Науки юношей питают

А теперь, когда Алексей уволился, его стали одолевать мысли по поводу того, а не закончился ли запас его поразительной везучести. Но пути Господни, как известно, неисповедимы, и оказалось, что таким замысловатым образом открывается самая яркая и интересная страница его жизни. Их знакомая, некоторое время наблюдая сидящего без работы Алексея, предложила воспользоваться ее протекцией и устроиться в один из сибирских НИИ, давно обосновавшийся в их городе. Он согласился, но его самого принимать на работу пока что не спешили. Руководство НИИ сильно напрягала запись в его трудовой книжке. Уволился он в начале мая, а устраиваться на работу пришел в середине декабря. И мысль "не алкоголик ли?", приходила в голову сама собой. Звонили в медсанчасть, наводили справки, но те ничего компрометирующего Алексея не сообщили. Тогда его, не совсем правда охотно, но все же взяли на инженерную должность. Повторялась знакомая ситуация, его снова встречали, фигурально говоря, по одежке. Устроившись, он облюбовал себе небольшую дальнюю комнату в одном из отделов, связаных с физическими исследованиями. В его распоряжении был письменный стол, с висящей над ним книжной полкой, большой вытяжной шкаф и муфельная печь. Рядом с ним в смежной комнате сидело несколько женщин, одна из которых была старшим инженером отдела, а так же Виктор Андреевич, его непосредственный начальник. Первое время, Алексей, в основном, изучал специальную литературу, постигая премудрости и специфику своей новой профессии. Из художественной литературы, в том числе и из известной повести Стругацких, он знал кое-что об особенностях работы в таких заведениях, и сейчас ему было интересно, как же это все происходит на самом деле. Поработав несколько дней на новом месте, Алексей решил, что пора бы уже устроить междусобойчик по поводу его внедрения в лоно науки. Накануне, не смотря на конец декабря, ему удалось купить в овощном, большой бумажный пакет свежих помидоров, которые и внешне и на вкус абсолютно не уступали своим летним братьям. А основным, ударным блюдом, которое он намеревался выставить на стол, должна была стать банальнейшая картошка с мясом и лесными грибами, но при постоянном отсутствии в продаже, и того и другого и даже третьего, банальность уже никем в расчет не принималась, а ревниво учитывался, в основном, лишь размер порции. И как дополнение к горячему, все та же неизменная, присылаемая ему в серьезных количествах, твердокопченая колбаса разных сортов и сало с прорезью, то есть, снабженное тонкими мясными прослойками, приятное на вид и на вкус, но таящее в себе определенную угрозу здоровью. А в роли десерта должны были выступить разнообразные шоколадные конфеты, тоже в то время большая редкость для Севера. Выпивка была представлена двумя бутылками водки и тремя шампанского. Он старался, чтобы на любой праздник на столе стоял этот, внешне привлекательный, но в такой же степени коварный напиток, хотя далеко не все знакомые одобряли это его пристрастие, считая, что "шампусик" предназначен лишь исключительно для новогоднего застолья. Но в этом случае оно действительно было не совсем к месту, явно нарушая каноны культуры пития, и плоховато сочетаясь с закуской. Когда подготовка была закончена, он пригласил всех к столу. И тут произошло нечто его удивившее. Две молодые сотрудницы, буквально сложившись вдвое, быстро нырнули под стол, и немного повозившись там, ловко вынырнули с другой стороны, усевшись на высокие лабораторные табуретки. Оказалось, что из-за нехватки места в их помещении, стол мог размещаться только таким, не очень удобным образом. Коллектив, так же как и у медиков был небольшой. Теперь, считая и пополнение, их стало шестеро, а мужчин, опять же вместе с ним, двое. Алексей, быстро свернув привычным движением пробку шампанского, налил дамам, а себе и начальнику отдела, тоже предварительно охлажденный, напиток покрепче. "Вы из деревни?"— спросила сидящая рядом с ним, молодая, и в меру упитанная блондинка, целясь вилкой в тарелку с аппетитно нарезанным салом. И Алексей, уже привычно принялся объяснять, что там, откуда он приехал, оно продается чуть ли не на каждом углу и не только в деревнях. И в их городском, слегка похожем на московский ГУМ, крытом рынке один из длинных каменных прилавков полностью оккупирован частниками, торгующими великолепным, смаленным на соломе, домашним салом. Разумеется, дошло дело и до колбасы. Та же любительница деревенских деликатесов, прожевывая первый кусок, вдруг удивленно вскинула брови, и чувствительно пихнув локтем в бок свою молчаливую соседку, громко прошептала: "Попробуй! Ты такого никогда не ела!". А начальник, тем временем, прочитав наконец, все надписи на обертке одной из конфет, блеснул своей эрудицией, сходу переведя на русский, их название, как "Веселые мужчинки". Алексей, которому льстило изумление его сослуживцев по поводу представленного им угощения, вошел в раж и пошел на второй заход. Он начал подробно рассказывать о всех тех деликатесах, которыми постоянно забиты витрины продмагов в его родном городе. Внимали его повествованию с большим интересом, как иногда взрослые люди слушают, передаваемую по радио, забавную детскую сказку. Алексей заметил, что особенно поражает присутствующих, словосочетание "вареная колбаса". Никто не понимал, зачем этот дефицитный и, уже полностью готовый к употреблению продукт, нужно еще и варить. Чуть позже, Алексей, уже слегка расслабившись, позволил себе и небольшую двусмысленную бестактность. Он сказал, что моряки, как правило, пьют за тех, кто в море, его недавние коллеги медики — за тех, кто уже в морге, а вот в честь кого обычно вздымают стаканы представители этого храма советской науки, он еще не знает, но очень надеется вскоре познакомиться с этими, несомненно достойными товарищами. После застолья, Виктор Андреевич, придя в ужас от того, какие они теперь все пьяные, некоторое время внимательно вглядывался в висящее на стене зеркало. А потом, строго и четко произнес: "Значит так! Мы вот с ним, — он ткнул пальцем в глубины зазеркалья, — сейчас отправимся по домам, а вы, — он снова указал на отражение безмолвно стоящих за его спиной сотрудниц, — сидите тихо и не высовывайтесь!". После чего, поторапливая Алексея, начал быстро и бестолково собираться, чтобы не мозолить глаза вышестоящему начальству. Но, по правде говоря, если кто и выглядел по-настоящему пьяным, так это он сам. Мир тесен. Эта, всем знакомая истина, снова пришла Алексею в голову, когда он узнал, что его теперешний начальник, живет на одной лестничной площадке с молодой операционной сестрой Галиной. И однажды, когда он пытался силой проникнуть в апартаменты этой одинокой девушки, она, поднаторевшая в ежедневных сражениях с клопами, обратила его в бегство с помощью большого и очень колючего школьного циркуля. Прошло немного времени и Алексей, так же как и на прежней работе, стал заводить новые знакомства. Первым к нему в отдел стал наведываться молодой инженер по технике безопасности. Звали его Фархат. Он носил кожаный пиджак и очень модные тогда западногерманские джинсы из мелкого вельвета. Основной сферой увлечений этого, явно потомственного интеллектуала, была конечно же не техника безопасности, а никогда не преходящее искусство. Они подолгу беседовали о музыке, о фильмах Тарковского и о стихах его именитого отца, который считается последним поэтом серебряного века. Фарик, как и положено истинному интеллигенту, не придавал особого значения второстепенным бытовым деталям, и, упорно называя Арсения Тарковского братом знаменитого режиссера, тем не менее, великолепно разбирался в тонкостях его поэзии. А однажды Алексей научил своего нового приятеля играть в буримэ. После чего Фархат задал ему четыре рифмы: роза — заноза, угроза — проза. Алексей сам не будучи особо силен в этой игре, но стараясь не ударить в грязь лицом, выдал следующий перл: "В саду росла, красуясь, роза. Сорвал ее, и вдруг — заноза! Она для жизни не угроза, но, Боже мой, какая проза!" Теперь настала очередь Фархата проявить свои поэтические таланты. И на заданные рифмы: дурак — трояк, кино — давно, он придумал следующее: "Поварёнкин не дурак, продал мне телевизор за трояк", а дальше, что-то вроде — "теперь давно я не хожу в кино". Для первого раза было неплохо. В это время в кабинет неожиданно вошел сам Поваренкин, он же, непосредственный начальник Фархата. Это был крупный молодой мужчина, украшенный иссиня-черными кудрями и щеками, типа кровь с молоком. Примерно таким, Алексей почему-то всегда представлял себе пышущего здоровьем Гаргантюа. Творчество Фархата ему откровенно не понравилось. Более того, у него появилось подозрение, что в оригинале все это звучит так: — "Поваренкин был дурак, продал телевизор за трояк". И именно, такой вариант, по его мнению, более соответствовал элементарной логике. Но, тем не менее, он тоже с той поры стал часто захаживать к Алексею в гости. Вероятно еще и по той причине, что коллектив в его отделе в то время состоял всего из двух человек, и когда уходил Фархат, его начальнику становилось одиноко. Через некоторое время в их НИИ появился еще один новый сотрудник. Звали его Валерий Петрович Меденцов. Был он высоким тридцатилетним блондином, с довольно интеллигентным, но несколько попорченным высокомерием лицом. Его отдел находился этажом выше, но вскоре им пришлось пересечься по работе и Алексей, даже не пуская, как прежде, в ход кулаки, быстро сбил с него излишнюю спесь. После чего они, вопреки всему, не то чтобы стали близкими друзьями, но близкими, если так можно выразиться, приятелями, стали точно. Теперь и Меденцов подолгу просиживал у Алексея, и говорили они преимущественно о литературе, так как его новый знакомый, помимо всего прочего, официально числился президентом клуба фантастов, да еще к тому же и выездным. В связи с этим он регулярно снабжал Алексея дефицитными новинками отечественной литературы, привозимыми им из стран социалистического содружества. Как-то, зимним солнечным утром, он зашел к ним в отдел, держа в руках допотопный портативный магнитофон. Оказалось, что он едет в Новосибирск на симпозиум фантастов, где среди других известных тружеников пера, работающих в этом жанре, будут и братья Стругацкие. А магнитофон ему нужен для того, чтобы записывать все высказывания великих писателей. Алексей предложил ему, вместо этой рухляди, свой кассетник, с условием, что тот продублирует для него свои записи. Ну, и конечно же, слегка позавидовал Меденцову. И оказалось зря. В Новосибирск приехал только один из гениальных братьев, да и того, моментально ухватив под руку, уволок куда-то главный распорядитель симпозиума. Меденцов потом рассказывал, что все последующие дни, знаменитый писатель для рядовой публики был недоступен. Вскоре у Алексея появилось еще несколько новых приятелей: молодой инженер Фаниль из отдела промсанитарии, электрик, подрабатывающий в их НИИ на четверть ставки, художник из отдела промэстэтики по имени Риф, молодой человек, носящий имя Насыпджан, и два водителя из их учреждения, один из которых часто подвозил Алексея на своей, устрашающего вида спецмашине, под названием "химдым". Из всех перечисленных, один Насыпджан не очень хорошо вписывался в этот ряд, так как не работал у них в НИИ, и знакомство с ним было случайным. При первой же встрече с ним Алексей попросил объяснить, что означает его имя. Ответ был несколько иносказательным: "Если ты, стоя в большой толпе ждешь открытия виноводочного магазина и тебе удалось войти первым, то ты как раз и будешь Насыпджан". Видимо так, на его сладко истомленной солнцем родине, принято называть баловней судьбы. Этот не очень хорошо говорящий по русски черноглазый юноша в белых фирменных джинсах с той поры стал регулярно заглядывать к Алексею на огонек. И однажды за чаем, поведал о том, как в этом суровом краю ему наконец удалось встретить свою долгожданную и настоящую любовь. Но Алексей не мог тогда в полной мере разделить радость своего гостя, так как тот почему-то говорил о предмете своей страсти в мужском роде. То есть "он". Когда новый приятель ушел, озабоченный Алексей стал всерьез раздумывать над тем, как бы ему поделикатнее отвадить этого непонятно как ориентированного, да к тому же слишком темпераментного молодого человека от своего жилья. "Восток, конечно, дело тонкое", думал тогда Алексей, "но не настолько же, чтобы буквально на третий день знакомства вываливать такие ошеломляющие подробности своей интимной жизни". Наверное, все дело в том, что в школе, где тогда учился Насыпджан, из-за нехватки кадров преподавание русского языка было доверено человеку, который не только русский, но и свой родной язык знал из рук вон плохо.Но вскоре все встало на свои места. "Он", к счастью, оказался хоть и слегка перезрелой, но все ж таки дамой. А еще Алексей познакомился с двумя начальниками отделов Саловым и Владыкиным. Владыкин заведовал отделом социологии и подружился с Алексеем не сразу, а сначала как-то долго и несколько настороженно к своему будущему другу, присматривался. А потом его в один миг как будто прорвало. Однажды зимним вечером, Алексей, проходя мимо здания НИИ, увидел, как кто-то, в детской ушанке с болтающимися тесемками, и гораздо более чем по колено увязая в сугробах, тащит санки груженые чем-то тяжелым. Это был Владыкин, который вез с работы, огромную пишущую машинку с электроприводом, замотанную в байковое одеяло. Оказалось, что дома он пишет фантастический роман, главный герой которого, не только, никак не может определиться со своей ориентацией, да еще, чуть ли не от рождения, страдает хроническим раздвоением личности. Алексей, с помощью серии крепких пинков и таких же выражений, помог санкам, а потом и самому фантасту, освободиться от снежного плена. И после этой встречи они стали регулярно ходить друг к другу в гости. Владыкин, как и Меденцов, давал читать своему новому приятелю затрепанные самиздатовские рукописи. Это были отвратительно распечатанные произведения Шаламова, Мамлеева, Аксенова, Владимова и других авторов, составлявших тогда советский писательский андеграунд. Как-то, примерно в середине весны, их обоих пригласили в дизайнерский отдел на встречу с одним известным в нашей стране, но уже успевшим стать опальным, бардом. Войдя, Алексей увидел стоящий посреди комнаты длинный стол, заставленный и заваленный бутылками с культовым напитком людей творческих — портвейном. Во главе стола скромно сидел бард, держа на коленях потертую гитару. А вокруг почтительно разместился в полном составе, весь дизайнерский отдел, вместе с их колоритным начальником Зверевым. Для гостей были приготовлены два свободных стула, два граненых стакана и горстка вишневых карамелек. После того, как выпили по первому стакану, бард взял гитару и, низко наклоняя над ней голову, начал петь. Его голос, звучавший во многих домах с магнитофонных лент, вживую оказался необычайно громким, и при особенно мощном форсаже, изо рта у него вылетало туманное облачко мельчайших брызг. Через окна было видно, как удивленно озираются на их здание, бредущие по весенним проталинам, случайные прохожие. Вскоре кабинет, где сидел Алексей, превратился в нечто похожее на мужской клуб. Чтобы попасть к нему, нужно было пройти через соседнее помещение, где сидели все женщины их лаборатории. Каждый день они наблюдали, как мимо них в смежную комнату проходят люди из разных подразделений. Да и Юзеф теперь являлся к нему не только домой, а и на работу, иногда подолгу просиживая у них в отделе, и поражая всех окружающих своим нестандартным остроумием. Ему тоже, наверное, было интересно понаблюдать жизнь НИИ, как говорится, изнутри. И однажды по поводу всего этого одна из сотрудниц сказала Алексею следующее: "Я понимаю, почему ходит этот и почему ходит тот — у вас с ними общие интересы и есть о чем поговорить, а вот что тут делает Поваренкин, этого уж я никак понять не могу". А Поваренкин, кстати говоря, обладал хорошим чувством юмора, и поговорить с ним тоже было о чем. И, в конце концов, вышло, что Алексей, стремившийся к уединению получил совершенно обратный результат. И здесь у него появилось гораздо больше приятелей, чем было в медсанчасти, ну а подруг, значительно меньше, и в основном из их же отдела, наверное, потому что многие лаборатории были закрыты для посторонних, и он порой даже не знал, кто там работает. Но вскоре, размеренная и устоявшаяся жизнь в отделе физических исследований, начала понемногу менять свои формы. Началось это с того дня, когда примерно в конце марта, у них в лаборатории появилось еще одно юное создание. Звали ее Ирина, и она довольно успешно сочетала в себе обаяние душки котенка, с замашками записного сорванца. А ее молодой муж возил на черной, казенной "Волге" какого-то, очень серьезного городского босса. Увидев, сидящего в дальней комнате Алексея, она заявила, что отделовских женщин, абсолютно не знает, общего языка с ними, скорей всего, не найдет и поэтому хотела бы сидеть рядом с ним. После чего, переходя от слов к делу, попросила Алексея помочь поставить для нее в кабинет дополнительный стол. Отказать он не мог, и они вдвоем, сопровождаемые удивленными взглядами сотрудниц, сделали то, о чем она просила. Вернувшийся к тому времени, с очередного совещания Виктор Андреевич, мельком глянул на порушенную меблировку их помещения, но как и подобает джентльмену, тактично промолчал. Обустроившись, Ирина отправилась в институтский буфет и притащила большой пакет каких-то, подозрительного вида, лакомств. Алексей от них отказался, а она, примостившись в углу, попробовала, и ее нежно певучее: "Хер-ня!", разнеслось по всему отделу. Он понял — сегодня коротенький список его институтских приятельниц может стать чуточку длиннее. А через некоторое время пришла нежданная беда. Как-то когда Алексей и его непосредственный начальник, деловито беседовали, стоя у вытяжного шкафа, Ирина, стоявшая к ним спиной и чистившая закрепленную в углу сантехнику, выбрала удачный момент и в очередной раз продемонстрировала свой излюбленный трюк. Она, копируя клоунские движения большой механической куклы, взмахнула руками и, рухнув в низко установленную раковину, замерла, соблазнительно выставив при этом на всеобщее обозрение, свои обтянутые широкой клетчатой юбкой, формы. Начальник, видимо ничего подобного ранее не видевший, замолк на полуслове и с очень серьезным выражением лица стал изучать то что ему демонстрировали. И вот с помощью таких, казалось бы, незамысловатых дамских штучек, ей удалось наповал сразить обычно флегматичного и вялого в этом смысле, Виктора Андреевича. Но это, как позже выяснилось, была еще только половина беды. Теперь их начальнику начало казаться, что Ирина, уделяет Алексею гораздо больше внимания, чем ему, мужчине солидному и неотразимому. Ревность, как известно, штука непростая, и он вскоре, хоть и в достаточно мягкой форме, но все же выказал эти претензии, своему неожиданному сопернику. "Не хватало мне еще и здесь, на новом месте, очередных неприятностей из-за женских выкрутасов"— подумал Алексей и при первом же удобном случае, поражаясь идиотизму ситуации, выговорил Ирине все свои соображения по этому поводу. Он, в несколько шутливой форме, но достаточно настоятельно, предложил ей, пока не поздно, переключить свое внимание на их тайно страдающего руководителя. Но как и следовало ожидать, его предложение возымело совершенно обратный эффект. И возникшая буквально на ровном месте любовная коллизия могла, в ближайшее время, очень сильно накалиться. Спас положение, как ни странно, сам Виктор Андреевич. Обладая мягким и отходчивым характером, он к счастью, вскоре перестал взваливать на себя тяжелые обязанности влюбленного мавра, и вероятно пытаясь как-то загладить свою прежнюю вину, неожиданно и очень по дружески попросил Алексея, обучить его основам радиоэлектроники. В конце концов, все закончилось более менее благополучно. Но все же, хоть и изредка, особенно будучи на подпитии, Виктор Андреевич заходил к своему бывшему врагу, и поминутно повторяя писклявым голосом его имя и отчество, юлой вертелся по кабинету, утрированно, изображая вьющуюся вокруг Алексея, Ирину. Видимо таким, оригинальным способом он отводил свою, по прежнему страдающую, душу. Может сложиться впечатление, что сотрудники этого научного центра целыми днями болтают о вещах, не имеющих ни малейшего отношения к их работе. Это, разумеется, далеко не так. Творческая деятельность имеет свою особую, не всем понятную специфику. Вскоре их НИИ получил письменное указание из Москвы, в кратчайшие сроки разработать лабораторный имитатор конкретного технического процесса и, проведя на нем серию экспериментов, доложить о результатах. Причем внутри имитатора, должно быть давление не ниже шестнадцати атмосфер, что уже само по себе, достаточно серьезно. Все, задействованные в этом деле сотрудники, привычно приняв, как оказалось, очень удобную для сна, и хорошо известную всем позу роденовского натурщика, погрузились в размышления. Самой сложной задачей было создание такого высокого давления в условиях их лаборатории. Сидя в своем закутке, Алексей тоже ломал свою голову над этим заданием. Потом ему вспомнился закон из курса школьной физики, следуя которому, в конструкции из двух сообщающихся сосудов разных диаметров, можно было простым способом создать искомые параметры. Он, наскоро набросав схему устройства, понес ее своему непосредственному начальнику, думая, что тот сразу же раскритикует его дилетантскую схему. Но начальник, всмотревшись в рисунок, как-то засуетился и потащил Алексея к шкафу, где висела их верхняя одежда. Быстро накинув полушубки, они вышли на улицу. По дороге Виктор Андреевич в двух словах объяснил, что они идут к его знакомому физику на консультацию по поводу Алексеевой придумки. Консультант, к счастью, находился неподалеку в балке, так на Севере, с ударением на последний слог, называют небольшие деревянные сооружения, иногда похожие на строительные бытовки. Физик, крупный бородатый мужик, вникнув в каракули Алексея, конструкцию одобрил, скруглив лишь углы на цилиндрах, в которых должно было создаваться необходимое давление. Всю обратную дорогу, начальник находился в каком-то приподнятом настроении, причина которого была для Алексея тогда не совсем понятна. Позже он узнал, что за последне время, их НИИ ни разу, ни на один запрос Москвы, ничего вразумительного не ответил. И поэтому, скорее всего, был на плохом счету у столичного начальства, и в дальнейшем это могло привести к самым непредсказуемым последствиям. После этого случая Алексея стали считать человеком креативным, и старались по возможности текучкой не нагружать. Ну, а он сам, после всей этой истории, некоторое время пребывал в легком шоке. То что он придумал, как-то могло бы еще прокатить в кружке детского технического творчества, но для солидного учреждения, по его мнению, ну никак не подходило. Тем временем наступило лето и с ним пора сенокоса. И как ни странно, но заготовка сена входила в одну из самых главных обязанностей их института. Равно как и постоянные погрузочно — разгрузочные работы на городской базе. Служителей науки в то время не считали, людьми, слишком уж привязанными к ежедневному созидательному процессу, и поэтому широко использовали как подсобных рабочих, на равных с пионерами, тунеядцами и студенчеством. Алексею было заявлено, что на сенокосе вместе со всеми он трудиться не будет, а ему уготован более ответственный участок работы, требующий хороших технических знаний. Руководитель одного из закрытых отделов давно уже не может пойти в отпуск из-за нехватки людей, способных его заменить. И вот теперь начальство считает Алексея как раз подходящим для этой цели. А когда он узнал, куда все-таки его хотят определить, то понял всю степень риска не только для себя, но и для руководства НИИ. Назначая его на эту должность, их директор брал на себя огромную ответственность, тем более, что его протеже никогда не имел дела с такой техникой. И если вдруг пойдет что-нибудь не так, и утром следующего дня на стол генерального директора, в миру, "генерала", не лягут очередные данные, то хоть и фигурально, но все же, полетят головы. — "Неужели из-за придуманной, когда-то простенькой схемы имитатора, меня теперь всерьез считают великим специалистом", — думалось Алексею. Но оказалось, что руководство НИИ через свою агентуру в медсанчасти, уже давно было осведомлено обо всех его подвигах на техническом фронте. Первым делом ему предложили заполнить анкету, где в числе прочего, нужно было указать и внешние данные, в том числе, рост, цвет глаз и волос. Чтобы не ошибиться, он попросил кадровичку самой определиться, с этим вопросом. Волосы оказались русыми, а глаза серыми. "Теперь буду знать", продолжая заполнять мудреную, с бесчисленными графами анкету, подумал Алексей. И еще ему было велено, уходя в конце рабочего дня, каждый раз включать сигнализацию и сдавать ключи в первый отдел, а это значит, что он теперь будет напрямую контактировать с людьми, так или иначе связанными с госбезопасностью. Видимо по задумке сценариста, его судьба должна была постоянно переплетаться с этой, не так давно усевшейся ему на хвост, организацией. И вот, наконец, пройдя через множество разнообразных проверок, он приступил к обязанностям заведующего. Каждый вечер их директор звонил ему по телефону, осторожно осведомляясь, все ли в порядке. А услышав положительный ответ, благодарно сопел в трубку и, как бы опосредованно подбадривая самого себя, говорил: "Для этого мы вас сюда и поставили". Было очевидно, что глава их офиса тоже крепко переживал по поводу того, справится ли его новый сотрудник с совершенно незнакомой для него работой. Алексей пока справлялся, и на "генеральский" стол, каждое утро, кровь из носу, исправно ложились, столь необходимые Москве данные. Правда, время от времени, случались ситуации, далеко, а иногда и очень далеко, не штатные. Однажды вечером, после особенно заморочливого дня, он, по дороге домой, прихватил в "Кедре" бутылку дешевого трехзвездочного коньяка, пару лимонов и небольшую пачку белоснежного рафинада, для того чтобы, как он считал, немного расслабить натянутые нервы, но понятное дело, не с помощью одного лишь рафинада. Срезав верхушку лимона, он прижимал к обнажившейся желтоватой мякоти кусок сахара, и когда тот напитывался соком, заедал им очередную рюмку. Когда бутылка показала дно, он сходил в магазин за следующей, и потом, сидя перед телевизором, вскоре опустошил и ее. Алексей с легкой грустью констатировал, что теперь литр крепкого спиртного, как-то тихо и незаметно, стал его нормой. И еще он думал о том, как много у братьев-обывателей, каких-то дурацких, и ими же выдуманных, правил приличия. Например, ни под каким видом, не пить в одиночку, под девизом: " Что я вам, алкаш?" А так же, ни в коем разе, не пить из горла. И еще много других, высосаных из пальца, но свято соблюдаемых ими правил. Алексей не раз замечал, что когда обычный человек, аппетитно чавкая, ест рыбу с ножа, булькая и пуская пузыри, пьет из горла, непринужденно сморкается в рукава или, хотя бы, демократично выкладывает локти на стол, то окружающие, осуждающе покачивая головами, говорят, в лучшем случае, о серьезных пробелах в воспитании. А когда подобные манипуляции проделывает субъект, заведомо интеллигентный, то те же самые люди, мило и понимающе улыбаясь, называют все это свинство благородным словом эпатаж. "Форель, макрель едят с ножа!, хоть это моветон. О, где вы, где вы, два Жоржа! Жорж Занд и Сименон!" Имя автора этих, внезапно всплывших в памяти, и вроде бы очень подходящих к его размышлениям, строк, он, к сожалению, начисто забыл. Потом мысли Алексея плавно перетекли в другое русло и ему вспомнилось, как пожилой начальник одного из ведущих отделов, по фамилии Салов, с которым он задружился относительно недавно, говорил, что на Севере у него нет проблемы, как бы выпить. Но зато есть более сложная и, практически неразрешимая задача, как удержаться от выпивки, проходя мимо магазина, с карманами полными денег. Алексей, с легким раздражением, тогда подумал: "Мне бы, дорогой, да твои бы заботы". Наутро, после вчерашних возлияний, он проснулся свежим и никакие отходняки его не беспокоили. И даже забытый им накануне, автор стихов, сам по себе, объявился в голове и оказался, известным пародистом, Владимиром Волиным. А на следующей день, в выходной, директор попросил помочь ему отвезти бидон питьевой воды на сенокос. Доставка бидона у них, оказывается, была делом почетным и доверялась только тем, кто был на особенно хорошем счету у руководства. Алексей увидел огромные, покрытые сочным разнотравьем луга, и несколько больших, расположенных на небольшой возвышенности, армейских палаток. Из ближайшей к нему, пятясь задом, неуклюже выбирался его непосредственный начальник, Виктор Андреевич. Он был в вязаной шапочке и теплой осенней куртке. Несмотря на середину лета, ночи были холодными, и каждый утеплялся, как мог. "Вот счастливый мужик!"— здороваясь с ним, подумал Алексей. "Ползает тут себе взад вперед, и горя не знает". Пока выгружали емкость с водой, Алексею успели рассказать, о том, что вчера у одного немолодого сотрудника, да чего там темнить, у того же Салова, обострился радикулит, но он все равно продолжал косить до самого отбоя, перемещаясь по лугу, подобно рачку бокоплаву, на собственом, ободранном стерней, боку. Отказываться от такой важной работы, из-за каких-то там болячек, здесь было не принято. Незаметно пролетел месяц, вернулся из отпуска руководитель стремного отдела, и Алексей снова оказался в своем НИИ и в своем закутке, рядом с вытяжным шкафом. Однажды, уже в середине осени, под конец рабочего дня, к нему заглянул глава их офиса. Они немного поговорили о разных делах, а потом директор неожиданно спросил, не желает ли он работать в том хитром отделе постоянно. Но у Алексея такого желания не было. Работа там хоть и была вдоволь насыщена экстримом, но творческой ее все же назвать было нельзя. Подменять по мере необходимости, он был согласен, но не более того. А через некоторое время директор, неожиданно и, почти что в приказной форме, предложил ему работу в отделе связанном с вопросами экологии. Оказалось, что начальник этого подразделения, он же, по совместительству, парторг института, пользуясь своим положением, выбил у руководства Алексея, как показавшего себя знающим свое дело технарем. Филиал отдела располагался за городом, и туда нужно было добираться на институтском автобусе. Алексей увидел несколько уютных, обильно заваленных ранним пушистым снегом, деревянных домиков-теремков, срубленных прямо в таежной чаще. Видимо в то время считали, что экологи, всей душой привязанные к матушке природе, обязательно должны находиться в максимальной близости от этой их матери. Начальник представил его своему, не очень большому коллективу, состоящему исключительно из одних особей женского пола. В честь прихода нового сотрудника, была распита бутылка вина, после чего на столе появились торт и заварной чайник. Алексей, воспользовавшись паузой, вышел покурить и увидел за дверью, старательно сморкающуюся в носовой платок, молодую сотрудницу. Она очень не хотела делать этого при посторонних, и на минутку выскочила в коридор. "Бывают же совпадения!" — деликатно отворачиваясь, подумал Алексей. Рабочий стол ему поставили в кабинете начальника, так чтобы было максимально удобно, и даже провели отдельный телефон. Просидев первую половину дня без работы, он, сильно утомившийся от безделья, разобрал свое персональное средство связи и принялся чистить ему контакты. Его новый шеф сидел за своим столом и молчал, задумчиво глядя в окно. Ранее он давно уже присматривался к Алексею и, пытаясь его приручить, всячески выказывал ему свое барское расположение. Потом зашла какая-то всклокоченная девочка в белом переднике и пригласила их на обед в один из деревянных теремков. Кормили там очень даже неплохо, да и дикий таежный антураж добавлял аппетита. Ели молча. Но уже в самом конце застолья начальника-молчальника неожиданно прорвало. "Ну вот что уж такого смешного в романах Ильфа и Петрова?", — прожевав последний оладышек и вроде как с последней же надеждой глядя на сидящего напротив Алексея, вдруг ни с того, ни с сего, спросил глава экологов. "Да абсолютно ничего", — особо не задумываясь ответил тот и увидел как само собой расплылось в детской улыбке, слегка измазанное брусничной подливой, лицо так легко осчастливленного им человека. Без пяти пять парторг посмотрел в окно, потом на часы и как-то растерянно произнес: "Мы с Вами заработались, и не заметили, что уже конец рабочего дня". Алексей промолчал, думая, как ему пережить следующий такой же трудовой день. А на следующее утро, он подошел к своему прежнему руководителю и, глядя в глаза, задал ему короткий лобовой вопрос: "Николай Петрович! Я тебе нужен?". "Да!", — еще более кратко, сказал, будто выдохнул, тот. Он понял главное. Его собеседник, сам не очень жаждет занять теплое местечко парторговского фаворита. И сразу же, не теряя времени, пошел к директору, и со страшным скандалом, вытребовал Алексея назад. Работая в НИИ, Алексей обнаружил у себя еще одну странность, отличающую его от всех остальных. У многих его сотрудников, по отношению к окружающим, имелись свои, давно устоявшиеся симпатии и антипатии. Например, Владыкин, Салов, да и некоторые другие, всей душой ненавидели Меденцова, многим, почему-то не нравился инженер, из так называемого нижнего профиля, а так же вызывал общую неприязнь, начальник одного из отделов прикладных физических исследований. Ну, а Алексей, в отличие от других, хоть убей, ничего плохого в этих людях не видел. И только уже спустя годы его вдруг осенило: Все они, оказывается, старались поворачиваться к нему своей светлой стороной, тщательно и стыдливо, пряча от него сторону темную. А между тем, давно уже наступила поздняя осень. "Осень наступила, не стало листов, и глядят уныло тетки из кустов". Эти строки неизвестного автора, почему-то, время от времени, крутились в голове. И в эту, уже почти совсем зимнюю пору, Москва снова напомнила о себе. На этот раз требовалось прислать результаты замеров диэлектрической проницаемости проб различных месторождений. Что такое диэлектрическая проницаемость у них в НИИ еще более-менее, себе представляли, а вот как ее замерять не знал никто. Их руководитель, видя направленные на него, многочисленные вопрошающие взгляды, отшутился цитатой из известного спектакля: "Я не знаю и Бог не знает и никто не знает". И усмехнувшись, добавил: "Но мерять, тем не менее, как-то надо". Из чего следовало, что он в студенчестве, гораздо чаще протирал свои портки на галерках различных драмтеатров, чем в аудиториях своей альма-матер. Через две недели, после повторного и уже более настырного запроса из столицы, послали гонца в Нижний Мартовск, где в тамошнем институте, по непроверенным данным, кто-то эту проницаемость, как-то измерял. Но слухи оказались всего лишь слухами. Началась зима, и покатились, как с горы, один за одним, суматошные предновогодние дни. Казалось, в воздухе их отдела теперь постоянно витает едва уловимый запах мандаринов и хвои. А стоящий на одном из столов, немецкий кассетник, теперь уже практически не выключаясь, добивал остатки рабочей атмосферы, челентановскими хитами. Алексей давно уже планировал в конце декабря слетать дней на десять домой. Но пока их заведение не рассчитается с Москвой, об отпуске не могло быть и речи. Тогда, имея такой серьезный стимул, как возможность получить недельки полторы за свой счет и встретить Новый год дома, он поневоле, включил голову и начал рассуждать логически: Различные диэлектрики используются, например, как прослойка между обкладками конденсаторов, и при изменении свойств, в том числе и проницаемости этого изолятора, должна, по ходу, меняться и емкость самого конденсатора. И значит, если скопировать схему прибора для измерения емкости, то его, наверное, можно будет приспособить и для других целей. Но всех особенностей влияния изменения проницаемости на емкость Алексей не знал, а в их заведении, вряд ли бы, нашелся такой прибор. Потом он вспомнил, как иногда бывает устроена охранная сигнализация. Там в основу положен примерно тот же самый принцип. Человек входит в помещение и его тело оказывается между двух, спрятанных в стенах пластин. Ему припоминалось, что в таких схемах, вроде бы, чаще всего был задействован мультивибратор. Дальше все, как говорится, было делом техники. Он на скорую руку спаял простейший, состоящий всего из двух транзисторов и стабилитрона, мультивибратор, присоединил стрелочный прибор и две обкладки датчика. Подключил питание и, проведя ладонью между пластинами, увидел, что стрелка амперметра послушно отклонилась. Показав свою конструкцию руководству, и увидев его реакцию, Алексей понял — он попал, что называется, в точку. Теперь их НИИ уже было что ответить на очередной запрос столичного начальства, которое к тому времени, явно начало терять терпение. Все это время между Москвой и их НИИ шла переписка в духе райкинской миниатюры о насосах и колесах, то есть, тянули резину и занимались отписками. С этого дня их руководитель не отходил от Алексея ни на минуту, принимая активнейшее участие во всем, что касалось прибора, который постепенно доводился до эстетически приемлемого уровня. Знакомый инженер из соседнего отдела, занимающегося не понятно чем, принес хорошо исполненный пластиковый корпус от дозиметра с откидывающейся крышкой, и Алексеева самоделка, сразу приобрела солидный вид. На верхней панели, помимо измерителя тока, через некоторое время появился светодиодный индикатор и кнопки управления. Потом усадили за стол девочку лаборантку, для того, чтобы оттарировать это изделие, подключив к нему параллельно солидный амперметр с зеркальной шкалой и, используя вещества с заведомо известной проницаемостью. Ну а потом уже можно было, наконец, приступить к тем измерениям, результаты которых так давно ждала Москва. В связи с этим, Алексею постоянно не давал покоя вопрос, по поводу того, как их отдел отмазывался от весьма настойчивых столичных запросов, когда его еще здесь не было. Но потом до него дошло, что таких НИИ как этот, по всей Сибири много, и если хорошенько потянуть время, то какой-нибудь яйцеголовый умник, из соседнего института, найдет, в конце концов, нужное для столицы решение. Но, тут же возник следующий вопрос. Почему его простые, почти что пионерские конструкции, а к тому времени их у него было уже немало, вызывают такой ажиотаж и, почему в их солидном заведении, где полно людей с высшим техническим образованием, никто ничего подобного до сих пор не придумал. Ну а он биолог, помнящий с горем пополам, кое-что из школьного курса физики, ухитрялся что-то там мастырить из того, что было под рукой. И ответа на этот нелегкий вопрос у Алексея не было. Он в конце концов решил, что его попросту угораздило попасть в какой-то не совсем типичный НИИ. Но неприятное чувство по поводу всего этого его не покидало. Он, по его понятиям, находится в том унизительном состоянии, которому соответствует выражение: "молодец среди овец" или первый парень на деревне. Кроме того, это оскорбляло многих дорогих ему людей, из числа его коллег, которых он уважал и любил. Он даже начал думать о том, что судьба затеяла с ним, как когда-то с Цитрусовой, несколько иную, но так же совершенно непонятную игру. Год, между тем, подходил к концу, и в один из декабрьских дней, заместитель директора Гребнев сказал о решении руководства, назначить Алексея старшим инженером отдела. Было очевидно, что с ним таким вот образом пытаются расплатиться за вовремя изготовленный прибор и за все прочее, связанное с этим делом. Осознавать это было не очень приятно, но он не возражал, зная про себя, что уже совсем скоро будет увольняться и его новое назначение в связи с этим теряло всякий смысл и ни к чему его не обязывало. Ну, а сейчас, уже с чистой совестью, ему можно было просить двухнедельный отпуск за свой счет. Алексей собирался лететь к себе на Большую землю. И в планах у него было детское желание приобрести к Новому году, престижный и дефицитный в то время, кабинетный телевизор "Шилялис". Его название, переводилось на русский, как "небольшой сосновый бор". О нем когда-то в одной из телепередач, рассказали следующую историю: Один руководитель, непосредственно занимавшийся внедрением цветного телевиденья в быт советских людей, ходил по некоторым московским министерствам пытаясь выбить деньги на этот, несомненно важный проект. И какой-то крупный чиновник сказал ему: "Ну, кому нужно это ваше телевиденье. Вон, в магазинах стоят цветные телевизоры, и никто их не берет". А спустя несколько лет, когда они снова встретились, этот же самый работник столичного министерства застенчиво спросил: "А Вы не могли бы организовать мне телевизор "Шилялис" Каунаского радиозавода? Говорят, он очень хороший". А тем временем Алексей продолжал готовиться к своему предновогоднему отпуску. В его дорожной сумке уже стояла большая банка с брусникой, которую на Севере тогда продавали по десятке за ведро, и она, залитая обычной холодной водой, могла храниться бесконечно долго. Кроме брусники там же лежали, купленый, по случаю, у президента клуба фантастов, польский магнитофон и французские вельветовые джинсы, а сверху, навалом громоздилась куча экзотических северных сувениров. Еще он брал с собой несколько кассет с теми новинками, которые, как по заказу, накануне отлета, привез из столицы, его хороший знакомый, по имени Андронник, заведовавший тогда местной студией звукозаписи. Этот человек явно любил свое дело и имел тонкий музыкальный вкус. По слухам на северах он объявился после того, как в одной из передач "Человек и закон" слишком подробно рассказали о его успехах на ниве коммерческой деятельности. Когда сборы были уже позади и самолет, оторвавшись от земли лег на курс, в салоне неожиданно стала быстро повышаться температура. Вскоре ему пришлось снять меховую куртку, а потом и свитер, но прохладнее от этого не становилось. И когда пассажиры, почуяв неладное, уже начали понемногу паниковать, самолет пошел на посадку. В иллюминатор было видно, что они сели на тот же аэродром, с которого час назад взлетели. Пилот просто гонял кругами, выжигая горючее. Говорили, что начал перегреваться один из двигателей. — "Хорошо начинается отпуск" — подумал Алексей, внутренне готовясь к новым приключениям, но дальнейшее путешествие прошло вполне благополучно. Более того, ему снова повезло. Телевизор, который он искал, чуть ли не сам приплыл ему в руки, заставляя задуматься над тем, как эта вещь, не поступающая в свободную продажу, вдруг как из под земли, появилась в нужный момент на его горизонте. И теперь, сверкая лимонно-желтым пластиковым корпусом, который демонстрировал собой триумф прибалтийских дизайнеров, он добросовестно показывал в цвете, предновогоднюю битву знатоков с телезрителями. И еще один приятный пустячок. Затянувшееся бесснежие того декабря вдруг благополучно разрешилось обильным снегогопадом, ровно за два часа до перезвона Новогодних курантов. За всей этой рабочей текучкой и бытовыми проблемами Алексей как то начал забывать о существовании Букетова, вернее он как бы ушел на задний план. Срабатывал элементарный закон психологии и казалось, что те тысячи километров, которые отделяли Алексея от родного города, переместили его в то пространство, где комитет уже существовать не может. Но комитет мог существовать везде. И при всей своей доверчивости к окружающим, Алексей все же не забывал, время от времени, примерять коротенький гэбэшный поводок, и к спортивной шее выездного Меденцова и к лилейной шейке проказницы Иришки, и к той же части тела, новой молодой кадровички, неожиданно проявившей к нему повышенный интерес. Общаясь с любым, даже очень хорошо знакомым ему человеком, он, на каком-то подсознательном уровне, все время был настороже. Да и врожденное звериное чутье, его еще ни разу не подводило. Но, к сожалению, он сам не редко отмахивался от наставлений, этой, давно поселившейся у него внутри, мудрой зверюги и, вляпавшись в очередной раз в неприятную ситуацию, мог пенять только на самого себя. И вот однажды, ранней весной, в офисе управления к нему подошел человек в форме ВВС и попросил скопировать карту миллиметровку. Дескать, ему как охотнику и рыболову карта, где обозначена каждая протока, никак не помешает. Алексей, сославшись на неисправность капризного "юбикса", вежливо отказал. Но когда на следующий день, придя в свой родной НИИ, он встретил в коридоре институтского парторга, то из разговора с ним понял, что тот уже осведомлен о этой истории с секретной картой, хотя управленческий офис находился в другом конце города. А в те годы, копировально-множительная техника, приравнивалась к объектам повышенной секретности. И люди получали реальные сроки даже за копирование безобидных выкроек из женских журналов. Алексей чувствовал, что на этом дело не закончится, и теперь нужно быть постоянно на чеку, в ожидании следующих попыток его подставить. И вторая попытка не заставила себя долго ждать. Это произошло в конце марта. К тому времени, главный инженер, с которым Алексея уже давно связывали общие интересы, познакомил его, с одним руководителем среднего эшелона, из управления. У того была магнитола фирмы "Шарп" и неплохая коллекция записей, которыми он, в последствии, щедро, по братски, с Алексеем делился. Новый приятель был иностранцем, и поговаривали о появившемся у него в последнее время, навязчивом желании, вернуться к себе на родину. Ранним мартовским утром, этого человека нашли мертвым в его большой холостяцкой квартире. Он сидел, непринужденно откинувшись на спинку кресла, а стоящий напротив цветной телевизор, громко шипел и подмигивал ему пустым экраном. Что уж там такое прознали, никто толком объяснить не мог, но по коридорам НИИ поползли нехорошие слухи. Судачили, умер, мол, бедолага, не своей смертью. А накануне вечером, Алексей как раз собирался к нему в гости и, по крайней мере, два сотрудника из их заведения об этом знали. Но в самый последний момент, какой-то добрый внутренний голос тихонечко сказал ему тогда: "Дурак! Не ходи!" И Алексей остался дома. Шепоткам, о неестественной смерти своего нового приятеля он не шибко верил, но в тот же день, как бы косвенно подтверждая эти слухи, к ним из области прибыли два человека в штатском. Одного из них, молодого с хорошей выправкой, ему несколько раз приходилось видеть ранее. И вот теперь он, по приятельски сидя у Алексея в кабинете, вдруг ни с того не с сего, глядя в упор, и явно копируя капитана Жеглова, спросил: "Леша, за что иностранца убил?". "А чего, он!..." — чуть не сорвалась у того, слегка заезженная и мало уместная в этой ситуации, острота. Но вовремя прикусив язык, Алексей с таким искренним удивлением уставился на сидящего перед ним "Жеглова", что эта скользкая тема сразу же была закрыта. Тем более, никаких посторонних следов в квартире, тогда обнаружено не было. Но дальнейшие события могли развиваться совсем по другому и, наверное, более интересному сценарию, если бы он там наследил. В связи со всем этим, вспоминалась пара эпизодов. Еще в самом начале их знакомства, Алексей, в очередной раз беседуя с иностранцем, когда они курили в коридоре, уперевшись филейками в подоконник, произнес безобиднейшую фразу: "Говорят, у Вас..." Он даже не успел договорить, а хотел, всего-то, узнать подробнее о "Шарпе" и его коллекции записей. Но в глазах собеседника уже что-то дернулось, лицо исказилось, словно скомканное судорогой, и Алексея обдала горячая волна чужого животного страха. А еще, их руководитель, посмеиваясь, рассказывал как-то: "Он теперь подписывает документы так, чтобы его фамилия читалась как армянская". Эти истории, с секретной картой и смертью иностранца, могли быть простым совпадением, а могли, скорее всего, и не быть. Но теперь все прежние Букетовские пакости, в сознании Алексея, выглядели безобидной детской игрой, по сравнению с крутыми методами этих лихих сибирских парней. И стало похоже на то, что передышка закончилась, и дальнейшее пребывание на Севере теперь просто не имеет смысла. И дожидаться новых подстав тоже, наверное, не стоит. Первым делом был затеян обратный обмен квартиры. Еще в первые дни их знакомства, патологоанатом сказал, что поменяв свою квартиру на Север, Алексей совершил непоправимую глупость, и теперь вряд ли найдется кто-то желающий переехать с Большой земли в их город. Но, вопреки всему, такой человек нашелся. Буквально накануне отлета пришла телеграмма от матери: "Оформляйте документы Ковалеву". Эта женщина жила не где-нибудь, а в его родном городе, да еще ее уютная однушка, находилась в одном подъезде с квартирой родителей. Везение по прежнему не покидало его, и в ближайшие годы оно ему может особенно понадобиться, ведь вернувшись, он попадал прямо в лапы давно поджидавших его букетовских шестерок. Алексей был готов к этому. Он знал, что чем сильнее его давят снаружи, тем больше сил у него появляется внутри, как будто сжимается стальная пружина, накапливая огромную потенциальную энергию. Правда, у Алексея был выбор. Сокурсница матери, живущая в Саратове, приглашала его в НИИ селекции. Там организовали новый отдел, и нужен был руководитель. Но Алексей не хотел быть администратором, да и селекция его не слишком привлекала. Но главное, пожилая мать уже нуждалась в присмотре. Впереди его ждали семь лет работы на, уже практически полностью построенной, большой судостроительной верфи. И эти годы потребуют от Алексея предельного напряжения всех его сил, потому что там на него обрушится вся мощь ненасытной букетовской мести. Правда, Алексей быстро научился выбирать наиболее уязвимые места у своих врагов, которые представляли собой начальство разных рангов и разных ведомств, в том числе милиции и военкомата, и таким образом довольно успешно сдерживать их агрессию и охлаждать их, чрезмерно разгоряченные головы. Алексею терять было нечего и он, что называется, играл ва-банк. Воевал в основном с начальством, а работяги и группа молодых мичманов относились к нему весьма неплохо, правда не совсем понимая, для чего он всю эту бучу затеял. А когда у Алексея родился сын, не смотря ни на что, в промышленной лаборатории ему вывесили огромный красивый плакат с поздравлениями и собрали приличную сумму денег. И такие отношения с коллективом помогли ему удержаться на этом месте все долгие семь лет, хотя каждый новый день давался Алексею очень не просто. И только после того, как в одной из центральных газет была опубликована его статья, в которой рассказывалось о том, что на самом деле твориться на этом предприятии, он уволился. Ну, а потом почти девятнадцать лет Алексею придеться сидеть без работы, и найдутся, видимо не очень умные люди, которые будут ему, в связи с этим, завидовать. А газета в которую он обращался, так и не узнала кто же все-таки заварил эту грандиозную кашу. Так как писать такое о высокопоставленном сотруднике госбезопасности в те годы было не принято.