь.

Давненько он здесь не был. В Центре. Раньше у города было имя, оно и осталось, куда ему деться, надо же что-то печатать на географических картах, но все управленцы называли его просто Центр. Карл-Фридрих-Иероним помнил времена, когда главные решения принимались в Канберре, в резиденции австралийского директората, но это было попечитель знает как давно. Шесть шевронов назад. Сколько же это лет, озабоченные попечители? Пять десятков с хвостиком. Сначала он шевроны часто менял, а потом… понятно уж. Больших начальников мало, восьмишевронных меньше сотни, и не все станут директорами, а директорам расти некуда.

Сам он семнадцать лет девять шевронов носил. С честью носил. Пока не выперли.

Он опять всё перепутал. Канберра была главной ещё три шеврона назад, что-то около двадцати лет. Пятьдесят лет назад его пригласили в канберрский департамент, в отделение статистики. Поначалу-то он прозябал на периферии, а с отделения статистики началась его блестящая карьера. А теперь его выперли!

Правильно сделали, признал Карл-Фридрих-Иероним. Он начал путаться в цифрах, значит, пора на отдых.

Солнечный день за иллюминаторами заволокла белёсая муть. Винтолёт клюнул носом и выскочил из облаков уже над городом. Свечки небоскрёбов проплывали в обманчивой близости. Казалось, протяни руку — и коснёшься. Впереди поднимался толстенный, как баобаб рядом с акациями, ствол Управы. Тоже именно так, с большой буквы. Винтолёт держал курс прямо на него.

С каждой секундой Управа росла. Карл-Фридрих-Иероним заметил три обширные стройплощадки. Одна располагалась чуть позади и левее, две других — по обеим сторонам подъездной дороги. Сама дорога тоже изменилась, приросла дополнительными полосами, спряталась под прозрачный щит. Директору Алёне не хватало места, она расширялась…

Карлу-Фридриху-Иерониму стало неуютно. Как ни считай, а числа не врут. Алёна старше его и директорствует дольше, но никто, говоря о ней, не заикается об отставке.

Управа надвинулась. Мелькнули отражения облаков в окнах верхних этажей. Винтолёт заложил вираж, подпрыгнул, будто взбираясь на горку, и встал недвижно. Шум винтов стих.

— Прибыли, господин директор, — доложил винтолётчик.

— Спасибо.

Тяжело опираясь на поручни, Карл-Фридрих-Иероним спустился по лесенке и поднял глаза.

Его встречала директор Алёна. Принимающая основные решения, неформально — да и формально тоже, Директорат как высший орган исполнительной власти никто не отменял, а она его руководитель, — глава Земли. Лично, собственной персоной. Седая, но прямая и стройная, словно двадцатилетняя.

«Может, и не выперли, — подумал Карл-Фридрих-Иероним. — Может, действительно время пришло».

— Госпожа директор, — сказал он. — Для меня большая честь…

— Оставьте эти церемонии, Карл, — улыбнулась Алёна. — Мы слишком давно знакомы, чтобы расшаркиваться по пустякам.

Директор Алёна единственная называла его одним именем. «Как это длинно! — заявила при первой встрече. — Пожалейте мои женские мозги». Карл-Фридрих-Иероним был не против. Перечисление имён утомляло. Большие руководители не любили нумерации и, добиваясь уникальности, произвольно добавляли себе новые имена. Официальные приёмы с обилием речей превращались в тягомотину. Поэтому он не любил торжественных мероприятий. В том числе и по этому.

— Вы правы, Алёна, — кивнул Карл-Фридрих-Иероним и улыбнулся. Женские мозги! Директор Алёна, конечно, кокетничала. Если кто и умел мыслить жёстко, последовательно и логично, так это она. — Что у нас в программе?

— Маленький приём в узком кругу, — ответила Алёна. — Только директора и их супруги. Обещаю, скучно не будет. Потом — сюрприз.

— Сюрприз? — удивился Карл-Фридрих-Иероним. — Какой?

— Сюрприз, — повторила Алёна. — Ничего не скажу, хоть пытайте.

Круг оказался, действительно, очень узкий. Шутили, вспоминали смешные случаи, пили хорошее вино. В самом конце вечера, уже вручив Карлу-Фридриху-Иерониму почётный знак от Директората, Алёна сказала:

— А теперь прошу минуту внимания.

Над столом раскрылся видеокуб, оттуда выглянула зубастая попечительская морда.

— Прости, Карл-Фридрих-Иероним, что не смог быть лично, — сказал Бранч. — Дела, ты сам понимаешь, как много времени они отнимают…

Карл-Фридрих-Иероним растрогался и даже пустил слезу.

— Ох, Алёна, — сказал он, когда видеокуб погас и отзвучали аплодисменты, — умаслила! Спасибо за сюрприз!

— Сюрприз впереди, — ответила Алёна. Карлу-Фридриху-Иерониму показалось, что она не очень рада этому сюрпризу, но мало ли что может показаться после долгого дня и толики алкоголя? Особенно, если тебе за семьдесят.

Банкет кончился за полночь, и Карл-Фридрих-Иероним отправился в отведённый ему номер на последнем этаже Управы. У старого директора пошумливало в голове. Чтобы развеяться, он вышел на балкон. Город лежал перед ним как на ладони. Лучи радиальных проспектов, свечки небоскрёбов, освещённые редкими фонарями. Почему так мало огней? Карл-Фридрих-Иероним удивлённо присмотрелся. Он ошибся, столица сияла, но как-то неярко, приглушённо.

— Ты знаешь, сколько тебе осталось? — раздался голос Алёны.

— Немного, — не поворачивая головы, ответил Карл-Фридрих-Иероним. — Года два-три. Правда, я надеялся провести их на посту.

Он печально усмехнулся.

— Ты мало заботился о здоровье, Карл, — сказала госпожа директор. — Ты запустил болезнь, а технологии попечителей, знаешь ли, не всесильны.

— Удивительное дело, — пробормотал Карл-Фридрих-Иероним. — Попечители — и не всесильны. Для чего ты пришла? Я и так знаю, что безнадёжно болен. Утешения мне не нужны.

— Хочу предложить тебе продлить жизнь, — ответила Алёна.

— Лишние полгода в каталке, подключённым к аппарату вентиляции лёгких и в наркотическом тумане? — скептически проговорил Карл-Фридрих-Иероним. — Нет уж, спасибо. Я знаю, что моя агония будет ужасной, но быстрой. Переживу как-нибудь, — он усмехнулся.

— Лет двадцать-тридцать, — нерешительно сказала Алёна. — Я точно не скажу, статистики нет. В ясном уме. Будешь работать. Я же знаю, как ты любишь статистику.

— Но? — приподнял бровь Карл-Фридрих-Иероним. — Я же слышу это «но» в твоих словах! Какая-то новая технология? Будь она безопасна и апробирована, я бы точно знал. Я, всё-таки, директор. Предлагаешь стать подопытным кроликом?

— Не столько новая, сколько секретная, — сказала Алёна.

— Секретная от Директората? — удивился Карл-Фридрих-Иероним. — Я слышал, у вас тут творится что-то непонятное. Оказывается, ты в курсе? И ничего не шепнула мне на ухо по старой дружбе? Тем более нет.

— Это твоё последнее слово? — спросила Алёна.

— Да, — решительно ответил Карл-Фридрих-Иероним.

— Это хорошо, — облегчённо выдохнула Алёна. — Не хотелось бы видеть тебя в таком виде…

— Каком? — подозрительно спросил Карл-Фридрих-Иероним. — Что ты от меня…

— Зря вы это сказали, директор.

Карл-Фридрих-Иероним не успел договорить. Фигура в белом появилась рядом с ними. Две другие такие же встали слева и справа от Карла-Фридриха-Иеронима. Зашипел инъектор, и старик обмяк. Его подхватили под руки и потащили к дверям. Карл-Фридрих-Иероним безвольно переступал ватными ногами.

— Стоять! — приказала Алёна. Конвоиры послушно замерли. Третья фигура качнулась к Алёне.

— Хозяйка будет недовольна, — прозвучал её бесполый голос из-под закрытого капюшона.

— Кто дал тебе право врываться сюда? — яростно прошептала Алёна.

— Хозяйка приказала доставить сырьё.

— Это не сырьё! — крикнула Алёна. — Это человек, личность!

— Не кричи, директор. Жизнь мне дороже твоих криков.

Фигура шагнула вперёд, отодвинув Алёну в сторону. У неё — или у него? — оказались стальные плечи.

От злости у Алёны потемнело в глазах, костяшки пальцев, вцепившихся в форменный серый китель, побелели. Бежать, сейчас же бежать к Алине! Кричать, требовать!..

Нет. Белая служительница — или служитель, они тщательно скрывали свой пол — была права. Криком делу не поможешь. К Алине надо идти спокойной и во всеоружии. С Карлом не случилось пока ничего плохого. Алина методична и не умеет торопиться. Сначала его будут готовить к операции. Время есть.

…Минус шестой этаж встретил её тёплым ветром из системы вентиляции. В нём не было уже и намёка на запахи больницы, на септики и нечистоты. Воздух пах сосновой хвоей и йодом, как будто за дверями ждало летнее, согретое солнцем взморье. Они распахнулись, как только Алёна сделала первый шаг.

Цилиндры с голыми телами исчезли. Внутреннее пространство занимали компьютерные стойки, снизу доверху набитые одинаковыми серыми ящиками. Переплетения шлангов тоже пропали, каждую стойку пронзала одна толстая вертикальная труба. Каждый ящик соединялся с нею патрубком потоньше.

— Зачем пришла, сестричка?

— В котором из этих ящиков ты? — спросила Алёна. — Раньше я хоть знала, куда смотреть.

— Везде и нигде, — отозвалась Алина. — Зачем тебе знать это?

— Я привыкла видеть человека, с которым говорю, — смутилась Алёна.

— Ой, — нарочито удивилась Алина. — Разве ты считаешь меня человеком? Или раньше? Ведь ты никогда не считала меня человеком.

— Что ты такое говоришь… — опешила Алёна. — Ведь я спасла тебя!

— Спасла, — согласилась Алина. — А потом притащила в Управу и посадила перед монитором. А потом засунула в видеокуб. А потом приделала ко мне все эти трубки!

— Я хотела как лучше!

— Ты могла бы оставить меня дома и нанять сиделку, — сказала Алина. — Я бы ждала тебя днями, а вечерами ты читала бы мне книжки. Я так мечтала о том, чтобы кто-то читал мне книжки. Нет, сестричка, — она неожиданно хихикнула, — тебе хотелось, чтобы я была при деле. И вот я при деле!

Она засмеялась, и от этих звуков в груди у Алёны похолодело. Люди смеются по-разному. Весело и горько, язвительно и саркастически. Бывает смех детский, искренний и светлый, смех сквозь слёзы и смешок ничего уже не ждущего от жизни старика. Бывает карканье маньяка и хохот сумасшедшего.

Звуки, наполнившие зал, мог издать взвеселившийся осьминог. Только моллюски не умеют смеяться.

— Хватит, — попросила Алёна. — Я пришла попросить…

— За старого Карла? — прервала её Алина. — Нет. Я всё решила. Пусть приносит пользу, иначе болезнь разрушит его мозг. У меня много задач для его левого полушария.

— Он человек! — не выдержала Алёна. — Нельзя так относиться к людям!

— Люди в массе своей бесполезны, сестричка, — сказала Алина. — Они не делают ничего осмысленного, только поддерживают существование. Своё и других таких же бесполезных особей. И уж тем более бесполезны выжившие из ума старики. А твой Карл… он очень скоро свихнётся. Боль сведёт его с ума, и его замечательный мозг, его великолепный, отлично отлаженный аппарат для расчетов сломается.

— Ты чудовище… — прошептала Алёна.

— Я хозяйка, — ответила Алина. — Каждая вещь должна приносить пользу. В каждом из ящиков, которые ты видишь, заключён человеческий мозг. В каждом из ящиков, которые ты не видишь, на каждом этаже, в каждом здании Управы, — тоже. И все они работают. Считают, планируют, создают новые технологии.

— Для кого? — спросила Алёна. — Кто воспользуется этими технологиями, если ты посадишь всех в ящик?

— Лучшие, — торжественно объявила Алина. — И я. А теперь иди, ты отвлекаешь меня от более важных дел.

— Ты обманула меня, посмеялась надо мной, — простонала Алёна. — У него не было выбора. Карл узнает, он не будет на тебя работать!

— Он не узнает, — пообещала Алина. — Откуда бы?

— Потому что он уже отказался!

— Не волнуйся, сестричка, — сказала Алина. — Я умею убеждать.

— Меня ты тоже засунешь в ящик? — спросила Алёна, делая шаг к выходу.

Алина снова хихикнула:

— Вдруг ты уже сидишь в нём?

***

Лазурные волны накатывали на белый песок. В небе кричали чайки, тёплый ветер пах солью и йодом. Карл — дополнительные имена как-то внезапно показались лишними, ненужными — сидел на скамейке, на набережной, а впереди, за низким парапетом, мерно дышал океан.

Карл посмотрел на руки и увидел руки молодого, не старше сорока, человека. Гладкая загорелая кожа, ровные суставы без шишек и, главное, никаких пигментных пятен.

Что-то случилось. Он помнил, Алёна предлагала что-то странное, подозрительное, а он отказался, даже не выслушав. Теперь…

— Впечатляет?

Карл повернулся и удивился мимоходом: надо же, боли в спине как не бывало…

Словно солнце ударило в глаза. Давненько Карл не видел таких рыжих девчонок! Впрочем, он много лет не встречал никаких, ведь самой молодой даме в его офисе на днях стукнуло пятьдесят.

— Да, — согласился Карл. — Что произошло, мисс?..

— Алина, — сказала девушка. — Произошло то, что тебе пришлось принять предложение Алёны. Моё предложение.

— Почему вдруг на «ты»? — удивился Карл. — Я постарше буду.

— Внешность обманчива, — засмеялась Алина. — Мы ровесники.

— Не бывает такого омоложения, — не поверил Карл. — Я бы знал, мы проводили исследование для косметологов, обязательно остаются следы.

— Это не косметика, — сказала Алина. — Она здесь не нужна.

— Где это — здесь?

— У меня, Карл, — ответила Алина. — В мире цифр.

— Так это всё нереально? — Карл обвёл рукой округу, похлопал по спинке скамейки, топнул ногой по песку дорожки. — Это создала ты?

— На самом-то деле, — сказала Алина, — это создал ты. Ты мечтал о чём-то подобном, это твоё представление о покое и комфорте. Я люблю другие ландшафты.

— Какие же?

Мир изменился. Пропали небо и море, смолкли птицы. Вокруг расстилался сюрреалистический мир, галлюцинация сумасшедшего геометра. Бесконечная координатная сетка, повисшая в черноте космоса. Каждый узел, стоило бросить на него взгляд, раскрывался новой сетью. Вдоль координатных линий в разных направлениях скользили огни. Задерживались в узлах, поглощённые вторичными сетями, пропадали бесследно или возникали из ниоткуда. Каждый огонь, если присмотреться, был пакетом данных, цифрами, многомерной матрицей величин.

— Убери это, — взмолился Карл. — Голова кружится.

Вернулся океан. По небу плыли чёрные тучи, волны били в обрывистый каменистый берег. Холодный ветер бросал в лицо пену.

— Ты просто не привык к такому объёму данных, — снисходительно пояснила Алина. — А голова здесь не может кружиться. Ни кружится, ни болеть. У тебя нет головы.

— Что?!

— Смотри, как было на самом деле.

…Управа надвинулась. Мелькнули отражения облаков в окнах верхних этажей. Винтолёт заложил вираж, и вдруг шум винтов стих. Винтолёт клюнул носом. «Ааа!..» — закричал винтолётчик. Карл-Фридрих-Иероним увидел белые потёки и пятна на стёклах и карнизах. «Голуби…» и «Они что, не моют?» — в один миг возникли в голове две мысли. Потом наступила темнота…

— Что это значит? — не понял Карл.

— Вот как это выглядело со стороны, — сказал Алина.

В тучах над головою возникло окно. В нём Карл увидел знакомую свечку Управы, увидел, как приближается к ней маленький как жук винтолёт. Увидел одинокую фигурку на крыше — это Алёна вышла его встречать. Увидел, как машины выпустила белый, безобидный дымок — и мгновение спустя врезалась в стену Управы! В месте удара вспух огненный шар, и обломки полетели вниз…

Окно схлопнулось. Карл потрясённо молчал.

— Я мёртв? — спросил, наконец, он.

— Мы смогли спасти мозг, — сказала Алина. — Теперь ты здесь. У нас не было другого выхода.

— И что, ничего не было? — сказал Карл. — Ни встречи, ни вечеринки, ни приветствия от попечителя Бранча?

— Должно было быть. Мы планировали, но… Сам понимаешь.

— А моя семья?! — выкрикнул Карл. — Что скажут им?!

— Правду, — пожала плечами рыжая хозяйка цифрового мира.

Мозг… Он просто комок нервной ткани в банке с физиологическим раствором. Карл хотел заплакать, но понял, что не может этого сделать. Серое вещество не умеет ни страдать, ни радоваться, эмоции — это свойства тела. Продукт работы желез внутренней секреции. Простая биохимия. Зато он в силах решать…

— И что дальше? — глухо сказал он. — Что ты от меня хочешь?

— Того же, что и раньше, — ответила Алина. — Статистики. Ты замечательный статистик, Карл. Нельзя было тебя потерять.

— Нет, — сказал Карл. — Я отказал Алёне, пусть этого разговора и не было, значит, я отказал окончательно. Я не буду заниматься статистикой. Ты зря истратила ресурсы на моё спасение.

— Цифры, — улыбнулась Алина. — Нет ничего лучше цифр. Они полны жизнью, они больше жизни. Разве это не счастье — работать с цифрами?

…Где-то под Управой, на минус пятом или минус шестом этаже, в одном из многочисленных ящиков, открылся микровентиль, и микронасос впрыснул в питательную смесь каплю синтетического нейромедиатора…

Конечно, это счастье! Как он мог думать иначе, как он мог решать иначе? На свете нет ничего лучше статистики!

— Да, хозяйка! — дрогнувшим голосом сказал Карл. — Ты права. Это счастье! Когда же, наконец, будут цифры?

Тучи разошлись, снова выглянуло солнце. Воздух наполнил сладкий аромат цветущих магнолий.

— Скоро, Карл, — сказала Алина. — У тебя не будет в них недостатка.

***

Поле зарастало. Берёзовый и ивовый подрост захватил края и почти проглотил дорогу, по которой раньше вывозили урожай. Сначала Мефодий-Альберт выкашивал луговину вокруг делянки с оставшимися кустами, но потом бросил. Никому не нужны земляничные яблоки! В прошлом году приехали городские и сняли дренаж, а без полива яблоко не растёт.

Мефодий-Альберт прикрыл глаза и втянул воздух носом. Если забыть, что от огромного поля осталась жалкая сотка, можно подумать, что всё осталось как раньше! Плывут вдоль рядков бесшумные пневматические комбайны, подхватывают созревшие плоды, отправляют в бункер. Копошатся женщины, выискивают на земле усы с цветками. У каждой в руках — кисточка на длинной ручке. Этой кисточкой нужно перенести пыльцу с мужского цветка на женский. Никакой автомат не справится с такой работой, только руки человека!

Старик нагнулся, поднял с борозды крупную, с два кулака, ягоду. За ней потянулся желтеющий ус-плодоножка, словно куст не хотел отдавать своё детище, потом с треском оборвался. От земляничного духа рот наполнился слюной. Брать пора, подумал Мефодий-Альберт. Завтра поздно будет, перестоит. Он стряхнул с яблока налипшие песчинки, осторожно протёр обшлагом рукава, надкусил. Кожица послушно разошлась в стороны, и яблоко развалилось на две части. Мефодий-Альберт вылущил дольку, закинул в рот…

Раньше ящики с фруктами напрямую отправляли в детские сады и школы, уж очень много в них витаминов! Мефодий-Альберт и сам познакомился с земляничным яблоком в детском саду, и, хотя провёл почти всю жизнь рядом с этим полем, первое впечатление, ощущение праздника и сказки, не забылось и осталось одним из самых ярких.

Странно это всё. Не может быть, чтобы детки разлюбили этакую вкуснотищу. Да только где эти детки? Посёлок Никольское, где жили работники, где раньше жил и сам Мефодий-Альберт, опустел. Все уехали в Город.

Над головой загудело. Старик посмотрел в небо: над полем медленно плыл трёхместный винтолёт, зависал, потом следовал дальше, чтобы снова остановиться метров через двадцать — тридцать.

Словно выискивал что-то.

Ладно, не до них. Мефодий-Альберт тростью проделал в борозде ямку, кинул в неё шкурку от яблока, заровнял и пошёл, прихрамывая, к лесу.

Болели колени, ныла поясница. Зря он подобрал это яблоко, теперь жди, пока спина успокоится. Пора уезжать. Он слишком стар, чтобы жить одному. Случись чего — не дозовёшься.

В шее коротко стрельнуло. Пожалуйста, теперь и это. Надо растереть. Есть дома отличная мазь, как раз для…

В глазах у старика потемнело, ноги заплелись, он упал лицом в борозду и уже не видел, как приземлился рядом винтолёт, и как вышли из него служители в белом.

…Тётя Клава, воспитательница, притащила в группу тяжёлую, укрытую полотенцем корзину, поставила на стол. От корзины пахло вкусно, но незнакомо. Полотенце усыпали красные пятна. Дети сгрудились вокруг, с любопытством заглядывая через руки тёти Клавы.

— Ну-ка, зайчики-белочки, налетайте! — сказала, улыбаясь, воспитательница, сдёргивая полотенце с корзины. — Только не толкайтесь, что же вы так? Всем хватит.

Маленький Мефодий взял из её рук малиновую дольку с жёлтыми прожилками, лизнул. Кисло… Или сладко? Он укусил дольку за кончик — и не заметил, как проглотил всю. Это было похоже на апельсин, ананас и землянику одновременно, но, в то же время, не похоже ни на что!

— Ещё можно? — спросил он у тёти Клавы.

— Конечно! — всплеснула руками воспитательница. — Не хватит, ещё почищу. Кушайте, детки! Это очень вкусно. Сама бы ела.

Странный фрукт оказался не только вкусным, но и сытным. Мефодию хватило двух долек. Скоро пришло время тихого часа, и он заснул со счастливой улыбкой на лице. До вечера, пока детей не разобрали родители, в группе говорили только о замечательном лакомстве.

— Нам сегодня давали такое!.. Такое!.. — рассказывал Мефодий маме и папе. Родители внимательно слушали и кивали, украдкой пряча улыбки. Это была папина идея, с земляничными яблоками, Мефодий-Альберт узнал об этом гораздо позже, когда вырос и стал агрономом. Тогда же, наигравшись, набегавшись, он засыпал с мыслью: «Скорее бы прошла ночь, скорее бы в сад! Вдруг тётя Клава снова принесёт замечательное это?».

Назавтра всё повторилось. И тётя Клава, и земляничное яблоко, и счастье! И послезавтра, и каждый день, только Мефодий-Альберт этого не помнил. Каждый день для него был внове. Под этот день супервизор Алины выделил примерно двухсоттысячную часть мозговых ресурсов Мефодия-Альберта. Много ли надо маленькому восторженному мальчику? Остальные ресурсы влились в общий вычислительный пул. Алина лихорадочно готовила защитный пояс вокруг Земли и Солнечной системы. Возможно, придётся отражать удар возмездия попечителей — если миссия Вадима и его подчинённых закончится неудачей.