Соленая жизнь

Тем летом Алексей провел свои очередные каникулы на правом, а стало быть на крутом и живописном берегу нестареющего Дона. Отсюда до ближайшего жилья было примерно километров сорок. И поэтому лес, на опушке которого их семья разбила свой лагерь, находился, что называется, в неестественно первозданном состоянии, то есть был совершенно не загажен, и даже не заплеван, в отличие от тех ситуаций, когда человечество все-таки пытается запускать свои руки в дела природные, после чего эти дела идут все хуже и хуже, и в конце концов их состояние можно выразить одним коротким словом "швах". А сама природа начинает приобретать характерный при подобных вмешательствах бледно-помятый вид. А в этом благодатном краю даже небольшое озеро в глубине леса было до краев наполнено свежей родниковой водой.

А вот непуганного зверья в этом еще не тронутом людьми заповеднике явно не доставало. За все время Алексей не видел в лесу ни одного зайца и не одного лиса. И только одиноко бредущий пожилой волк встретился ему однажды на большой покрытой высокой травой поляне. Но не мог же этот волчий дедушка один пожрать всех бегающих по лесу зайчиков а так же всю остальную среднюю и мелкую живность. На прошлой неделе Алексей уже посещал эту поляну и в тот раз, взрывая лесную тишину, из-под самых его ног, со страшным шумом, поднялась на крыло большая компания насмерть перепуганных куропаток. Впечатление было такое, словно он случайно наступил на хвост противопехотной прыгающей мине. А тихими вечерами было слышно, как над палаткой, где спал Алексей, характерно посвистывая крыльями, пролетали дикие утки, да еще где-то в лесу заходилась нехорошим деревянным смехом мудрая ночная птица филин. Когда до первого сентября оставалось уже не больше недели, лагерь, в котором они жили начал спешно сворачиваться. В багажник, установленный на крыше машины, улеглись аккуратно запакованные в свои чехлы, палатка и надувная резиновая шлюпка со складными веслами.Там же нашлось место и для рыболовных снастей. В основной багажник отправились шесть кирпичей и паяльная лампа. Это были составные части походной кухонной плиты. На заднем сиденьи, ближе к спинке, был втиснут изящный короткоствольный карабин, прикрытый от греха подальше небольшим одеялком. Несмотря на приличную убойную силу, охотиться на пернатую дичь с ним было не очень удобно.Да и сезон еще не наступил. А брали его в основном из соображений личной безопасности. Рядом с этим карабином должны были сидеть Алексей и испанский кокер по кличке "Лом".

Сначала машина долго блуждала по покрытой солончаками степи, изредка съезжая в неглубокие, заросшие травой овраги, а потом выбравшись на проселочную дорогу, прибавила газу и помчалась по направлению противоположному их отчему дому. На родину они вернутся не все, а только отец и его охотничий пес. Алексей с матерью присоединятся к ним лишь спустя несколько лет. Дело в том, что в разгар их отпуска мать получила от одной из своих подруг очередную весточку. Сообщалось, что почти уже забытая история, связанная с керамической чернильницей, неожиданно вновь стала, что называется в полный рост. Родители пострадавшего ученика сдержали таки свою угрозу, и обратились в дирекцию с официальным заявлением. И это стало одной из причин того, почему Лемон пошел в следующий шестой класс не в своем родном городе, а на пару сотен километров южнее, в рыбачьем поселке, на самом берегу цимлянского водохранилища, которое все местные жители для краткости называли просто морем.И прожил он там, в своеобразной ссылке, около трех лет. Но была еще и другая, и наверное, более весомая причина их переезда. Мать его в тот год, по крупному поцапалась с тогдашним завгороно, который со всеми директрисами города вел себя так, словно они были наложницами из его персонального гарема. Он даже не удосуживался запоминать их имена — для него они были "Маньками" или в лучшем случае, "Мамзелями". Этот беспредел продолжался до той поры, пока он не нарвался на недавно назначенную директором школы мать Алексея. И с лихвой испытал на себе крутизну шляхетного характера этой, вроде бы чрезмерно застенчивой и нерешительной белявки, которая с большим удовольствием высказала ему все, что о нем думала. Ну, а за любое удовольствие, как известно, нужно платить.

Поселок, в котором им теперь предстояло жить, носил типично морское название — "Соленый", его население составляли в основном жители казачьей станицы, которая, заодно с несметным количеством разнообразных населенных пунктов, пошла под затопление, оказавшись на дне наполненного донской водой моря, вместе со всеми строениями, а так же с часовней и кладбищем. Государство построило для них осовремененную станицу, состоящую из аккуратных, финского типа домиков, снабженных большими верандами, которые использовались местными жителями в основном для вяленья рыбы. Чего-чего, а этого добра там хватало. Дон был переполнен крупными и плоскими, как лопата, лещами, подлещиками, кругляками, а так же длинноперой, косящей под летучую рыбу, чехонью, а с некоторых пор рыбацкую братию уже понемногу начинал доставать, как не к добру расплодившийся, гибрид " белый Амур". Весной, во время особенно большого разлива, в стоячей воде улиц и дворов, были хорошо видны, напряженно замершие в ожидании, серо-зеленые тела немалых размеров щук и, похожие на покрытые крупной золотистой чешуей поленья, туши сазанов. Отец, как заядлый рыбак, тоже завешивал их веранду разнообразной вывялкой и Алексей тогда впервые узнал, каким деликатесом может быть балык из самого обыкновенного сома. А еще в поселке было два кинотеатра, летний и зимний. Летний, обнесенный высоким забором, был культовым местом для местной детворы, которая придумала немало способов для того, чтобы смотреть кино бесплатно. В заборе, на уровне глаз, были прорезаны многочисленные дырки, и вечерами он был буквально облеплен ребятней. Из за этих дырок нередко случались серьезные драки. Один раз пришлось подраться и Алексею. Казачата, несмотря на юный возраст, были бойцами серьезными. Они частенько устраивали показательные кулачные бои, где демонстрировали не только умение бить, но и умение виртуозно уходить от удара. Но в большинстве из них, не было ни капли той жесткой уголовщины, которая сидела почти в каждом представителе ее величества шпаны с его улицы. А Алексей имел за плечами хорошую школу в этом смысле, да и противник ему, в тот раз, попался не слишком отчаянный. Еще кино смотрели, сидя на толстых ветвях больших деревьев, со всех сторон обступавших кинотеатр, а так же, можно было пробраться, во время сеанса, внутрь через подкоп. Нужно было только улучить момент, когда на экране шли темные кадры. Но с этим методом активно боролись, устраивая неожиданные облавы, включая свет и с позором выдворяя безбилетников за пределы кинотеатра. У Алексея деньги на законный билет были всегда, но это было бы уже не так интересно. Еще в поселке имелось два магазина — продуктовый и промтоварный. В продуктовом был хлебный отдел и маленький мясной, где кроме сырокопченой колбасы больше ничего мясного не было. Говорили, что делают ее из конины, но Алексей, с детства имеющий тягу ко всему необычному, взяв свежую булку и баночку горчицы, с удовольствием уплетал эту колбасу во время чтения очередной увлекательной книги. И заодно, по ходу дела, представляя себя то суровым и воинственным кочевником, умеющим в походе вялить мясо под седлом своего коня, а то и просто негоциантом, ведущим за собой караван с драгоценным товаром. При этом он сооружал себе что-то наподобие сэндвичей, чтобы не пачкать страницы. Да и остальные читатели поселка свинтусами не были. И каждая очередная, взятая Алексеем в библиотеке книга, подтверждала это, демонстрируя свое достаточно приличное состояние. А еще в поселковом магазине был кондитерский отдел, где на полке, уже не первый год одиноко лежали непонятно из чего сделанные козинаки. Однажды Алексей все же взял для пробы это изделие и, попробовав, решил, что с таким же успехом можно было бы грызть какие-нибудь окаменевшие ископаемые. Год спустя, в этот отдел завезли новый товар — конфеты "Кара-Кум". Алексею рассказывали, как один шустрый малолетка просил взвесить их на десять копеек. Продавщица положила одну конфету на весы, взвесила ее, потом, развернув конфету и отрезав от нее кусочек, взвесила снова, и только после этого, отдала покупателю. В промтоварном магазине, как в классическом сельпо, продавали все — одежду, мыло, телевизоры, корыта, игрушки, и даже диафильмы. Самыми любимыми местами в поселке для Алексея, кроме моря и кинотеатра, были библиотека и, как ни странно, почта. И то и другое располагалось в одном деревянном здании и запах свежей типографской краски, от только что полученных огромных кип журналов и газет, смешанный с запахом горячего сургуча, почему-то приводил Алексея в восторг. Кроме того, через посылторг можно было выписать из Москвы что-нибудь крайне необходимое для пацанячьего технического творчества, например миниатюрный электродвигатель. Идею эту подсказал один из его новых приятелей. Коротко стриженный, в круглых роговых очках и чрезвычайно начитанный, он был почти точной копией мультяшного Знайки. Но его почему-то называли "Мерин", что ему совсем не шло. А Алексея, здесь накликали, уже по другому. Донские звали его "Дикарь", видимо за известную своенравность и нежелание никому подчиняться. Клички здесь были у многих. А один из друганов Алексея, имел их даже две. Его попеременно называли то "Мертвец" то "Химия". Второй вариант — ясно, производное от фамилии Хоменко, а вот почему мертвец — это уже вопрос. А второй его сосед, насыщенно рыжий и, в такой же степени, конопатый парень, имел прозвище "Пульвинка". Отец этого хлопца был милиционером, а тогда на Дону, представителей этой профессии, вот так и называли — пульвинками. Вообще за три года жизни в бывшей станице, у него образовался круг знакомых, и некоторые из них, казалось, почти дотягивали до понятия близкий друг, но все же, каждый раз чего-то в этом смысле не хватало. А может он просто предъявлял к своим новым друзьям слишком большие требования. На головы казачат с его улицы регулярно валились какие нибудь новые технические и прочие идеи. И тогда в каждом дворе вдруг начинали увлеченно мастерить действующие модели парусников или самопалы, которые здесь назывались поджигами, а то и просто пистолеты, стреляющие пульками из алюминиевой проволоки. А Алексей, в этот период, занялся еще одним увлекательным занятием — ловлей змей. Еще не зная о фантастической быстроте бросков гадюк, которые почти невозможно отследить глазом, обращался с ними слишком вольно, но ни разу укушен ими не был. Ему до поры везло и он продолжал хватать, изготовившихся к атаке ядозубых тварей, голыми руками. Особенно запомнилась первая, пойманная им гадюка. Он посадил ее в большую стеклянную банку, надежно завязав горловину, многослойной марлей. Под утро, лежа в палатке, Алексей, сквозь сон почувствовал, как какая-то ледяная струя, медленно поползла по его телу. Пленница, видимо ночью замерзла и, легко продавив марлю, залезла к нему под одеяло. Сон, конечно, как рукой сняло. Алексей лежал не двигаясь и ждал пока озябшая рептилия облюбует себе уютное местечко и угомонится. После чего осторожно приподняв край одеяла, одним быстрым движением схватил гадюку чуть пониже головы, вынес от греха подальше в лес и отпустил. А однажды, хорошенько отмыв с мылом, самого крупного из пойманных им ужей, Алексей запустил его себе за пазуху. Змей быстро согрелся и голое тело практически перестало его перемещения чувствовать. А немного позже, в магазине, это безобидное пресмыкающееся, до смерти напугало продавщицу хлебного отдела, неожиданно высунувшись из рукава и быстро двигая своим раздвоенным язычком.

Алексей жил в стандартном финском домике, из окна которого была видна верхняя половина экрана летнего кинотеатра, а в метрах ста с противоположной стороны, нависал над поселком край гигантской бетонной чаши искусственного моря. Местные мужики говорили о реальной угрозе исходящей от этого, удивляющего своими размерами, сооружения. Их высказывание после литературной обработки звучало, примерно следующим образом: "Если всю эту… прорвет, то всю эту… ( имелся ввиду поселок), смоет… за несколько секунд". И это было чистейшей правдой. А еще, по слухам, перед большими советскими праздниками в плотине, действительно, с очень завидной регулярностью, находили тайники напичканые взрывчаткой. Примерно половина жителей "Соленого" работала в районе той части дамбы, которая выполняла роль гидроэлектростанции и располагалась в паре километров от поселка. Когда через нее производили большой сброс излишков воды, по Дону плыли изувеченные туши огромных белуг, которых нещадно било и ломало о шандоры. Рыбаки, терпеливо как наседки, сидящие в своих заякоренных плоскодонках, провожали этих, находящихся под защитой закона, многометровых гигантов, равнодушными взглядами. Дураков, желающих поручкаться с рыбнадзором, как правило, не находилось. Что такое есть советска власть, станичники усвоили очень хорошо. Вторая половина "соленовчан", облачившись в тельники, выходила в море, занимаясь государственным рыбным промыслом. Но, видимо для того, чтобы обитатели поселка все же не забывали о своих корнях, на его улицах, время от времени, можно было видеть двух, реликтового вида, мосластых и высушенных годами, стариков. У одного из них на голове красовалась, выцветшая до небесной синевы, казачья фуражка с малиновым околышем, к сожалению, уже не дополненная традиционным, буйно вьющимся чубом. Владелец фуражки слегка поддерживал под локоток, мелко, но уверенно семенящего рядом с ним седого приятеля, который так же гордо, демонстрировал свои потрепанные штаны с красными лампасами. А на их довоенных штатских пиджаках, тускло поблескивали, непривычные глазу, крестообразные награды. И это было практически все, что сохранило из их далекой молодости, утекающее с быстрой донской водой, время. Дворы здесь несколько отличались от дворов в его родном городе. Они не окружались высокими глухими заборами, а обносились легким невысоким штакетником. На их базу, так здесь, с ударением на последний слог, называлась усадьба, к радости Алексея, росла огромная черная шелковица и несколько груш с мелкими, но удивительно ароматными, кисло-сладко-терпкими плодами. Именно таких деревьев не хватало в его родном саду. Их участок с одной стороны граничил с глухой окраиной, окружающего школу подворья, и там даже была устроена в штакетнике небольшая калиточка. Этот домик, оказывается, был специально предназначен для школьного начальства. Еще в августе Алексей слышал, как где-то в соседних дворах, громко переговаривались две девочки — старшеклассницы. И одна сказала, что у них теперь будет новый завуч. Это говорилось о матери Алексея. С начала сентября у нее началась ненормированная трудовая жизнь, да еще она часто ездила в область, а то и в Москву, на различные семинары и курсы. В том числе, и на существующие в столице, курсы завгороно. Мать, видимо, не оставляла надежду утереть нос своему недругу. А через какое-то время, ее действительно назначили заведовать областным гороно, и Алексей стал видеть свою мать еще реже. Ну, а отец мог бывать у них только изредка, наездами. Бросить дом, работу и перебраться к ним окончательно он не мог. Так что Алексей был часто предоставлен самому себе. Правда, мать старалась, чтобы он не сидел без денег, и мог бы подкупать себе что-нибудь из еды. Да и благо, школа была под боком, и он успевал, прибежав домой на большой перемене, растопить печь и сварить несколько крупных клубней необычайно вкусной и рассыпчатой донской картошки. Он разминал ее с большим куском сливочного масла, и с аппетитом ел вместе с вяленой рыбой. Но одной перемены на все это, как правило, не хватало, и приходилось прихватывать еще и следующий урок. Однажды переменился ветер, у печи пропала тяга и кухня наполнилась густым дымом от горящих дров. И когда Алексей, наконец, явился в школу, от него явственно тянуло горелым. Был урок рисования и учитель, прохаживаясь между рядов, встревожено втягивал ноздрями воздух, пытаясь определить, источник гари. Во время войны он служил полицаем, характер имел отвратительный, и было непонятно, как немцы его такого терпели. И еще было не ясно, как ему после всего этого доверили воспитывать подрастающее поколение. Алексей, даже как-то предположил, что подпольный обком, в то время, намеренно внедрил его в стан врагов, для того, чтобы тот каждый день капал им на мозги, доводя фашистов до полного нервного истощения и кондрашки. Сам же учитель говорил, что свою вину давно уже искупил, а кто старое помянет, то тому, как говориться, глаз вон. И однажды, действительно, чуть не вынес заготовкой для табуретки, глаз своему коллеге трудовику, правда, уже совсем по другому поводу. С завучем, то есть, с матерью Алексея, у него, мягко говоря, отношения не сложились. Они, видимо инстинктивно, чувствовали друг в друге смертельного врага. Он был предателем, а мать идейным членом партии. "Вы собираетеся въехать в коммунизьм, на собственной "Волге!" — " задыхаясь от возмущения, кричал он завучу, на очередном школьном собрании. "Да, собираемся, но всего лишь на "Москвиче" — невозмутимо уточнила она. О "коммунизьме" тогда говорили много, большей частью путано и бестолково, но, в то же время, с определенным уважением. Он был своим, простым и понятным, в отличие от сухого и официального коммунизма. А когда самый главный человек страны, авторитетно пообещал нынешнему поколению, затолкать их всех в райские кущи еще при жизни, то тема эта неожиданно зацепила и обычно равнодушную к подобным вещам, донскую шпану. Теперь бесприютный, тыняющийся по Европе призрак, в любой момент мог с дуру забрести и на их улицу. И как-то зимним вечером, когда вся большая разношерстная компания увлеченно играла во что-то, отдаленно напоминающее пятнашки, Алексею выпало догонять девочку по фамилии Коптева. Она буквально за полчаса до этого долго доказывала кому-то, особо уж тупому, что заснув вечером в объятиях человекообразного социализма, утром следущего дня продрать свои зенки уже в условиях развитого коммунизма, совершенно невозможно. Переход с этого света в тот новый, радужно безденежный, по ее мнению, будет протекать очень взвешенно и постепенно. Алексей был в этом вопросе с ней полностью солидарен, тем более, что Оля Коптева ему активно нравилась. Причем, как нарочно, нравилось все. Лицо, глаза, голос и чтобы долго не перечислять, все остальное тоже нравилось. В ней уже давно не было ни капли пресловутой подростковой угловатости, а присутствовала лишь одна чарующая пластика сформировавшегося тела. Сколько ей лет он не знал, а спросить не решался. Ему, еще не очень уверенному в себе тринадцатилетнему отроку, совсем не хотелось, чтобы Оля вдруг оказалась слишком взрослой для него. Алексей догнал ее почти у самой околицы, до которой было, в общем-то, рукой подать. Она резко обернулась и потеряв равновесие упала, сначала по женски, на пятую точку, а потом и вовсе откинувшись навзничь. Алексей не успел притормозить и рухнул прямиком на нее. Даже через пахнущую терпкими духами, пушистую шубку, он почувствовал как под его тяжестью Оля покорно обмякла и замерла. Он смутился и хотел тут же вскочить, но не смог. Ему было очень хорошо и спокойно вот так лежать. Наверное так же хорошо будет всем, когда сбудутся генсековские пророчества и наконец наступит коммунизьм. "Э… с девками так не борятся!"— раздался, откуда-то сверху, глуховатый голос подоспевшего к этому времени Хоменко. Алексей повернулся. Химия стоял прямо над ними, но смотрел в сторону.

Класс, где учился Алексей, особо ни чем не выделялся, но кое-что интересное в нем все-таки было. Например, две смуглокожие сестрички-близняшки по фамилии Шарата. Их постоянно путали, иногда попадая при этом в довольно дурацкие ситуации, а после этого злились, не понятно за что ругали и как только не обзывали. В том числе, шушарками и шарашками. Еще была своя, общепризнанная мужской половиной класса, первая красавица — Сердитова Нина. Женская половина класса с подобным положением дел согласна явно не была, но поделать ничего не могла и до поры терпела. А еще имелись два неразлучных друга, Сальников и Соколов. Сальников был рослым, немного хамоватым, но пытался камуфлировать этот недостаток с помощью ношения черного испанческого берета, который действительно добавлял какую-то долю благообразия его слегка удлиненному смугло-бледному лицу. А добродушную физиономию его коренастого приятеля, дополнял короткий ежик светлых, почти белых волос.

В тот день русистка, недавно вернувшаяся из очередного декретного отпуска, немного поговорив на очень любопытную тему о вреде излишнего грамотейства, вызвала Соколова к доске. Он начал противно скрипеть мелом, пытаясь писать как можно выше. Пиджачок его задрался и стал виден висящий на узком ремешке, черный и необычно длинный фонарь. "Это тебе зачем?"— поинтересовалась учительница. "А это когда на него нападут шпионы..."— начал было объяснять за приятеля, Сальников. "Достаточно! Я все поняла", — оборвала его русистка. "Ребята!"— сказала она, "Сегодня мы заканчиваем изучать жизнь и творчество очередного великого поэта. И хотелось чтобы Леша прочел нам его замечательные стихи в оригинале". "Щас!"— тихо буркнул Алексей, но чуток поколебавшись, к доске все же вышел, а офонаревший на почве шпиономании Соколов, уселся на свое место. Когда были произнесены первые слова, все вокруг остановилось, как после команды "замри!". В непривычной тишине класса тихонько потрескивали рассохшиеся полы и звучала чужая речь. Алексей ожидал чего угодно, но только не такого повального обалдения. Он видел как тот же Соколов медленно сползал со своей скамьи вбок и вот уже весь напрягшийся, сидел как бы на невидимом приставном стульчике, уцепившись обеими руками за край парты. Он не сводил с чтеца своих серых, широко открытых глаз. "Чего это их так колдобит?"— думал Алексей, продолжая мерно проговаривать горьковатые стихотворные строчки. А пару минут спустя до него, наконец, дошло. Дело было не в поэзии, и даже не в удачном сочетании странных, часто непонятных по смыслу, но будоражащих сознание, слов. Всех потрясло то, что давно и хорошо знакомый им одноклассник, вдруг свободно заговорил на другом языке.

Учитель, преподававший у них физкультуру, однажды удивил всех, предложив организовать, что-то вроде кружка, где он будет обучать их стрельбе из пистолета. После чего достал из портфеля и показал всем, настоящий тэтэшник. Все обалдели. Физрук позволил желающим немного подержать оружие, строго-настрого запретив при этом, щелкать бойком вхолостую. Ствол пошел по рукам. Девочки смотрели на пистолет с любопытством, но без особого интереса. Пацанов, наоборот, буквально трясло от возбуждения. Но никто запрет не нарушал и на спуск жать не пытался. Когда дошла очередь до Соколова, то он видимо от волнения и чисто машинально, бойком все-таки клацнул. Учитель тут же отлучил его от своего только что испеченного кружка и запретил приближаться к пистолету ближе расстояния пушечного выстрела. Потом они всем классом пошли на окраину поселка и там, долго шмаляли в цель, большей частью, мимо мишени. Патронов у их руководителя оказалось немеряно. И он, если бы возникла необходимость, наверное мог бы свободно отбиться от целой орды неприятелей. Все это время, пока шла азартная пальба, в отдалении, примерно на растоянии полета пушечного ядра, маячила фигурка убитого горем Соколова. Сплевывая табачные крошки, настырно лезущие ему в рот из сигареты "Джебел", преподаватель с раздражением и украдкой поглядывал в его сторону. Наконец учительское сердце дрогнуло и он приглашающе махнул рукой своему опальному кружковцу. Когда Алексей взял в руки физруковский пистолет, то увидел, что он даже не наградной, а в те годы, после известного указа, все оружие подлежало сдаче. До этого, в дому у Алексея, было два ТТ, Стечкин, а в ванной, над титановым котлом, однажды им был обнаружен красивый парабеллум, на рукояти которого, он увидел букву "F", и еще какие то обозначения, а так же, симпатичный маленький пистолет, с гравировкой сообщающей о том, что "Соединенные Штаты поставляют в Советский Союз… ". И дальше шел краткий перечень всего, поставляемого ими добра. А у младшего брата его бати, так вообще был целый арсенал, сдавать который он не захотел, а закопал где-то в саду. И еще, однажды отец, позвав Алексея, показал ему сумку от противогаза, плотно набитую разнообразными немецкими наградами, среди которых были и эдельвейсовские эмблемки. Одна из наград, почему-то особенно запомнилась. Это было большое плоское кольцо, по которому шла какая-то надпись, а центре находилась пушка, конец ствола которой, выходил за пределы кольца, и на нем, сложив крылья, сидела хищная птица. Возможно это был орел. И еще в сумке была пачка фотографий, типичных для того времени. Там позировали на фоне виселиц.

"Поторопись! Пись! Пись! Приободрись! Дрись! Дрись!" — пионерская кричалка.

Прием в пионеры оставил в памяти Алексея значительно больше впечатлений и заначек для грядущих воспоминаний, чем даже последующее казенно-торжественное вступление в ряды членов ВЛКСМ...

Не окончено.

"Кто не знает Дона, тот тонет"— очередная народная мудрость.

Отец Алексея старался приезжать к своим ссыльным станичникам по возможности чаще. И как только ему это удавалось, они с сыном первым делом отправлялись на рыбалку. В самом поселке и за его пределами, он практически не садился за руль, поручая это дело Алексею. В самый первый свой приезд, увидев впереди у дороги группу играющих подростков, отец остановил машину и у них на глазах поменялся с сыном местами. Таким образом он хотел сделать своему тринадцатилетнему наследнику приятное, а так же, видимо, укрепить его авторитет среди сверстников. Ловить рыбу и купаться они ездили в противоположную от моря сторону, где протекал Дон и тянулась череда огромных, заполненных водой котлованов. И тому была своя причина. Как-то, еще в самом начале их жизни в "Соленом," Алексей решил посмотреть, что там за краем нависающего над поселком бетонного сооружения. Перейдя дорогу, вымощенную огромными плитами, он поднялся по крутому, поросшему кустарником каменистому склону, и оказался у самого края чаши. От него, так же круто вниз, прямо в водную глубину, уходила целая стена, состоящая из таких же внушительных размеров бетонных плит. Те из них, которые находились под водой, были покрыты скользкими зелеными водорослями, напоминающими мох. Алексей разделся и соскользнул по плите вниз. Немного поплавав, он решил выбираться на берег. И почти сразу же осознал, что съехав по замшелому бетону в воду, он сделал хоть и большую, но зато, похоже, последнюю в своей жизни, глупость. Выбраться по скользкой, наклонной поверхности наверх, было невозможно, а внизу, у самой кромки, сразу же начиналась глубина. Он оглядел пустынный берег и понял, что помощи ждать не от кого. Лишь далеко, почти у самого горизонта, темнели силуэты двух траулеров. Ярко светило солнце. Со стороны поселка, до него доносилась какая-то энергичная плясовая мелодия. "Под музыку помирать буду"— подумал Алексей, чувствуя, однако, что ни страха, ни тем более, паники, у него в душе нет. Он поплыл вдоль берега, пытаясь найти более подходящее место для того, чтобы выбраться из воды. И вот в метрах двадцати от себя увидел, что край одного из стыков треснул и из разлома к воде свисает, сложенный вдвое, длинный арматурный прут. Остальное было делом нескольких минут. И он, ухватившись за арматурину, и оскальзываясь на заросшей водорослями плите, выбрался на раскаленный солнцем бетонный берег. Позже он, вспоминая этот эпизод, удивился еще и такому обстоятельству: В то время, по побережью ходили упорные слухи об аквалангистах — убийцах, которые утягивали в пучину одиноких пловцов и прятали их на дне, используя для этого затопленные строения. А потом они получали приличные гонорары от родственников за, якобы с трудом найденные тела их близких. Плавая тогда в море, он вспомнил об этих страшилках, но ощущая под собой глубину, из которой сквозь толщу воды за ним вполне могли наблюдать чьи-то внимательные глаза, даже волнения почему-то не испытывал. Видимо, привитое с молоком матери, отвращение к обывательской среде, где и зарождались подобные байки, было сильнее любого страха.