Ни колаши ни двораши

Первый отчий дом Алексея стоял на вершине крутого каменистого обрыва и его владения с четырех сторон обозначались живой изгородью состоящей из множества корявых, и очень жизнестойких кустов. Во дворе имелась просторная собачья конура, в которой по ночам спал ирландский сеттер Джек. Днем он слонялся по подворью и с азартом катал Алексея на специально приспособленной для этого тележке. Это средство передвижения имело по бокам две высокие дуги, за которые едущий стоя Алексей мог держаться руками, а к передку был приделан длинный кожаный ремень. Пес ухватывал его конец зубами и очень быстро таскал тележку по двору, закладывая при этом более чем крутые виражи. И чем отчаяннее был поворот и чем сильнее был крен, тем радостней смеялся двухлетний Алексей, с детства зараженный любовью к скорости и риску. Джек имел одну особенность, которая отличала его от всех собак прибрежной зоны. Он не так давно повредил какой-то из сидящих в глубине пасти зубов и очень известный тогда в их южном городе стоматолог соорудил ему новый из серебра достаточно высокой пробы. И все было бы ничего, но один эпизод непосредственно связанный с этим зубом доставил впечатлительному Алексею немало переживаний. В тот день они с Джеком, прогуливаясь вдоль пустынного пляжа, встретили своего ближайшего соседа, который нес на кукане только что выловленную им рыбу. Это был очень добрый и приятный во всех смыслах старичок. Он присел рядом с псом и ласково улыбаясь ему, словно ребенку сказал: "— Ну-ка покажи мне свой зубик". Произнося эту фразу, он прекрасно понимал, что животное это не человек и вряд ли поймет, что от него требуется. Но Джек, опустившись на задние лапы и каким-то образом приподняв половину верхней губы, показал дедушке свое новое приобретение. Алексей был поражен феноменальной сообразительностью своего четвероногого друга, и ожидал услышать от старичка хотя бы парочку восторженных возгласов по этому поводу. Но у дедули был такой вид, словно его только только что трахнули кувалдой по темечку или перед его глазами внезапно материализовался один из обитателей ада. Его обаятельная улыбка сначала превратилась в какой-то неприятный оскал а потом и вовсе сползла с лица. Старичок резко поднялся и, не простившись, быстрыми шагами пошел прочь, а его кукан с рыбой остался у Алексея в руках. Позже сосед, издали завидя светловолосого ребенка и идущего рядом пса, старался обходить их стороной. А по побережью пополз слух: с собакой "нечисто".

А через некоторое время его родителям придется спешно покинуть и этот город и этот новый и хорошо распланированный дом. Они однажды, по большой глупости нарушили строжайший запрет верховного правителя и тем самым стали государственными преступниками, которым маячили впереди несколько лет лагерей. Местные органы пока ничего об их проступке не знали, но в любой момент все могло выплыть наружу. И когда рядом с ними хищным рывком парковалась к тротуару черная "маруся", у них по ложбинке на спине медленно стекал липкий, холодный пот. Пострадал от всего этого и ни в чем не повинный Джек. Его не взяли с собой, так как посчитали, что злосчастный зуб, нечасто выстречающийся у дворовых собак, мог стать дополнительной наводкой при поисках беглецов. Хотя это было явно большим преувеличением. У страха, как известно, глаза велики. Родителей при желании могли найти и без всякого Джека. И Алексею, потерявшему своего лучшего друга, тоже пришлось продолжать свою с грехом пополам начавшуюся жизнь уже в другом городе и другом доме.

Он рос в обычной интеллигентской семье. Правда, гордиться этим обстоятельством в те годы, особо не приходилось. Так как слово интеллигенция, тогда произносилось обычно вкупе с такими звучными эпитетами как "вшивая" и "гнилая". Он жил теперь в старом кирпичном особняке расположенном в центре города. Дом был "одноходка", но в каждой из его комнат было две двери, и пока родители определялись с мебелью, Алексей, оседлав свой трехколесный велосипед, мог из зала попасть прямиком в кабинет, а потом проехав через спальню, кухню и просторную прихожую, снова очутиться в зале. Зимой в их новом жилье было откровенно холодно, и порой настолько, что однажды в Алексеевой непроливайке намертво замерзли чернила. И с тех пор, в особо морозные дни, дом грели две обычных печи и голландка, приспособленная для нагрева котла титана. Но, пробивая стальным пером ледяную корку в чернильнице, Алексей чувствовал, что холод, кроме прочего, может нести с собой и какую-то особую бодрость, улучшая настроение, и придавая значимости любому, даже не очень весомому событию. Он вспоминал, как однажды, в канун Нового года, его четырехлетнего, мать подвела к высокой, двустворчатой двери, за которой обнаружилась огромная ель, упиравшаяся верхушкой в потолок. На ней еще не было игрушек и пока висело только несколько пластилиновых фигурок, когда-то вылепленных Алексеем, да еще, прищепленные к ветвям, крохотные восковые свечи, ждали своего часа. В зале было холодно, пахло свежевымытыми полами и хвоей. И холод, усиливая ощущение строгой торжественности присходящего, навсегда отпечатал в памяти эти детские воспоминания. Дом их стоял посреди усадьбы, окруженный садом, где разнообразные фруктовые деревья соседствовали с огромными декоративными, превращавшими их двор в подобие запущенной до беспределья лесопарковой зоны. Ни одно соседнее подворье не могло похвастаться таким обилием дикой растительности. Дошло до того, что однажды, в высоком и густом кусте жасмина, растущем на переднем дворе, поселился соловей, и потом каждое лето, вечерами, вновь по разбойничьи свистел и улюлюкал на весь сад, сидя где-то в темной глубине куста. Некоторые знакомые не уставали попрекать тем, что двор их уж слишком запущен, но именно этим он, наверное, и приглянулся этой невзрачной, но сильно горластой птахе. Да и те, кто настойчиво предлагали вырубить лишние, по их мнению, деревья, с удовольствием, сверкая голыми пятками, валялись в гамаках, отлынивая от душной городской суеты в их тени. Летом, в большой и прохладной кладовой, как единственное напоминание о мажорстве его детства, иногда появлялась стальная спецемкость, почти доверху наполненная, завернутыми в мятую фольгу, эскимо, а рядом с ней несколько деревянных ящиков. В этой ячеистой таре, почему-то всегда вперемешку, стояли бутылки с минералкой, пивом и ситро. Большая емкость с мороженым в какой-то степени реализовывала и в то же время губила раннюю мечту его детства — желание стать продавцом столь любимого им лакомства. Уж он, в отличие от других торговцев, не стал бы подавлять свои гастрономические предпочтения, получив в личное пользование целый ящик этого добра. Немного позже эту мечту сменила другая, как Алексею тогда казалось, более зрелая и высокая. Ему почему-то очень хотелось хоть недельку побыть любимым племянником Александры Пахмутовой. А еще в детстве у Алексея была собака, которую звали Каштан. Она досталась его семье по наследству от прежнего хозяина особняка, который, кажется, был каким-то крупным начальником. Такой собаки уж точно не было ни у кого в городе. Это четверолапое создание было похоже на неимоверных размеров болонку, покрытую длинной густой шерстью, пряди которой почти закрывали ей глаза. Внешность у Каштана была вполне безобидной и даже забавной. Но, когда к ним во двор однажды забежала какая-то нахальная дворняга, Алексей не успел моргнуть глазом, как та уже была без головы. Каштан хватал зубами ее тушу за задние лапы и подбрасывая вверх, снова ловил, словно исполняя какой-то, характерный для его породы, ритуал. И тогда до Алексея дошло, что рядом с ним не раздобревшая на дефицитных харчах болонка, а настоящий волкодав неизвестной, правда, породы, отдаленно напоминающий кавказскую овчарку. С этим крутым псом, он, пятилетний, обходил, исследуя и открывая для себя мир, все окраины города, и местные жители уже привыкли видеть на своих улицах, белобрысого пацана с огромной, необычного вида собакой. Каштан имел действующую на нервы привычку, бросать вызов городскому транспорту, как бы приглашая разнообразные средства передвижения на поединок. Обычно он неожиданно раскорячивался посредине дороги и ждал, в упор глядя на приближающуюся машину. Водители резко тормозили и, матерясь, требовали собаку убрать. Но давить невоспитанного пса, никому и в голову не приходило. Однажды, Каштану вздумалось поступить аналогичным образом с движущимся на него паровозом. И Алексей все же успел, добежав до насыпи и вцепившись в густую шерсть, стащить дурную псину с рельсов, под истошные вопли изо всех сил сигналящего и жмущего на тормоз машиниста. Уводя, от греха подальше, своего косматого гладиатора, Алексей всю дорогу в сердцах обзывал его бараном и собакой. Позже станет понятным такое поведение Каштана. Он, наделенный немалой силой и бойцовским характером, не мог не испытывать себя в схватках с превосходящим его по размеру противником. До того как Алексей начал ходить в школу, да и в последующие годы, ему приходилось вести какую-то странную двойную жизнь. Целыми днями он болтался вне дома, общаясь с уличной шпаной, от которой и сам тогда практически ни чем не отличался, будучи по сути такой же шпаной. Родители не ограждали его от улицы, как это делали почти во всех интеллигентских семьях, а относились к его регулярному "хождению в народ" вполне лояльно, даже не смотря на то, что около их компании терлось и несколько более старших по возрасту представителей криминального мира, а у некоторых из его одногодков за плечами уже была колония. Это был и известный, на весь город, Колюнька, которого через несколько лет найдут в родном дворе, уже не живого, со следами множественных ножевых ранений, и Ленька Кукса, которому, вроде бы, повезло умереть не насильственной смертью, и Проскура, во время очередной поножовщины, взвинчивающий себя до истерических припадков, и тогда с ним мало кто рисковал связываться. Родители Алексея оказались людьми мудрыми. Они видимо понимали, что их сыну предстоит жить в очень не простом и в отнюдь не похожем на райские угодья, жизненном пространстве. И улица, как первая ступень на пути к познанию этого мира, не только не испортила его, но и многому научила. Во — первых, потому, что в его окружении хоть и были персонажи разные, но не было непорядочных людей. Все они жили по понятиям чести и справедливости, которые в те годы еще встречались в подобной среде. Практически любой из них явно во многих смыслах выигрывал в сравнении с мещанским болотом, для представителей которого подобные понятия всегда были лишь пустым звуком. И поэтому у Алексея на всю жизнь останутся идеалистические представления о, так называемой, уголовщине и не только о ней. Идеализм станет на всю жизнь его проклятием и в то же время его спасением. И это не просто фраза. Он, так же как и его мать, авансом считал, и сам окружающий его мир и людей в нем живущих, совершенными и поэтому чувствовал себя в нем абсолютно уверенным и спокойным. А таких людей все опасности, как правило, обходят стороной. Ну, а во — вторых, родители были уверены, что у их сына есть внутренний стержень и есть характер, который поможет ему в любой ситуации не попасть под чужое влияние и остаться самим собой. Дома Алексей вел жизнь книжного, домашнего ребенка, которая нравилась ему ничуть не меньше, чем жизнь уличная. Приятно было, сбросив со своих плеч обязанности непримиримого борца со злом, вновь ощутить себя тихим и скромным ботаником. В числе прочей литературы, в их доме имелось приличное количество книг о животных, многие из которых стали для Алексея книгами настольными и тоже кое-чему его научили. Он не разводил сантименты с обитателями их подворья, но относился к ним с уважением, как к равным себе, и заметил, что животные особенно ценят в своих хозяевах такое, не очень часто встречающееся в наши дни, душевное качество, как справедливость. Любое, в том числе и дикое зверье, так или иначе, общаясь с человеком, изначально видит в нем защитника и благороднейшее существо высшего порядка. На это же надеемся и мы сами, в трудную минуту, обращаясь к Всевышнему и, с замиранием сердца, глядя в небеса. Но люди редко оправдывают наивное доверие, своих братовьев меньших. А потом искренне удивляются тому, почему их собственные, вроде бы давно уже выстраданные мольбы и жалобы, там на верху, в очередной раз оставили без внимания. С раннего детства перелопатив всю, имеющуюся в доме научную и прочую фантастику, пятнадцатилетний Алексей решил попробовать и сам сочинить что-нибудь подобное. По быстрому набросав небольшой фантастический рассказ, он отослал его в редакцию журнала "Юный техник". Вскоре из редакции пришел ответ. Сообщали, что написано, в общем-то неплохо, но над ним надо бы еще поработать. Но вместо того, чтобы доводить до ума свой опус, он переписал из журнала "Юность" стихотворение знаменитой поэтессы Ольги Берггольц и выдав его за свое, отослал в редакцию столичного журнала "Сельская молодежь", наивно полагая, что на "селе" такой фокус пройдет. И фокус, к его удивлению, прошел. Ему отвечали: Для начала неплохо, но для печати пока еще не годится. Алексей отложил в сторону редакционный бланк и прикрыв глаза попытался представить себе, как будет выглядеть это стихотворение, после того, как он его немного доработает. Позже, на телевидении прошел сюжет, посвященный этой его выходке. Там с юмором рассказывали, как один, авантюрного склада молодой человек, получив из редакции "СМ" ругательную рецензию на одно из лучших стихотворений Ольги Федоровны Берггольц, впарил эту рецензию, другому молодежному журналу. Потом он еще некоторое время, обменивался шутливыми письмами с молодыми сотрудниками редакции "Юного техника", а затем решил со своими литературными опытами завязывать, так как эта стезя явно не его. В то время он рассуждал примерно так: Многие образованные юноши, например, из прошлых веков, могли написать стишок в альбом знакомой барышне, сыграть простенькую роль в домашнем спектакле, сочинить небольшую музыкальную пьеску и т д, но никто из них не пытался сделать эти, заложенные от рождения, скромные способности, своей профессией, хотя в наши дни этим грешат, к сожалению, очень часто. P. S.

Однажды, на одном из светских приемов, молодого Лермонтова попросили написать стихи в альбом для дочери хозяев. Он с трудом нацарапал следующее: "Наталья Петровна! От чего так не ровно разобран Ваш ряд?, И локон небрежный над шейкою нежной, На поясе нож". Девушка, сразу же заменившая в тексте, неуклюжее "от чего", на более стилистичное "зачем", была сильно разочарована в своем госте. Она, видимо, еще не знала, что истинные поэты не приучены писать на заказ.