О делах школьных и городских

Как-то раз, Нина Федоровна, худенькая учительница, которая твердой рукой вела их класс, с первого по четвертый, принесла на урок внушительную кипу канцелярских картонных папок. Алексей, сидящий за первой партой, видел, что в каждой из них аккуратно подколот одинарный тетрадный листочек. Это были их личные дела, где на клочке бумаги в нескольких строчках умещалась вся, пока еще очень недоразвитая биография начинающего школяра. Учительница, быстро пробегая глазами очередной листок, откладывала папку в сторону. Потом она немного поразвлекла класс, читая вслух фамилии вместе с именем и отчеством. И все умирали со смеху, узнав например, что кнопку Янцевич, оказывается, величают Валентиной Ивановной. Не смеялась тогда только сама кнопка. Наконец в руках учительницы оказалось личное дело Алексея. И он сразу же внутренне напрягся, сгруппировался, предчувствуя, неизбежное наличие в его, на первый взгляд, обычной папке, целой кучи недоразумений. И действительно, как он и мечтал, Нина Федоровна, читая его дело, то удивленно задирала брови, то пожимала плечами, то недоуменно качала головой. И наблюдая все эти ее телодвижения, Алексей еще раз имел возможность убедиться, что он, к сожалению, а может быть и к счастью, не такой как все. Впрочем, и сам его класс тоже был не совсем обычным. В нем учились брат с сестрой, приехавшие из Италии, а еще немец и высокая, с роскошными косами, гречанка. Это были дети иностранных специалистов, помогавших местным жителям, строить светлое будущее в их городе. У близнецов — итальянцев были удивительные перьевые ручки, сделанные в виде длинных и, наверное очень жгучих на вкус, чилийских перцев. А рожденный в ГДР ариец, получив очередную двойку за диктант, каждый раз громко оповещал об этом весь класс. "Два!" — раскрыв тетрадь, радостно орал он, хотя уже прекрасно знал, в союзе двойка далеко не самая лучшая отметка. И Нина Федоровна, по матерински глядя на него поверх очков, наигранно сурово говорила: "Ты смотри! Он, фрицевня такая, еще и бравирует!". Надо сказать, что их любимая учительница пожизненно находилась у младшеклассников в большом авторитете, так как была скора не только на язык, но и на свою действительно тяжеловатую руку. И на одном из уроков некоторые из ее педагогических приемов пришлось однажды испробовать и гречанке, которая отличилась тем, что так и не смогла помочь их классу разгадать загадку из школьного учебника о том, сколько в банке поместится грецких орехов, чем вывела из себя уже и так уже несколько раздраженную дурацкой загадкой Нину Федоровну. Правда, в тот раз, к счастью, все обошлось без излишнего рукоприкладства. Хотя, честно говоря, и весь их первый "Б" не совсем хорошо понимал смысл этой странной загадки. Тут, видимо, все дело в том, какая банка, подумал тогда Алексей, но больше ни с кем этими предположениями делиться не стал. А еще он довольно сильно выделялся на общем фоне своим необычным внешним видом. В то время его тетка жила в Польше и заваливала их семью посылками с невиданными в союзе конфетами, одеждой, а так же разнообразными и не всегда понятно для чего предназначенными, бытовыми штуковинами. Поляки, уже тогда, достаточно неплохо осваивали европейский уровень производимого ими ширпотреба. Его шапка, теплая куртка на молнии, штаны с заклепками и детские унты, обшитые коричневой кожей, приводили в изумление не только учеников, но и учителей. Дети иностранцев и то, несколько поизносившись вдалеке от родины, одевались значительно скромнее. Нина Федоровна, однажды не выдержав, нагнулась и, смущенно улыбаясь в пол, пощупала его унты, видимо проверяя, насколько хорошо они защищают от холода. Но сам он не слишком радовался этим обновкам, так как не любил привлекать излишнее внимание к своей персоне. К тому же, один старшеклассник — активист, запряженный в телегу общественной работы, впервые увидев прикид Алексея, буквально обалдел и сгоряча обозвал его стилягой и чуждым элементом. Что в то не простое время было обвинением серьезным. А годы те были, хоть и не очень приметными, но уже по доброму западающими в память. В больших, выполняющих роль витрин, окнах центрального гастронома, еще высились плоские пирамиды, любовно сложенные из плиток экзотического кофейного шоколада "мокко" и разнокалиберных банок с зернистой икрой. А довершала выставку гора консервных жестянок, с изображением нахального дальневосточного краба по прозвищу "Снатка". Он приветствовал покупателей сразу обеими, воздетыми вверх клешнями. Все это, по советским меркам, стоило, в общем-то, не дорого, но и не слишком дешево. К примеру, та же стограммовая баночка с черной икрой, обходилась тогда рядовому потребителю в сорок полновесных трудовых копеек. Но эти, мало привычные для многих деликатесы, покупали как-то не очень активно. Народ налегал, в основном, на более знакомые многим еще с детства, твердые сыры и не менее твердые колбасные копчения. А еще охотно разметались дешевые карамельки типа "Дунькиной радости". Мало кто обращал внимание и на великолепные бочковые маслины, насыщенные до предела благородным вкусом живого оливкового масла. Вечерами большие торговые площади гастронома были залиты праздничным ярким светом. И идущие с работы люди, как мотыльки привлеченные этим свечением, бойко расхватывали к ужину давно полюбившиеся им стандартные наборы. Продавщицы в белых, туго накрахмаленных наколках, по пиратски держали наготове длинные, профессионально наточенные ножи. Они задавали очередному покупателю один и тот же, почти что уже риторический вопрос: "Вам нарезать?". И получая, чаще всего положительный ответ, ловко и быстро нарезали тонкие и аппетитные овалы копченых колбас и почти прозрачные пластики сыра, с выступающей на них слезой. Все это аккуратно упаковывалось в привычную всем советским гражданам, блеклую оберточную бумагу. Брали всегда лишь на один раз. Холодильники все еще оставались большой редкостью. Примерно по той же самой причине, в летнее время, не пользовались большим спросом и разнообразные вареные колбасы. А сладкоежки прихватывали в дополнение к сильно отдававшему мокрым веником чаю, слегка заветренную халву, обсыпающееся сухими крошками печенье, всегда черствые и плоские, будто растоптанные, эклеры, излишне монолитные пряники и, источающие умопомрачительный аромат, нежнейшие бисквитные пирожные. Более обеспеченные завсегдатаи гастронома, солидно несли домой перевязанные шпагатом картонные коробки, внутри которых бисквитные торты буйно цвели проросшими на них яркими маргариновыми розами. Конфеты, за исключением разве что подушечек и жестяных банок с монпансье, брали не часто. И тот, кто все-таки отваживался их купить, рисковал нарваться на нечто сильно залежавшееся и к тому же покрытое подозрительного вида налетом. А однажды на стене одного из торговых залов, появилось очередное дитя технического прогресса — автомат исторгающий из себя мощную струю тройного одеколона, который в столичных городах, как рассказывали знатоки, иногда заменялся на более престижный "Шипр". Стоило это удовольствие тоже считанные копейки, что гражданам с выраженным похмельным синдромом, было как раз очень кстати. Рядом с гастрономом располагалось еще одно техническое диво. В небольшом помещении был установлен автомат, самостоятельно изготавливающий на глазах изумленных посетителей, свежайшие, жаренные во фритюре пончики. Или, как их всегда называли жители далекого Ленинграда — пышки. Один такой, автоматически, но не очень удачно, плюхнувшийся в кипящее масло пышко-пончик, обильно обрызгал зазевавшуюся блондинку в светлом плаще. Она принялась было скандалить, но вовремя сообразила, что бездушная железяка, ее отборные, идущие от самого сердца слова, все равно не оценит. А на пороге уже нетерпеливо переминалось с ноги на ногу новое десятилетие, которому чуть позже, будет суждено стать действительно легендарным. Мощнейшая праздничная эйфория тех лет была щедро разлита в воздухе. Но непонятно почему, все то не обычное и, практически на каждом шагу происходящее, в те годы, будет в последствии постоянно связываться только лишь с известным синоптическим термином, в свою очередь намертво привязанным к имени нового руководителя страны. И, наверное, мало кто обращал внимание на то, что и почти во всем остальном цивилизованном мире, происходит тот же выраженный всплеск, практически во всех областях жизни. Но у испокон века необделенных духовностью славян, все это проявилось наиболее выпукло и эмоционально. А в небесных виноградниках уже дозревали, высаженные и отформованные как раз под это удивительное десятилетие, целые гроздья молодых поэтов, прозаиков, режиссеров и прочих, будущих харизматиков и хедлайнеров нового поколения. Одной из первых ласточек, этих ярко засветившихся в памяти лет, стала неожиданная денежная реформа. И на смену огромным, мятым и вроде бы, постоянно засаленным купюрам, пришли миниатюрные, издающие приятный хруст свежести, да к тому же еще и деноминированные денежные знаки. В связи с этим нововведением, резко подскочивший рубль стал равен прежней дореформенной десятке. И, например, эскимо, покрытое ломким слоем шоколадной глазури, теперь стало стоить двадцать две новенькие копейки, вместо двух с лишним старых рублей. Что, кстати, создавало для отдельных доверчивых покупателей, некую иллюзию дешевизны. И еще много лет, после этой реформы, люди будут дополнять названную ими денежную сумму уточняющим определением — "новыми". Ну, а пока, в том же первом классе, стоя в коридоре у окна, Алексей видел за стеклом залитые солнцем пушистые сугробы, но выбежать во двор и всласть поваляться в них, как раньше, ему уже не светило. Скоро заканчивалась перемена, а школяры это, как известно, народ подневольный. К окну подошел плотный круглолицый мальчик из соседнего класса. Он с трудом высвободил из кармана своих серых форменных штанов огромную сочную грушу, и принялся ее внимательно рассматривать, видимо растягивая удовольствие и выбирая самое удобное место для первого укуса. Этими мягкими и почему-то всегда холодными плодами, той зимой был буквально завален один из отделов их центрального гастронома. " Ну что, шкет, поборемся на руках?"— спросил малолетний гурман, продолжая при этом пристально смотреть на свой десерт. Слово армрестлинг, тогда еще не было в ходу. Алексей с неохотой кивнул и, уперевшись локтями в подоконник, они набычились друг против друга. Вернее, бычился в основном плотный мальчик и, глядя на бледного и худого соперника, снисходительно улыбался. В это время с другой стороны к окну подгребла еще и какая-то незнакомая девочка. Ее светлые волосы были по-взрослому стянуты на затылке в подобие булки-плетенки, а лицо обрамляли несколько вольно вьющихся прядок. Алексей начал заваливать руку своего визави и, с первых же секунд понял, что тот ему в этом деле не конкурент. Побагровевшее от натуги лицо крепыша выражало смесь обиды и удивления. Он явно привык побеждать и не ожидал такой подлянки от судьбы. Алексей чуть поднажал и крепко припечатал его руку к подоконнику. Опозоренный мальчик удалился, прихватив свой, уже изрядно помятый фрукт, а девочка осталась. "Объелся груш"— улыбнувшись, пояснила она, шало мотнув кудряшками в сторону уходящего. А потом как-то, доверительно мягко, по женски, предложила Алексею погадать по руке. И до самого конца перемены, двигая пальцем по линиям на ладони, особенно напирала на то, сколько у него в будущем будет детей, и по ходу, не скупясь, все время увеличивала их количество. И в итоге получилось их много. Штук семь, не меньше. Позже, он не раз замечал, что когда женщина сталкивается с проявлением мужской физической силы, то сразу же, так или иначе, и видимо инстинктивно, начинает упоминать о потомстве. Так, однажды, уже в девятом классе, на одном из уроков не очень любимой физкультуры нужно было на оценку взбираться по канату. Все его одноклассники, обступив это устройство широким полукольцом, по очереди выходили на всеобщее обозрение. И именно это обстоятельство особенно напрягало, по юношески ранимое самолюбие мужской половины их класса. Никому не хотелось выглядеть слабаком, находясь в перекрестье оценивающих девичьих глаз. Алексей в списке был далеко не первым и стоя в толпе, наблюдал как его товарищи, помогая себе руками и ногами, и изо всех сил, стараясь не опозориться перед девчонками, пробуют справиться с этим немудреным на вид, спортивным снарядом. Но, не смотря на все старания, никому из них покорить эту вершину так и не удалось. Как-то так совпало, что среди тридцати семи его соучеников, вообще никто не блистал даже минимальными спортивными успехами. Перед Алексеем, на канате барахтался лучший ученик и типичный ботаник, Юрка Пригожин. Он для удобства снял очки, от чего его лицо сразу приобрело обычное в таких случаях, беспомощное цыплячье выражение. Обкручивая канат вокруг стопы, он пробовал соорудить из него что-то вроде ступеньки и с ее помощью подняться хоть немного повыше. Фигура его при этом, чем-то напоминала скульптуру одного из семейства Лаокоон, пытающихся избавиться от опутавших их змей. "Три" — устало произнес учитель, прерывая тем самым дальнейшие Юркины поползновения и вызвал Алексея. Пока тот шел к канату, его начали одолевать сомнения, стоит ли выпендриваться, демонстрируя перед всеми свое физическое превосходство, которое он старался лишний раз не выпячивать. Но потом, решив делать все по честному, намеренно не помогая себе ногами, на одних руках, быстро взобрался до самого потолочного крюка. То что он сделал, конечно, не было чем-то феноменальным. Но сработал коварный закон психологии, по которому все познается в сравнении и только в сравнении. И в связи с этим законом, его обычный проход по канату, рядом с весьма скромными достижениями остальных, теперь казался, в том числе и самому Алексею, чуть ли не мировым рекордом. К тому же, взявшись за крюк и ощутив холод металла, он, ни капельки не уставший, вдруг самонадеянно уверился в том, что если канат был бы даже раза в четыре длиннее, то он, возможно, с легкостью одолел и это расстояние. Так, по крайней мере, ему тогда казалось. А спустя много лет он узнает, что даже воздушные гимнасты, которые считаются самыми сильными и тренированными для подобных дел людьми, пытаясь пройти такое количество метров, зависают и по их же выражению, начинают "пыхтеть". И, наверное, в тот момент, Алексей несколько переоценивал свои силы. Но все это до него дойдет еще не скоро, а сейчас отпустив крюк и секунду помедлив, он плавно соскользнул вниз. " Пять" — сказал учитель. Наступила тишина, а потом одна девочка, которая уже к девятому классу ухитрилась выглядеть как вполне сформировавшаяся женщина, подошла к Алексею и, глядя так, будто видела его впервые, с какой-то смесью иронии и удивления, сказала: "У него дома дети подоконники грызут". "Товарищ Фрейд сработал" — в свою очередь, усмехнулся про себя Алексей. Это выражение он когда-то прочел в одном молодежном журнале и сейчас оно пришлось как раз, очень кстати. Имелось в виду следующее: Человек непроизвольно ляпнул то, что давно сидело у него в подкорке. А тирада, где упоминались дети и подоконники, в то время была чрезвычайно популярна среди подростков и ее употребляли к месту и не к месту. И произносили эти слова чаще в адрес тех парней, которые уж слишком рьяно и старательно хватались за любую работу, как молодые папаши, желающие не посрамить свое звание кормильца и добытчика. Но сквозь прозрачную наивность и легкомысленность молодого мироощущения, проглядывали темные динозавровы инстинкты, каленым железом отпечатавшие в мозгу установку на продолжение рода. После истории с канатом у Алексея появился новый враг в лице Юрки-ботаника, который, умело сочетая в себе черты человека амбициозного и болезненно самолюбивого, не мог простить ему того унижения на уроке физры. Были у него и другие причины не любить Алексея, особенно после того, как в этом же девятом классе тот, сам того не желая, неожиданно стал для Пригожина соперником еще и в делах амурных. Дело в том, что с ними учились две подружки, представлявшие в их классе что-то вроде интеллигентской, как тогда говорили, прослойки. У обеих в семье имелись учителя. И одна из них, по имени Лера, помимо впечатляющих внешних данных, обладала еще и незаурядными личностными качествами, доставшимися ей, видимо, от ее отца, учителя в городе известного и так же как и его дочь, почему-то всеми любимого. Как бы там ни было, но все пацаны их класса, откровенно от нее, по их же выражению, балдели и даже не пытались этого скрывать. Не минуло это поветрие, в том числе, и обоих друзей Алексея, а так же хронически ботанящего Юрку, который намеревался добиться ее расположения с помощью демонстрации своего, бьющего напористым фонтанчиком, интеллекта. На переменах он рассказывал Валерии о спутниках Марса, носящих гордые имена Фобос и Деймос, что в переводе звучало намного проще и прозаичнее — страх и ужас, а так же о многом другом, что могло представлять интерес для любого, не лишенного любознательности юноши. Алексей не был так хорошо подкован, хотя тоже кое-что читал, в том числе, и о спутниках Марса, но предпочитал помалкивать, помня древнюю мудрость, которую он тогда понимал слишком буквально и которая гласила: "Знающий не говорит, говорящий не знает." А так же, более современную, как он считал, версию этого выражения: "Мысль изреченная есть ложь". А еще ему не очень хотелось, как попугаю пересказывать чужие соображения и идеи. А иметь в черепке что-то свое, собственное, пока что не получалось. Ну, а сама Лера стала почему-то все заметнее проявлять интерес к Алексею и даже в разговоре с одноклассниками, однажды упомянула о нем, как о чем-то особенном. И об этом факте ему тут же не преминули с восторгом доложить. Алексей же, ничего особенного в себе не видел, кроме, разве что, тех же отметин экстрима и, в свою очередь, счел все это очередным капризом избалованной вниманием одноклассников девицы. Он больше и больше убеждался в том, что все в этом мире имеет или, по крайней мере, может иметь, обратный ход. В том числе и время. А кроме этого, многое в нашей жизни, происходит вопреки желаниям человека. Например, того кто намеренно ищет смерть на поле боя, ни одна пуля, даже если она и полная дура, никогда не тронет. Но как только он начнет беречься и бояться смерти, его достанут в самом надежном бункере. Эти истины не новы, но Алексей заново открывал их для себя. Что же касается любви, то помимо известных пушкинских строк, есть еще масса изречений на ту же тему, ну, например, такое: "Любовь бежит того, кто гонится за нею, и гонится за тем, кто от нее бежит". Алексей ни за кем не гнался и ни от кого не убегал. Он просто жил своей, одному ему понятной жизнью, и не собирался ни под кого прогибаться. Он сидел за своей партой один, впритык к учительскому столу, а в левом ряду сидела такая же одинокая девочка Лена. И кто — то из учителей, заметив эту несправедливость, предложил Алексею пересесть и таким образом, справедливость восстановить. Правда, таких одиноких девочек в их классе было еще две, но его почему-то решили пересадить именно к этой. С Леной он учился, начиная с первого класса, и сейчас она, как впрочем и все остальные девчонки, расцвела и похорошела, прической и разрезом глаз слегка напоминая японку. Теперь он сидел как раз за спиной Юрки-ботаника и целыми днями мог лицезреть его кудрявый затылок. Этот вундеркинд в круглых очках, по какой-то непонятной причине, будет потом постоянно мелькать на его жизненном пути. Не зная, чего бы такого выкинуть на новом месте, Алексей, дождавшись когда учительница отвернется к доске, встал и ухватившись руками за скамью парты, поднял ее вместе с соседкой, примерно до уровня своего пояса. Раскачивая неуклюжее и крепко сколоченное деревянное сооружение, он объяснял, что это их утлый челн, а торчащая перед глазами вихрастая Юркина голова, это бурное море. Очкарик, несмотря на свой занозистый характер, молчал. Ему явно не очень хотелось спорить с человеком, способным поднять массивную советскую парту, вместе с сидящей за ней девицей. Но тут отреагировала учительница. Не оборачиваясь и продолжая что-то писать на доске, она раздраженно велела Алексею, сесть на свое прежнее место, мотивируя это тем, что у Лены от таких кульбитов может закружиться голова. Пересаживаясь, он видел — Лера оглянулась и близоруко сощурившись, внимательно смотрит в его сторону, пытаясь понять, чем же таким он занимался со своей соседкой. А Алексей, снова усевшись за свою родимую парту, некоторое время раздумывал над тем, где это у их учительницы могли располагаться глаза, когда она стояла к нему спиной. Примерно в середине осени кому-то из его одноклассников пришла в голову идея организовать что-то наподобие популярного в те годы "голубого огонька". Алексей, как правило, не посещал ни школьных собраний, ни праздничных вечеров, тем более, что танцор из него был никакой. И в этот раз, получив приглашение, он тоже сначала отказался, но потом, в самый последний момент, неожиданно для самого себя, напялив костюм, заявился в актовый зал. Там уже были расставлены небольшие столы, а на них газированные напитки и вазочки с пирожными. Все это, как он понял, было заранее куплено вскладчину, без учета тех, кому вздумается припереться на халяву. Оглядевшись, Алексей заметил в зале только небольшую часть своих одноклассников. Не было на вечере так же и его друзей, видимо или не всех из их класса пригласили, или не все захотели участвовать в этом мероприятии. Еще там было несколько незнакомых ему гостей из параллельных девятых. В это время уже закончили налаживать усилитель и грянуло нечто сентиментальное в ритме вальса: "Мне и верится и не верится в то, что ты с меня не сводишь нежных глаз" — пел переполненный ответной нежностью высокий женский голос. К нему подошла Валерия и пригласила на танец. Девчонки взрослеют быстрее своих сверстников и поэтому не ждут, пока их стеснительные и неуклюжие одногодки соизволят наконец ангажировать хоть кого-то из них, а берут инициативу в свои руки. При этом они иногда превращают обычный школьный вечер в сплошной "белый" бал. Узнав, что Алексей понятия не имеет, как это все делается, обрадовалась и принялась с энтузиазмом обучать его премудростям обращения с партнершей. Двигаясь в танце, они вскоре оказались на окраине зала, не далеко от входных дверей. Внезапно Лера, всем телом, крепко прижалась к Алексею. Он ощутил ее мягкий девичий живот и почувствовал, как ритмично двигаются ее бедра. И мгновенно его тело отозвалось характерной мужской реакцией. Алексей отпрянул от своей партнерши и стал так, чтобы она закрывала его от танцующих за ее спиной пар. Странное дело… В этот момент ему хотелось укрыться от посторонних взглядов, а ее он не то что бы вообще не стеснялся, а было необычное чувство посвящения в какую-то очень важную и общую для них двоих тайну. И тайна эта, казалось, нанесла первый чувствительный удар по невидимой, разделяющей их преграде. Лера была немного смущена этим, явно неожиданным для нее, результатом. " Ты же не с пустым местом танцуешь, а с девчонкой"— произнесла она, как бы оправдываясь. Алексей хотел было непринужденно пошутить, в том смысле, что он, возможно, танцует и с девчонкой, а вот она, уже не с мальчиком, но с ах, каким мужем! И только он собрался произнести все это вслух, как тут его горло стиснула уже давно забытая детская робость. И он с трудом выдавил из себя лишь одно тихое: "Не надо". Они еще какое-то время постояли, молча глядя друг другу в глаза, и вернулись на свое место. Там Лера передала Алексея из рук в руки другой девочке. Во время танца с ней ему пришлось выслушать поучительную историю о каком-то ее немолодом соседе, у которого нет одной ноги, но он, тем не менее, насобачился очень классно вальсировать на своем протезе. К счастью, танцевальная часть вечера вскоре сменилась показательными выступлениями гостей "огонька". Алексей сел за первый попавшийся столик, плеснул в стакан желтого, бодро пузырящегося "Дюшеса" и, машинально сжевав пару халявных заварных пирожных, стал думать о том, какого все-таки хрена его приперло на этот праздник жизни. Ему хотелось собраться с мыслями и хоть немного побыть наедине с собой. На сцене в это время какой-то парень, с длинными жилистыми руками, показывал фокусы. Глядя, как тот тянет изо рта стайку серебристых бритвенных лезвий, Алексей почему-то пришел к выводу, что все, происходящее с человеком, происходит не зря и сегодня он все же поднабрался кой-какого жизненного опыта, хотя бы в смысле общения с загадочным противоположным полом. Немного попозже, у него этого опыта прибавиться еще больше. И он узнает, как действует, так называемая, " повязка любви", застящая глаза и безбожно приукрашивающая действительность. У Алексея, как уже говорилось, помимо прочих увечий, были деформированы и кости лица. Особенно досталось его левой стороне. Зубы на верхней челюсти наползли друг на друга, а один даже выдавило наружу и его потом пришлось удалить. И эта сторона выглядела не то что бы уродливо, но все же несколько странновато. Да и все лицо его неуловимо изменилось, нарушая гармонию, данную природой и навсегда становясь немного чужим. И как-то раз, когда Алексей сидел на общешкольном собрании, Лера, смотрящая на него сбоку, вдруг с восхищением сказала: " У тебя римский профиль!" Так родители, с нежностью глядя на свое, скажем так, не слишком красивое чадо, видят в нем воплощение совершенства. Это работает повязка родительской любви на их глазах. А вообще, его отношения с Валерией складывались тогда не совсем понятным образом. Однажды она попросила Алексея, у которого в то время был серьезный конфликт с учителем математики, задержаться после уроков, чтобы подтянуть его по геометрии. Их математик, Иван Палыч, был человеком уникальным. Растолковывая у доски очередную задачу или теорему, он периодически запутывался в своих выкладках и потом долго не мог сообразить, что ему со всем этим обилием цифр и линий, делать дальше, вызывая при этом злорадный смех класса. А наконец справившись с решением, грозил местью всем, кто, по его мнению, хихикал у него за спиной. "Как аукнется, так и откликнется" — любил повторять он и эту свою угрозу, как правило, сдерживать не забывал. Бунт Алексея выражался в принципиальном нежелании учить математику из-за неуважения к недостойно ведущему себя преподавателю, хотя сама наука была здесь совсем не причем, да и за спиной учителя он никогда не хихикал. Не менее вредным чем математик, был и географ по фамилии Благотворик. И хорошо еще, что таких оригиналов в их большом учительском коллективе было всего двое. В тот вечер Лера и ее нерадивый ученик немного позанимавшись, долго еще стояли у доски болтая о всякой всячине. В числе прочего, она неожиданно поинтересовалась, сколько Алексею лет. Тот не так давно отметил свое шестнадцатилетие. "Уже пора встречаться с девчонками"— малость назидательничая, промолвила Лера. Она не знала, как он, будучи еще восьмилетним пацаном, сподобился по настоящему влюбиться в стройную и большеглазую соученицу, фамилия которой, с молдавского, вроде бы, переводилась как "медведь". И успел узнать, что в каждой, даже самой маленькой девочке, уже живет женщина, способная любить всерьез. А сейчас, стоя с Лерой у доски, он видел за окнами давно уже сгустившуюся до непроглядности темень, так как все старшеклассники учились во вторую смену, а на дворе была осень. Они погасили свет и, пройдя сквозь строй, вооруженных швабрами уборщиц, вышли на освещенную фонарями улицу. "Геометрией зачитались, оторваться не могли!"— сказал Алексей заспанной тетке, запиравшей за ними дверь. И та, веря и не веря, с одобрением покивала им вслед. И конечно ему следовало бы проводить свою спутницу до самого дома. Любой парень из их класса был бы безумно счастлив, получив такую возможность. Но Алексей понятия не имевший о том, где она живет, сопроводив ее примерно до половины пути, попрощался и пошел домой. Он почему-то был уверен, что девочка, из такой известной учительской семьи, не может жить на каких-нибудь там задворках. Тем более, они, на тот момент, уже дошли до западной окраины города. И поэтому решил, что дом ее должен быть где-то совсем рядом. Вот такая глупость пришла ему в голову. А за глупость, как известно, дороже всего приходиться платить. Расплачиваться ему, правда, особо в тот раз не пришлось, но и хорошего потом тоже было мало. На следующий день, один бойкий парнишка начал на перемене делиться с одноклассниками впечатлениями, которых он поднабрался, заглядывая прошлым вечером в школьные окна. Этот пацан, в отличии от тихих домашних мальчиков, составлявших тогда большинство в их ученическом братстве, живо напоминал ему родную шпану улиц его детства. Так вот он, с юмором, и в то же время с определенной ноткой уважения к Алексею, который, по его мнению, закадрил лучшую девчонку класса, начал свой рассказ так: "Бегаю я, значит, вчера вечером, с хлопцами, во дворе школы" — с восторгом говорил он, приправляя свою речь выразительными и не всегда приличными жестами. "Потом, залезу на фундамент, загляну в окно — стоят!" Речь, разумеется, шла о Лере и Алексее. "Снова бегаю, бегаю, загляну — стоят! Обратно бегаю — обратно стоят! Потом выключили свет. Стоп! Думаю я. Он ее трахнет (смягчено), а мне отвечать. И тогда я тихонечко слезаю и от греха подальше, даю деру". Разбитного пацана окружили плотным кольцом, и буквально открыв рот, слушали, с удивлением поглядывая на сидящего в стороне Алексея, который, отвлеченно глядя в пространство, не знал как ему на все это реагировать. То ли сходу начинать бить морду, то ли не обращать внимания. И в то же время ощущал, что подобные разговоры в какой-то мере льстят глубоко засевшему в нем, мужскому самолюбию. И хорошо еще, что самой Валерии в тот момент рядом не было. А тем же вечером, пару уроков спустя, их класс здорово перетрясло. А произошло следующее. На большой перемене Алексей с Лерой снова стояли у доски и мило беседовали. Она, как будто, уже не помнила вчерашнего эпизода с провожанием, и вроде бы, совершенно не обижалась. Неожиданно в класс вошел, или вернее будет сказать, вошло существо такого вида, что если бы для какой-нибудь провинциальной оперетты понадобился типаж с максимально выразительным лицом матерого уголовника, то лучшего экземпляра было бы не найти. Это понял бы любой, даже не знакомый с теорией Ломброзо. Существо хрипло материлось. Таким голосом, только без матов, обычно говорят монстры в дешевых фильмах ужасов. Алексей увидел, как все, кто находился в этот момент в классе, пулей, один за другим, выскакивают в коридор. И тут ему на собственной шкуре пришлось убедиться в том, какая страшная сила этот стадный инстинкт. Видя, как стремительно пустеет класс, он на долю секунды потерял контроль над собой и чуть не рванул вслед за всеми. Но тут же, внутренне содрогнувшись от стыда и стряхнув наваждение, пришел в себя. Они остались вдвоем с Лерой, да еще, не успевший вовремя выскочить Ваня Павлюченко, сидел посреди класса, округлившимися глазами наблюдая за происходящим. Одна из девчонок, опасливо заглянув в дверь, крикнула отчаянным голосом: "Мы сейчас позовем нашу классную руководительницу!" На что монстр прохрипел: "Я вашу руководительницу тут буквой "Г" поставлю!". Девочки в коридоре моментально притихли, видимо представляя себе эту картину. А тот не спеша, вразвалку, направился в сторону стоящих у доски. Алексей иногда мог разволноваться из-за совершеннейшего пустяка, но в критические моменты жизни, мгновенно успокаивался и становился абсолютно, до тупости, уверенным в себе. Эту уверенность придавала ему данная от рождения сила, а кроме того, он уже года полтора, по многу часов в день, надев боксерские перчатки, с полной отдачей отрабатывал отпущенное ему время, тренируясь на "лапах", с мешком, а потом и с партнером. Постепенно количество тренировок переходило в качество, которое выражалось, в том числе, и во все возрастающей силе удара. И поэтому сейчас он почти спокойно смотрел на приближающегося к ним монстра. Тот подошел вплотную к Лере и потянулся рукой к ее лицу. Алексей развернулся так, чтобы ему все было хорошо видно. Он решил, что как только этот субъект дотронется до нее, то сразу же получит первый боковой удар, который должен отбросить его в сторону, а уж все дальнейшее, по обстоятельствам. Тот, видимо понял, с какой целью развернулся Алексей, и рука его замерла в воздухе. "Лерочка"!, — задушевным голосом сифилитика просипел он, — "хорошая девочка!" Тут Алексею, внезапно стало смешно. Этот потомок Бармалея, кажется, вздумал объясняться ей в своих чувствах. Ну, а ставшее смешным, как известно, уже не может быть страшным. Увидев его улыбку, тот сразу как-то потускнел, потерял уверенность и, видимо чтобы скрыть это, направился в сторону одиноко сидящего посреди класса Вани. Сел рядом с ним и, по дружески приобняв за плечи, что-то спросил. Ваня, в свою очередь, что-то, смущенно потупясь, ответил, после чего визитер встал и покинул класс, который сразу же стал заполняться взволнованными учащимися. Алексей ловил на себе любопытные взгляды. Всем было интересно узнать, что же тут между ними происходило. Ваня подошел к нему и так же, как это несколько минут назад делал их неожиданный гость, положил ему руку на плечо. А после, наклонившись к уху, тихо, но очень проникновенно, сказал: "Братишка, дай десять копеек!" Объясняя таким образом, что совсем недавно говорил ему их новый знакомец. Дома, перед сном, Алексей снова прокрутил в памяти этот эпизод на перемене. Вроде бы ничего особенного не произошло, но было ощущение, что с ним был разыгран какой-то дурацкий спектакль, даже, можно сказать, примитивное балаганное действо. Он позвонил одному из приятелей, кое-что уточнил и тогда, что называется, сложив два и два, увидел эту историю совсем в другом свете. Лера, оказывается, жила действительно черт его знает где, и он оставил свою спутницу не возле ее дома, как ему тогда казалось, а чуть ли не в самом начале пути. И ей, кроме всего прочего, пришлось пройти через большой практически не освещенный парк, расположенный почти на окраине города, в котором-то и днем можно было найти себе приключений на что угодно, а уж поздним вечером, тем более. Короче, натерпелась девчонка страху, да еще, скорей всего, посчитала своего провожатого трусом. Жила она в заводском поселке, а уж там отъявленной шпаны и уголовного элемента было, конечно не меньше, чем на улице Алексея. Вот она, видимо и подговорила одного из таких, с детства знакомых ей персонажей, устроить ему проверку на вшивость. А еще в этом деле Валерии вполне мог помочь ее отец, который к тому времени уже работал в колонии общего режима и наверное, имел возможность подобрать для любимой дочери самого подходящего для такой цели, зека. Подтверждало его неожиданную догадку и то, как привычно этот колоритный блатяк называл ее по имени. Алексей, вроде бы, при всем при этом вел себя достойно, не трухал, но тогда получалось, что не проводив ее до самого дома, он поступил, говоря литературным языком, не как джентльмен. Но он не стал в тот раз объясняться с Валерией по этому поводу, зная, что чем больше оправдываешься, тем хуже. Он просто решил впредь стараться ее не обижать. Но, вскоре, как назло, снова практически опозорил ее перед всем классом.

На том уроке литературы их классная руководительница, которую буквально три дня назад едва не поставили буквой "Г" предложила всем желающим почитать свои самые любимые стихи. Читали, в основном, что-нибудь из поэтов современных и одни лишь девчонки и, естественно, сплошь про любовь. Лера тоже вышла и начала, все более распаляясь, декламировать стихи о некоем парнишке, который: "На глаза свесив чуб, цедит слова как милость… тра та та… девчонке, которая ему открылась". Алексей пожизненно сидел за первой партой, граничившей с учительским столом. Усаживали его туда в наказание, как самого недисциплинированного ученика. И таким образом, Лера стояла совсем близко от него. Услышав балладу про парнишку, он подумал, что обиженная девочка сама сочинила эти полные трагизма стихи, после той истории с танцами, и сейчас гневно бросает эти строки ему в лицо. Это его почему-то очень развеселило и он разулыбался как мамкин блин. Увидев это, Лера вспыхнула, повысила голос и, наклонившись над ним, докричала свое стихотворение прямо Алексею в физиономию. После чего она, еле сдерживая слезы, плюхнулась на свое место. Эту сцену наблюдал весь класс и после этого только ленивый не судачил о их непростом романе. К сожалению, это был не последний случай, когда он, совершенно того не желая, причинял ей боль, а его самого потом, как Незнайку по ночам, донимали тяжеловесные диалоги с собственной совестью. Но Лера, к счастью, была девицей не злопамятной и, несмотря ни на что, продолжала относиться к нему все так же благожелательно...

Ну, а Алексею, после того, переполненого поэтическими страстями урока, приснился очередной сон. Он, простой и не самый умный в их школе девятикласник, неожиданно приглашен, в качестве почетного гостя, на праздник поэзии в первый "А". На этом, не совсем обычном утреннике, малыши будут читать стихи собственного сочинения, посвященные мамам. " Какие талантливые дети нынче пошли" — сквозь дрему пробормотал Алексей, поворачиваясь на другой бок. Вспыхнул яркий свет, и на подиум, как ошпаренная, выскочила светловолосая обладательница булки-плетенки. "Да ведь это та самая!"— затаив дыхание, прошептал Алексей. Та, что когда-то, очень давно, щедро нагадала ему семерых детей, легкомысленно не думая ни о возможных алиментах, ни о других нежелательных последствиях такого изобилия его наследников. И надо же! С той давней поры она почему-то совершенно не изменилась. И даже ее хитро сплетенная на затылке булка за столько лет ни капельки не зачерствела, а изюминка, торчащая на самом верху, проклюнулась зеленым стебельком виноградной лозы. Девочка, кивнув Алексею, на правах старой знакомой, приподнялась на цыпочках и звонким, как у дикторши "Пионерской зорьки" голосом, закричала: " Посвящается всем мамам Советского Союза!" И после того, как стихли овации, с чувством продекламировала: " Мы посадим мамочку попочкой на бабочку! Будет бабочка порхать, будет мамочка летать! Мамочка — летатая! Бабочка — порхатая!" Последние ее слова потонули в шуме аплодисментов и весьма подозрительно звучащее слово "порхатая", проскочило не замеченым. После нее вышел круглолицый крепыш, поклонник армрестлинга. Неприязненно покосившись в сторону Алексея, он фирменным жестом поэтов всех времен, откинул назад прядь волос и неожиданно густым басом объявил: "Стих!", а потом, уже нормальным голосом, с выражением, начал читать: "Обезьяна у вокзала, облизала нашу мать, А милиция узнала и сказала: Вашу мать! облизала, а не нашу! Это твердо нужно знать и любить всю вашу мать!" В зале раздались жиденькие хлопки, и уже традиционно опозоренный мальчик удалился. "Слабоват хлопчик"— прозвучал, за внезапно остановившимся кадром цветного трехмерного сна, чей-то спокойный и уверенный голос, как бы подводя итог этой стихотворной вакханалии.