Опыт беллетристики в документальной прозе.

В очередной раз оглядываясь в прошлое и с ходу пытаясь угадать на острова какого лукоморья его сегодня может занести, Алексей, помимо детской игры в угадайку получал от подобных перемещений во времени и вполне конкретную пользу, к сожалению, поздновато им оцененную. Но потом с течением жизни, хоть и изредка, но все же стал обращать внимание на то, как ощутимо менялись его привычные представления об окружающем мире, когда он смотрел вроде бы на то же самое, но уже с высоты нагроможденных друг на друга десятилетий. Ему приходилось так настойчиво заигрывать с прошлым вовсе не из желания добиться от него хотя бы отдаленного подобия взаимности, как это могло бы на первый взгляд показаться, а просто по элементарному недомыслию считал что только там, в глубоких провалах времени можно отыскать ключ к самым заковыристым тайнам его прежнего вялотекущего существования. И если эта теория по сути своей, была еще более-менее терпимой, то исполнение явно оставляло желать лучшего. Когда на излете отрочества у него в голове немного развиднелось, он хоть и не сразу, но все-таки перестал искать им же выстроенную концепцию в тех местах, где она сроду не обреталась. А вот от своих любимых экскурсов в минулое отказаться так и не смог, хотя и были они порой занятием настолько же увлекательным, сколь и утомительным. И поэтому Алексей иногда позволял себе немного передохнуть и расслабиться, меняя при этом и сам род деятельности. Он на время оставлял в покое пыльные залежи уже когда-то прожитых лет и принимался размышлять о вещах может быть и интересных, но не имеющих никакого отношения к делу. Вот и на этот раз ему почему-то вспомнился тот, невидимый миру и вероятно поэтому ни в чем не стесняющий себя сочинитель, который день за днем, вдумчиво и прилежно создавал сценическое переложение для его судьбы, а проще говоря, клепал пьесу, где в основу была положена вся наспех состыкованная жизнь Алексея. Этот надежно скрытый от людских глаз труженик пера, судя по всему был не только хорошо набившим руку драмаделом, но к тому же еще и большим поклонником жанра экшн, который тогда обычно и кстати, не очень удачно называли приключенческим. И поэтому почти каждая из запланированных в его увлекательном повествовании передряг, несла в себе иногда скрытую, а то и явно выставленную напоказ угрозу. А в итоге, после всех этих драматургических экспериментов на теле главного героя, роль которого без продыха приходилось исполнять Алексею, уже буквально не оставалось живого места. Следы от обширных и, как потом говорили врачи, несовместимых с жизнью химических ожогов, деформированные кости, треск которых ему однажды довелось услышать и другие подобные им заметы тех лет останутся с ним навсегда. А теперь мысленно перелистывая страницы своего жизнеописания, Алексей уже привычно отмечал, что всевозможных приключений, непосредственно связанных с неопределенностью в его недавнем прошлом всегда было более чем достаточно. По крайней мере лично ему мало никогда не казалось. А под этим расхожим термином он тогда в первую очередь понимал то, особое и крайне неустойчивое состояние судьбы, из которого она могла скатиться куда угодно, нередко перекрывая при этом любое движение по уже не раз опробованному и надежному жизненному руслу. И вот первый тому пример: еще не успев родиться, он получает те самые, заранее припасенные для него химические ожоги, от которых, если по хорошему, то должен был почти сразу же умереть. Но находящаяся в неустойчивом состоянии судьба распорядилась по своему. И Алексей продолжал болтаться между жизнью и смертью, теряя сознание от боли, и еще не имея возможности хоть немного глушить ее криком. А когда смерть начинала брать первенство, он, уходя от всего земного, испытывал настоящее райское блаженство. И тогда, на авансцену выходил, непонятно откуда берущийся, ангел — хранитель. Засучив рукава и матерясь на латыни, он в очередной раз, вытаскивал маленькое, но крайне упрямое тело из цепкого и бездонного нутра небытия. Алексей, упирался как мог и последними словами крыл бестолкового дядю ангела. Вместе с жизнью к нему возвращалась и сводящая с ума боль. Эта карусель могла бы продолжаться еще достаточно долго, но в край измотанный непрерывной борьбой организм, решился наконец на отчаянный шаг. Он словно медведей от спячки пробудил к жизни нескольких жутковатых на вид, но необычайно деятельных сущностей, которых в обиходе скромно именуют скрытыми резервами. Это в общем-то и решило исход дела. Смерть отступила, оставив на память о себе хорошо различимые и глубоко въевшиеся багровые пропалины. И вот когда все так хорошо устроилось, Алексею ничего другого не оставалось, как только жить да радоваться. Правда призванные в строй "резервисты" что-то не очень торопились снова погружаться в спячку. Теперь они регулярно открывали перед ошеломленным Алексеем новые и, как им видимо казалось, светлые дали. И в результате их стараний ему пришла в голову очень простая и вполне закономерная в подобных обстоятельствах мысль: большинство тайных сторон бытия скрыты от людей не из вредности, а из чисто гуманных побуждений. И еще он окончательно уяснил для себя, почему его гибнущий организм так долго не хотел связываться с этими скрытыми резервами. А примерно год спустя после всех этих событий, он впервые увидел во сне хорошо знакомого ему белого ангела и, не менее знакомые, темные глубины смерти. Это был как раз тот фрагмент недавней реальности, когда вопреки всему, его снова выволокли на спасительный берег жизни. И пока он помалу приходил в себя, лежа на этом, не очень гостеприимном берегу, его заботливо укрывала от жестких лучей никогда не заходящего солнца, огромная и совершенно не зависящая от окружающего пространства, крылатая тень. Наконец Алексей открыл глаза и сел машинально отряхивая прилипший к телу песок. — "Где я был?" — особо не надеясь на ответ спросил он, с наивным детским бесстрашием глядя на стоящее над ним ни на кого не похожее существо. — "Считай, что в черной дыре". — усмехнулся ангел. — "Я снова хочу туда". — завел было свою привычную шарманку Алексей, но теперь в его голосе явно не слышалось прежней уверенности. — "Да еще успеешь" — уже из какого-то далека донеслось в ответ. Это была их последняя встреча, на территории сна и в двух шагах от того, чего все так боятся и что белокрылый в шутку назвал черной дырой.

А тем временем, еще не полностью очухавшись от предыдущего приключения, Алексей попадает в новую, и тоже драматургически обоснованную передрягу, из которой выбирается частично живым, и с частично деформированными костями. После этого его на время оставили в покое, а потом вновь потянулась нескончаемая цепь коротеньких, но обильно сдобренных адреналином экстрим эпизодов. Его снова принялись испытывать на прочность, живучесть, везучесть и другие подобные им человеческие качества. А еще было немало такого, где все перечисленное помогало примерно так же, как мертвому припарки. И реально могло спасти только вовремя организованное свыше чудо. Вдобавок ко всему этому неожиданно выяснилось, что отступившая однажды смерть не ушла насовсем, а продолжала идти за ним след в след, соблюдая однако, определенную четко выверенную дистанцию. А когда приближалась очередная пиковая ситуация и жизнь Алексея повисала на волоске, она подходила так близко, что изредка сбиваясь с шага, едва не наступала на пятки, приятно холодя затылок своим дыханием. И как раз в один из таких моментов, трехлетнего Алексея смыла с пирса и потащила в глубину, тяжелая штормовая волна. Находившийся рядом, мокрый с головы до ног отец, плашмя грохнулся на деревянный настил и успел ухватить мелькнувшую в водовороте руку сына. Дураку ясно, что случилось то самое, неизъяснимое и всеми желанное. Произошло очередное чудо. Но Алексея тогда больше занимало другое — он никак не мог понять, зачем вообще их с отцом понесло на этот стонущий от ударов непогоды пирс. Но времени на раздумья у него уже не было. Им еще предстояло преодолеть несколько сотен метров пути, продираясь сквозь круговерть ураганного ветра и дождя. Сначала они какое-то время шли вдоль линии прибоя, оставляя после себя длинную цепочку наползающих друг на друга следов. Несмотря на ветер, над остывающим пляжем стоял выраженный запах вареных крабов, хотя никакой подобной живности в здешних местах вроде бы не водилось. На мелководье, где он любил хлюпостаться, ему встречались только какие-то белые креветки, рыба игла и морской конек. Алексей идущий за отцом слегка прихрамывал. Его левый сандалик внаглую стащил водоворот, и теперь босая нога чуть глубже чем прежде утопала в песке. Шли молча. Отец ничего не говорил, а сын ничего не спрашивал. Но похоже, оба думали об одном и том же. Вскоре они остановились у подножия крутого обрыва и начали по узкой, огибающей склон тропе медленно подниматься на выжженную солнцем вершину. Где-то там среди торчащих из земли обломков скал и покрытых трещинами крупных валунов, должен был находиться их дом. И когда они, пройдя половину пути скрылись в густом кустарнике, сквозь плотную сетку дождя стала видна стройная фигура в легком черном плаще с капюшоном. Она осторожно ставила свои узкие босоножки в полуразмытые неутихающим дождем следы Алексея. А когда над морем с треском рвал воздух очередной каскад молний, за спиной у темной фигуры вспыхивала и начинала бликовать под порывами ветра узкая стальная полоса. Материализуясь, смерть являлась людям в своем хрестоматийном облике, это был ее маленький женский каприз.

В следующий раз он должен был умереть уже четырехлетним, медленно опускаясь на дно еще не знакомого ему моря, и наблюдая сквозь зеленоватую толщу воды, похожих на светлые парашюты, медуз. И снова выручил отец. Ориентируясь по плавающему на поверхности детскому надувному кругу, он наугад нырнул в глубину и успел вытащить Алексея, у которого уже закончился запас воздуха в легких и он был готов полной грудью вдохнуть в себя горьковато-соленую морскую воду. Все обошлось и в тот раз, когда, пущенный в него заряд картечи, ушел в пустоту, и лишь несколько шальных осколков, с визгом пропахали асфальт, вышибая красноватые искры. А еще он должен был… И это "должен", своеобразным рефреном, будет сопровождать его все последующие годы. Похоже, он действительно крепко задолжал, кому-то там на небесах. Время шло, а ничего не менялось и его все так же настойчиво пытались увести из жизни. Но не менее могущественная сила, постоянно прописанная то ли в вышней обители, то ли в преисподней, каждый раз, одним легким пинком, возвращала все, по народному выражению, в зад, ну, то есть, на круги своя. А тем временем, небесный драмадел тоже не сидел сложа руки. И в связи с этим Алексея гарантированно ждали впереди новые увлекательные приключения, где жизнь и смерть всегда ходили бок о бок, а промежуток между ними был катастрофически узок. И первое, что ему пришлось испытать, были восемь долгоиграющих дней, проведенных без воды и пищи. Они остались в памяти кратковременными, но добротно изготовленными, и почти не отличимыми от реальности, галлюцинациями, а также полным и не совсем понятным тогда, отсутствием чувства жажды. А напоследок, добавила впечатлений, неожиданно вспыхнувшая любовь обезвоженного тела к холоду, что было, как раз, вполне объяснимо и полностью отвечало логике. И еще, заметно обозначились, среди потока каждодневной суетливой однообразицы, несколько минут тесного общения с очень симпатичной и в такой же мере доброжелательной шаровой молнией. Эта гипотетическая плазмоидка, рожденная и воспитанная в каких-то чрезмерно удаленных от нас озоновых весях, установилась, примерно в трех дециметрах от Алексеева лица, и какое-то время недоуменно вбирала в себя эти его, давно уже ставшие чуточку не такими как надо, черты. А он видел перед собой полупрозрачную сферу, бледно-молочного цвета, внутри которой медленно струились раскаленные перламутровые потоки, плавно обволакивающие его, чуть заметное, отражение. И его собственные глаза, блестя отраженным светом, в упор смотрели на него с гладкой поверхности плазмоида. Алексей попытался немного отодвинуться, но возникающая при малейшем движении легкая разряженность воздуха, возвращала все на прежние места. Относительная, идиллия длилась не долго. Внезапно движение потоков начало ускоряться, а их накал заметно усилился. Все это было, мягко говоря, не очень хорошим предвестником и требовало немедленного вмешателства. "Да, ты...! Мать...! Как...! И твою...!" — Алексей запнулся, переводя дух, и пытаясь мысленно сложить из этого сумбурного словесного набора, какую-нибудь, более-менее вразумительную фразу. Но дальнейшим словотворчеством заниматься было уже некогда и он произнес простейшее, что пришло на ум, намеренно акцентируя на последнем слове "мать!". И ничего зазорного здесь не было. Ведь даже самые крутые мужики, попав в непростую жизненную ситуацию, так или иначе, первым делом, вспоминают о маме. Это могло быть обычным совпадением, но его гостья, тем не менее, подозрительно быстро успокоилась, остыла и по прежнему продолжала смирно висеть на своем месте. Могучий русский язык, как всегда, оказался на высоте, даже в этом непростом поединке с силами небесными. А потом сфера развернулась и, слегка качнувшись от легкого порыва сквозняка, медленно поплыла туда, откуда пришла. Уходя, она не стала создавать ударную волну, иногда оставляющую от строительных конструкций только клочья оплавленной арматуры и хорошо спекшуюся бетонную кашу. А уж от живой плоти, в таких случаях, как правило, оставались лишь одни смутные воспоминания. Короче, ушла она тогда, почти что по английски, под тихое шуршание, без следа растворяясь в воздухе. Но на прощанье, все же, не забыла традиционно оставить на память о себе, ощущение не слабого электрического разряда в области позвоночника. Эта, и другие, не слишком часто встречающиеся в обыденной жизни ситуации, произошли с Алексеем еще до совершеннолетия, а сейчас ему уже девятнадцать. С утра на дворе апрель, а через окно своего высокого особняка, он видит, как в соседний дом, под хоровые песнопения висящей на сучке "Спидолы", деловито заселяются какие-то, по южному пестрые и совершенно незнакомые ему люди. И больше ничего особенного, вроде бы, не происходит. Но жизнь не стоит на месте. И вот уже где-то с легким шелестом, переворачивается новая страница книги его судьбы, неугомонный драматург вновь нервно покусывает измочаленный кончик гусиного пера, и на чистом листе проступают первые строки: "Сегодня очередной апрельский день. Алексею уже девятнадцать, а в соседний особняк въезжают новые жильцы..." Такой, суховатый и несколько старомодный стиль изложения, выдает в пишущем, существо весьма древнее и, может поэтому, слегка консервативное. Ну, а теперь, можно без особого ущерба для понимания происходящего, промотать события на несколько месяцев вперед. И вот уже середина января. И за это время опять ничего существенного не случилось. Разве что, он теперь знал — их новые соседи, это семейство главврача Тархунова, и его дочь Камила, явно не зря стала, время от времени, появляться в доме Алексея. Как говориться, дело молодое, оно такое. Он почему-то всегда внушал доверие родителям потенциальных невест. И в ящике его письменного стола уже давно валялись, присланные по почте, любительские фото молоденьких провинциалок, обреченных на выданье. Письма приходили, в основном, от тех семей, с которыми Алексею, приходилось когда-то пересекаться на отдыхе. Их мамаши, опуская конверты в почтовый ящик, и стуча на удачу по бревенчатой стене поселкового отделения связи, видимо думали о том, как будет хорошо их обожаемой дочери, с этим тихим и еще не очень испорченным юношей, из вроде бы, приличной семьи. И вполне возможно, приходы его юной соседки, в какой-то мере, тоже инициировались ее заботливой родней. Камила, которой было в ту пору уже почти шестнадцать, производила впечатление достаточно продвинутой девочки, несмотря на детство, проведенное в глухой периферийной местности, обозначенной на карте, как ПГТ Степановка. Вспоминала она об этом отрезке своей жизни, неохотно и даже с некоторым отвращением. Но провинция, не в местечковом, конечно, а в более широком смысле этого понятия, не такая уж наивная простушка. Она не только неизбежно накладывает на человека свой отпечаток, но и тянет его к себе всю оставшуюся жизнь, где бы он не находился. Алексею тогда и в голову не могло прийти, что все теперешние, в том числе и самые незначительные изменения в окружающем его мире, это своеобразная прелюдия к самому крутому и самому продолжительному в его жизни испытанию и то, что вскоре с ним случится, вряд ли могло произойти с кем-то еще.