Эпилог

Однорукий обезображенный заросший мужик сидел за грубо сколоченным столом в комнате, освещаемой единственной свечкой. Снаружи лил дождь, была осень.

Мужик налил себе вино из кувшина и залпом осушил кубок. Ему было глубоко плевать на погоду. Он не помнил, какой сейчас год, месяц, день. Он помнил совсем другое, то, из-за чего из единственного глаза текла слеза.

Он помнил как его, Годфруа и Роже тащили по тёмному коридору, избивая. Он помнил, как дико пытали его, изуродовали руку, тело. А потом залили раскалённое олово в глаз. Он помнил, как запытали до смерти молящегося Богу Годфруа. Он помнил умоляющего о пощаде Роже, как тот просил не избивать его.

Мужик судорожно сглотнул и налил себе ещё вина. Он прекрасно помнил свою вторую битву, при Дорилеи, когда погиб Вильгельм, утыканный стрелами, но продолжавший держать щит, чтобы выжили остальные.

Он помнил осаду Иерусалима. Прекрасно помнил, как вернулся Амори и сообщил, что Жерар погиб там в песках, в этих чёртовых бесконечных песках от какой-то болезни.

Он помнил и ту резню, которую устроили крестоносцы в Святом Городе. Прекрасно помнил тот момент, когда они нашли убитого Матьё среди трупов сарацин.

Мужик вытер слезу и налил вина. На душе было так тошно, что даже не спасало это старое верное средство.

Он помнил, как сейчас, тот ужасный день, когда на его руках умерла отравленная Агнесса, в утробе которой был его ребёнок. Он даже не успел тогда его оплакать. Он прекрасно помнил, как нашёл зарезанного Амори, уткнувшегося лицом в письмо своей любимой жены Марты, к которой он собирался ехать. И помнил тот момент, когда ворвался в комнату Кристофа и Изабелль и смог утолить свою жажду мести, убив Роже. И как не ощутил тогда никакой радости, потому что лежали на полу умершие вместе Кристоф и Изабелль.

Мужик сотрясался от плача. Он не мог не рыдать. Было слишком больно. Он помнил и тот день, когда подошёл к порогу дома той, которую он хотел когда-то назвать своей. Он помнил, как Аннет стояла со своим мужем и детьми и с ужасом смотрела на него. Он помнил как вручил рыдающей Марте окровавленное письмо Амори, которое тот ей написал. Он прекрасно помнил того седого, сгорбленного жизнью старика, графа Ришара Бюлона. Он помнил, как тот, забрав маленького Жоффруа, кричавшего и тянувшего руку, приказал стражникам вышвырнуть его из замка.

Мужик весь задрожал и резко смахнул кувшин с кубком со стола. Свеча упала на мешок. Вскочив, он пнул стол и ударил кулаком в стену. Не ощутив боли, мужик склонился над кадкой с водой и уставился на своё отражение.

Зарычав, он сорвал тряпицу, скрывающую половину лица, обезображенную пытками. Он смотрел на себя и не понимал, почему он, почему именно он остался жить, когда все его друзья погибли, были жестоко убиты. Почему?! Почему?!

Жиль уронил кадку на пол. Его взгляд упал на кинжал, лежащий на лавке. Медленно подойдя к нему, крестоносец взял кинжал в руки. Кинжал Роже. Предателя. Он так и остался у него, после того, как они нашли тело Матьё. Зачем он хранил его, Жиль не знал. До этого момента. Теперь всё стало на свои места. Роже сделал своё дело. Так или иначе, но он будет причастен ко смертям их всех: Годфруа, Жерара, Матьё, Амори, Кристофа и его, Жиля.

Последний крестоносец направил лезвие на сердце и перестал дышать. Перед глазами стояла улыбающаяся Агнесса. Рядом с ней стояли его друзья. Они все были здесь и ждали его. Даже Роже, тот, другой, без этой мерзкой улыбки, оставленной ножом Тома.

– Я иду – прохрипел Жиль...

****************************************************************

– За что? – Раинульф посмотрел на сильно постаревшего и осунувшегося в плену Боэмунда.

– Наверно, ты ему мешал… как и я – ответил бывший антиохийский правитель – Танкред теперь совсем не тот, каким был когда-то… Танкред… мальчик мой...

Железная дверь отворилась, и ослепительный свет заставил двух узников закрыть глаза руками.