Фомальгаут Мария - ПОГРУЖЕНИЕ В ЗЕМЛЮ

2513 г.

Звонка, что ли, нет…

Нет, снова барабанят в дверь. Сильно. Отчаянно. Распахиваю, вот, блин, даже не посмотрел, кто, сейчас ввалятся какие-нибудь охотники за микрочипами, пиши пропало…

Вваливается мальчишка, сует мне в руки серебряный крест и еще что-то, чего ты мне суешь, я из этого стрелять не умею…

— Чего тебе?

— Я к вам от этого… от этого…

— От кого?

— Ну, от этого самого…

— У нас таких на Земле десять миллиардов. А если по солнечной системе брать, то и все тридцать.

— Да нет… от этого… — мальчишка расставляет руки, показывает очень толстого человека.

— И… чего?

Что случилось, вроде бы не время, вроде бы месяц назад обряд провели, все при всем…

— Выезжайте… в Мёльбурн. Ну, не в новый, а в старый, который сейчас заброшенный стоит…

— Да что случилось-то, ты мне объяснить можешь?

— Он… этот… — снова расставляет руки, — это… просил передать…

— Да чего такое?

Мальчишка говорит. Плохо понимает, что говорит. Зато я понимаю. Хорошо понимаю. Рушится мир…

Неужели…

2013 г.

— Землекопы есть?

Поднимаем руки. Все. Разом. У нас тут все есть, и землекопы, и маляры-штукатуры, и массажисты левой пятки, и космонавты дальнего плавания. Кто прикажете, те и будут, деньги-то нужны…

Здоровый толстяра оглядывает нас, как породистых лошадей, вот-вот полезет смотреть зубы и щупать мускулы. Потом накинет уздечку и погонит домой.

Ходит. Выбирает. Показывает пальцем, ты, ты и ты, нет, во-он ты, долговязый… ёкает сердце, меня взяли, мне бы радоваться, денежки зазвенят, почему на душе так, будто меня на заклание выбрали…

А почему… а по кочану. Да по капусте. Только что травили жуткие байки, как приходил каждый день на биржу черный человек, набирал работяг, а на следующий день опять приходил, опять набирал, и больше этих работяг никто не видел… и так рассказывал тощий старичишко эту байку, что хрен пойми, правда или придуривался…

— Айдате, парни… денег заработаете… покушаете… полопаете… — толстяра недоверчиво смотрит на меня, — здоровье-то у вас ничего?

— Лучше не бывает.

— Да правда что…

Снова мерзехонько холодеет спина, зачем про здоровье спросил, вот счас выведет нас всех, затащит в какую-нибудь конуру, тряпочку с хлороформом в морду сунет, и проснемся мы без левой почки… если вообще проснемся…

— Чего, парни, паспорта есть?

Неприятно колет пальцы. Показываем свои фотоальбомы с одной маленькой и страшной фотографией, крепко держим, чтобы не выхватил. А то пиши пропало… а потом придет письмо, на вас висит кредит, стопицот зеленых, не заплатите, пойдете по миру с сумой.

— Ну, поедемте… яму там выкопать надо… — толстяра открывает дверцу неказистой машинешки, даже не успеваю разобрать марку.

— Кого хоронить будем? — пытаюсь отшутиться.

— Тебя, кого…

Парни фыркают. Толстяра фыркает. Я тоже фыркаю, хоть мне и не смешно.

Дернул черт… приехал в Нерезиновую, правильно отец говорил, землю копать и в нашем Зауральске можно, не-ет, мы же самые умные, нам же деньги нужны, а потом продадут в какой-нибудь гарем… нет, что я говорю, кому я нужен в гареме…

— Это что… на взлетной полосе, что ли, копать будем?

Снова пытаюсь отшутиться. Снова не получается. Толстяра даже не отвечает на наши остроты, подводит к окошечку кассы, четыре билета до…

До…

Екает сердце.

Нехило.

Снова пытаюсь разрядить обстановку.

— А что… в Бразилии своих землекопов нет?

— Да, знаете… перевелись… — толстяра снова подмигивает, мол, не дрейфь, пацаны, все будет хорошо.

— Увижу ли Бразилию… до старости моей… — бормочет крепкий здоровяк, даже не помню его имени, хоть он себя назвал. А вот работодатель наш имя скрывает, ну правильно, зачем ему, он же нас на органы хочет… или еще куда… Забираемся в самолет, распеваем про Дон и Магдалину, и как там дальше у Киплинга, третий наш спутник, Антон, уже вылавливает из сумки на переднем сиденье магазин на борту, о-о, пацаны, давайте кружки фирменные купим, Аэрофлот…

— Никогда вы не найдете… в наших северных лесах… броненосцев… во, блин, как там дальше? — Антон обреченно смотрит на нас.

— Не так, — вспоминаю, — длиннохвостых ягуаров, броненосных черепах… а в солнечной Бразилии, Бразилии моей… такое изобилие… диковинных зверей…

Парни подхватывают, вопят пьяными голосами:

— Ув-вижу ли Б-р-рр-азилию… Бр-р-разилию… Бр-р-разилию… Ув-ввижу ли…

Хлопает дверь. Так и чувствую, ворвется разгневанная прислуга, хорош орать, руссиш швайн, или что они там скажут… хотя нет, здесь сами поорать любят, и на гитаре побренчать, и много еще чего…

Толстяра оглядывает нас, довольно улыбается.

— Освоились? Ну, молодцы… поужинали? Отдохнули? Ну, все, пора бы уже и денежки заработать…

Чувствую, что ослышался.

— А… как… ночью?

— А… так. Я вам за что плачу? Или типа маленьким птичкам и маленьким детям спать уж давно пора? Спокойной ночи, малыши, посмотрели, и баиньки?

Хохочем. Ничего, мужик, нормальный попался, до поры до времени, пока из-за угла не подкрался и ломиком головы нам не проломил…

— Ну что, только честно, с лопатами-то нормально управляться умеем?

— Без проблем, — отвечаю один за всех.

Тут же спохватываюсь:

— А что… клад ацтеков откапывать будем?

— Ага, и майя… как откопаем, сразу конец света придет.

Выходим. В вечер. В сумерки. Садимся в машину, к нам подкатываются еле одетые девчонки, сеньоры, подвезите, так и хочется в ответ разразиться монологом Миронова про руссо туристо и облико морале.

— Да, пацаны, спросить забыл… у вас нервы… ничего?

— Да вроде ничего, — отвечаю осторожно, чувствую, как дело запахло порохом.

Машинешка петляет среди холмов, подрагивают лопаты в багажнике, вот здесь, среди холмов нас и зарежут, и закопают лопатами этими…

— Еще бы лозу взял… — пытаюсь сострить, острота получается какая-то жалкая.

Толстяра ходит туда-сюда вокруг да около, только что не нюхает землю, наклоняет голову, будто прислушивается, ищет что-то…

— А? Лозу, говоришь?

Чувствую, что краснею.

— Не-е, лоза не поможет…дохлый номер… Это так… на глазок надо… по компасу… по навигатору…

Снова забывает про нас, смотрит на джи-пи-эсник, постукивает по нему пальцем, будто отгоняет духов.

— Здесь… здесь, вроде… если что, левее возьмем… Ну все, парни, давайте… за работу… вот тут… от сих до сих…

Парни вгрызаются лопатами в землю, я медлю, что-то мне не нравится, что-то…

— А… а можно нам часть того… что в земле… себе взять?

Толстяра хохочет. Заливается. Понимаю, что ляпнул что-то не то.

— Да бога ради, хоть все забирайте… только не говорите потом, что вы этого не хотели…

Копаем. В тусклом свете фонарей. Ночь как назло выпала безлунная, вот и шарься в темноте, замешкаешься, сам в яму упадешь, тебя и закопают…

Что там может быть… Корю себя за то, что не взял дозиметр, интересно, откуда бы я его взял, а надо бы проверить, а то может трещит тут, как миллион чернобылей, вернусь домой, буду в темноте светиться…буду его сиятельство…

— А, ч-чер-рт… — Антон шарахается от ямы, как черт от ладана.

— Ты чего?

Замирает. Будто не слышит нас. Осторожно говорит:

— А… здесь копать нельзя.

Понимаю, что он вспоминал, как зовут нашего начальничка, а никто не знает, как его зовут, он как будто и сам не знает…

— Чего там? Клад нашли? — толстяра пытается отшутиться, шутка не получается.

— Не… смотрите.

Смотрим. Вздрагиваем. Вот, блин, как в плохом ужастике, только хуже. Из земли торчит почерневшая от времени рука с загнутыми пальцами, вот-вот вцепится в кого-нибудь, утащит в могилу…

— Вон чего… это мы, парни, левее взяли. А надо было правее брать. Давайте… копаем…

Переглядываемся. Вздрагиваем.

— Это… это, что ли, откапывать?

— Что ли это. Это вот самое.

Не двигаемся с места.

— Парни, я вам за что плачу? Я вас за что в Бразилию привез, думаете, до Бразилии бесплатно возят? Чего испугались? И из могилы показалась страшная черная рука, и уволокла его в подземное царство… так, да? Пошел мужик ночью на кладбище, разрыл могилу… как там дальше-то… отда-ай мое сердце…

Толстяра вымученно растягивает губы в улыбке. Выжимаем из себя ответные улыбки, бормочем что-то про черную простыню, про гробик на колесах и черный крюк, который торчал из пола, и его нельзя было выкручивать. Шутки получаются какие-то слабенькие, все-таки худо-бедно разряжаем обстановку.

Роем. При свете фонарей. Без света луны. Моя лопата с хрустом вонзается что-то в земле, вздрагиваю всем телом. Отбрасываем лопаты, роем осторожно разгребаем землю руками. Крепкий детина из нашей бригады наскоро припоминает какие-то молитвы, и да будет тело предано земле, и все такое…

Крестимся.

Стараемся не дышать, стараемся не смотреть на что-то, покрытое плесенью, почерневшее от времени. Костлявые руки застыли, будто пытались разрыть землю, вот-вот зашевелятся пальцы…

— Ну что, парни… насмотрелись… чш, чего вздрагиваете, меня, что ли, напугались? Ой, пуганы вороны… давайте… переворачивайте его потихонечку…

— Куда… певере… ревепе…

Мой язык меня не слушается. Парни смеются, почти истерически.

— Куда-куда, лицом вниз…

— А… разве так можно?

— Так нужно.

Боремся с брезгливостью, вот, блин, дома и свинарник чистил, и туалеты, бывало, выгребать приходилось, и ничего, а тут нате вам, горло давят спазмы, лучше бы вывернуло, а то и не выворачивает…

Делать нечего, беремся за то, что когда-то было человеком…

…как со стороны вижу нас троих, несемся к холмам, а-а-а-а-а, кто-то спотыкается, валится, орет, что его схватили за ноги…

— Пацаны? Вы… вы чего?

Толстяра смотрит на нас, только что не крутит пальцем у виска.

— Оно… шеве… шеве…

— Это не оно, это он вообще-то. Это на эстраде на нашей сейчас оно, не разбери-поймешь, мужик или баба… Не боись, парни, не тронет…

— Ага, не боись, он ка-ак…

— Да не будет ничего.

— Сам переворачивай, — бормочет Антон, — пошли, парни…

— Ага, идите, идите… скатертью дороженька. Посмотрю, как вы из Бразилии выберетесь… без визы…

Вздрагиваем. Вот, блин, чертов мужик, все продумал…

Возвращаемся. Бочком-бочком. Еще живет шальная мыслишка, что нас трое, а он один, так может… так ничего не может, как миленькие переворачиваем тело, вот, блин, живет в нас проклятое воспитание, проклятое Надо, надо чистить зубки, надо учится на пятерочки, надо перевернуть труп, если дядя повелел…

Переворачиваем. Не дыша. Рука мертвеца сжимается на моем запястье. Ору.

— Чего там опять… Да дай ему пинка, отпустит… вот так, по руке… ага…

Бью. Отпускает. Хочется отдраить свою руку с пемзой. Или отрезать. Пока не почернела и не сгнила.

— Не боись, ничего не будет… вымоешь, и океюшки. Перевернули? Молодцы, теперь зарывайте…

Зарываем. Почему так дрожат руки. Ненароком поддеваю лопатой Антона, Антон разражается отборной бранью. Стараюсь совладать с собой, не могу. Кто-то отбирает у меня лопату, отводит в траву, сядь, сядь, посиди, без тебя справятся, ты и так молодец…

Земля уходит из-под ног, бьет по спине.

— Ну, молодцы… по двадцать штук каждому… как обещал…

Выдавливаем из себя улыбки. Улыбки не получаются. После такой ночи вообще разучимся улыбаться, будем ходить как роботы…

— Ну, парни, не мне вас учить… это все между нами… что тут было… и ни одной живой душе знать не велено.

Киваем. Можно подумать, кто-то поверит. А мы его ка-ак откопали, а он ка-ак меня за руку схватил, а я его ка-ак, ногой двинул… Серега, ты кончай пить уже…

— Самолет у нас в восемь… можете если что город посмотреть… не Рио, конечно, так, по мелочам, Нову-Игуасу, но тоже ничего… нет, это вам не Рио де Жанейро…

Что-то прорывает. Не выдерживаю, спрашиваю.

— А… это… это что было?

— Парень, тебе зачем?

— Чтобы знать.

— И ночами потом не спать, да?

— Мы и так ночами спать не будем. После вашего…

Толстяра оглядывает нас. Понимает, что не отстанем.

— Ну, черт с вами… потом не говорите… что из-за меня потом… в холодном поту просыпаетесь…

Киваем. Потом не скажем. Потом…

— …ну вот… и обычай в те времена был… если какого убийцу хоронили… клали в могилу лицом вниз, — толстяра смотрит на нас, подмигивает, — как думаете, зачем?

— Ну… чтобы знали. Что убийца…

— Чтобы из могилы не выбрался. Начнет землю рыть, чтобы вылезти, а рыть будет не вверх, а вниз, только глубже в землю закапываться.

Вздрагиваем.

— Суеверие…

— Ну. Суеверие. Вот так вот и похоронили его… мордой вниз. Только потом… — голос толстяры понижается до шепота, — годиков через десять там кладбище перекапывали… могилку его разрыли, а там и нет ничего.

— Выбрался? — вырвалось у меня.

Парни смотрят на меня, как на врага народа, чего ты сморозил, кто тебя за язык тянул…

— Куда он выберется… вот так все и случилось, вниз зарываться начал… Потом уже посмотрели, там вся земля ископана…

Киваем. Хочется не верить. Хочется поставить эти откровения на уровень дешевых ужастиков а-ля пошел мужик на кладбище, а та-а-а-м… и не получается…

— Ну и вот. Все рыл и рыл, вниз и вниз, глубже и глубже. Каждые сто лет он к поверхности земли подбирается. У-ух, злой, как черт, не дай бог вылезет…

Пересаживаюсь, чтобы не сидеть спиной к окну, так и кажется, что оттуда кто-то смотрит… смотрит…

— И каждые сто лет переложить его надо… перевернуть… чтобы обратно в землю зарывался…

— Да тьфу на вас, напугали, — бормочет Антон.

— Сами просили…

— Я лично не просил, это этот все…

— А чего тогда сидел, слушал?

— Так интересно же… а чего он жен своих убивал?

— У него спроси, — фыркает толстяра, — землю раскопай да спроси…

— Да ну вас…

— А что ну, кто его знает… жен зачем… а детей зачем? А племянницу свою зачем?

Спускаюсь по трапу на негнущихся ногах, пытаюсь улыбнуться стюардессе, не могу. Похоже, и правда разучился улыбаться…

— Ну все, мужики, спасибо… век не забуду… — толстяра пожимает нам руки. Как-то он назвал себя, я уже не помню, как…

— Через сто лет-то… позовете?

Пытаюсь сострить. Кажется, почти получилось.

— Ага… обязательно. Таких бравых парней, да не позвать…

Пытаемся засмеяться. Не можем. Смеяться, похоже, тоже разучились…

2313 г.

Звонок под утро. Еще не хватало. Нет меня, нет, до часу дня в выходные меня вообще нет, да и после часу тоже.

— Алло.

— Чего, Сереж, завтра подъедешь?

Узнаю толстярин голос. Холодеют пальцы.

— К-куда?

— В Нижневартовск. Там встречу, покажу где…

— Это объект так далеко переместился?

— Ну а как ты хотел… так приедешь?

— Приеду, куда денусь…

— Чего-то ты не радостный…

— А чего радоваться-то… можно подумать, на пикник едем…

— Слушай, мысль подал… как-нибудь собраться так, просто… карасиков половить, шашлычок сготовить…

Смотрю на календарь. Третье сентября. Что-то он быстренько на этот раз выкопался, я его ждал в октябре, не раньше. Да что не раньше, он век от века становится все сильнее, мы уже с парнями привыкли, что втроем еле-еле вытаскиваем его из земли, переворачиваем…

Вываливаюсь из кровати, думаю, как бы половчее заказать на завтра телепорт до Нижневартовска.

— Ты куда собрался… милый мой дедочек? — Линка прикрывается одеялами, жмурится, как кошка.

— Да… завтра с мужиками с ночевой махнем куда-нибудь…

— А чего от твоих мужиков всегда духами несет?

— А кто им запретит… выберемся на речку, и давай душиться… Чего ты про меня думаешь всякое…

— Чего ты все без меня да без меня…

— Ага, давай с нами… посмотрю я, как ты на каблуках глину месить будешь… в вечернем платье…

Нет, правда, надо нам как-нибудь собраться… и самим по себе, и с женами, Линку с парнями познакомить, семьями дружить… Только не в эту ночь, в эту ночь будет кто-то, с кем я знакомить Линку не хочу…

Через сто лет…

Как в воду глядели. И через сто, и через двести, и через триста. Время как будто пощадило нас. Как будто знало, что на нас держится…