Круги на воде

Круги на воде

Мой камешек — скользи, лети, беги

над гладью вод, смыкающихся снова.

Мне нравится смотреть, когда круги

расходятся от сказанного слова,

и рябь дрожит от мысли изначальной,

прозрачный ход подвижных волн верша...

Как покачнётся лодка у причала,

и вздрогнет вдруг от нежности случайной

чужая затонувшая душа.

В глубине

Твоё прошлое только круги на воде.

Не смотри в глубину —

тяжела от печали вода,

там качается дымная нежить,

и назад не смотри никогда —

быть беде.

Оставайся внутри,

глядя вдаль из-под тонкой руки —

там, в далёком Нигде,

всё кружатся, дрожа, мотыльки,

и лишь ты — навсегда,

только ты

и смертельная, страшная нежность.

Там ты...

На опустевшем пляже вечер.

Ветер...

Нас больше нет на свете. Я тебя

совсем не помню.

Ты осталась где-то

в потусторонних строчках и стихах,

где только тишина и тонкий лёд

последних слов.

И ни пятна, и ни греха

нет на тебе.

Там только — Никогда.

И Нет, и Да — там ничего не значат.

Там ты светла и так отчаянно тиха,

грустна, прелестна, горестно прозрачна.

Там ты — солёная вечерняя вода...

Никто

Бывает иногда — внутри такая тишь,

прозрачная вода, и ты в нее глядишь,

и ты — лишь медный грош, ты — божий и ничей,

и сразу не поймешь, тебя накрыло чем...

Вдруг вызовут испуг — и клавесинный Бах,

и тополиный пух на дрогнувших губах.

Весь белый свет любя и обратившись в слух,

почувствуешь себя монеткой на полу...

Фонарь у шапито, фигурка на мосту...

И ты никто, никто — пылинка на свету,

со всеми заодно, ты — эхо от звонка,

и слово, как зерно, и речь твоя легка.

Издалёка

Замрешь, оглянувшись на годы назад,

где тонко звенит над водой стрекоза,

где пахнет озоном и морем гроза,

где лепет и клёкот,

и волосы льются по теплым плечам

и время сгорает, как божья свеча...

Щемящая, сладкая эта печаль —

глядеть издалёка.

Пастушок

Что́ здесь?

Планета как планета.

Полна Вселенная таких.

В коротких жизнях смысла нету,

Здесь дышат — смерти вопреки.

Песок и кровь,

трава и камень,

животворящая вода...

Здесь зреет тяжкими веками

глухая древняя вражда.

Но воскрешая птичьи трели,

хоть жизни ровно на вершок —

играет тихо на свирели

светлоголовый пастушок.

И тают эхом бестелесным

в следах предсмертной красоты —

стихи,

и голоса́,

и песни,

и душ прозрачные цветы.

Старый кинотеатр

Мы — две души

в дрожащей зыбкой пране,

и наплевать, что кончилось кино,

на жидкокристаллическом экране

мы — тени тех, кто умерли давно.

Сюжет не нов,

никто из нас не вечен.

И я не раз с небытием знаком.

Насквозь прошит наш бесконечный вечер

Кинотеатра горьким сквозняком.

В мансардах бедных,

в зеркалах старинных

мы сотни лет с тобою визави,

в улыбках манекенов на витринах,

в причудливой тоске адреналина —

невидимые призраки любви.

Есть тайная игра

Есть тайная игра такая:

С тревожной мыслью ни о ком —

Смотреть, как время утекает

Сквозь пальцы медленным песком,

И словно в зеркале холодном —

В себе, как будто взаперти —

Всю ночь рассматривать полотна

Несуществующих картин,

Где ветер превратил в свирели

Во тьме светящийся тростник

На неизвестной параллели,

Где обитает мой двойник.

Там звонкий страх ночей бессонных,

Мы друг от друга далеки,

Воспоминанья невесомы,

И мысли о тебе легки.

Ночь пахнет лимоном...

ночь пахнет лимоном и мёдом

и чаем зелёным

твоими духами

и терпким одеколоном

сожжённой травой из пустынного парка

за каменной аркой

опавшей листвой за окном

сигаретой дымящейся в баре

стихами

и чем то ещё

бесконечно печальным

так пахнут старинные книги

забытый гербарий

лаванда сухая

и я задыхаюсь

Штормовое предупреждение

I want to talk to you all night long

just move your lips

making the sounds of misty blues ...

… я хочу говорить с тобой ночи напролет.

просто шевелить губами

издавая звуки туманного блюза…

… Annabel Lee/Аннабель Ли

Нам говорить ночами напролет

хотелось. На закат летело солнце,

как шар бильярдный.

Так хотелось петь,

губами шевелить, мурлыкать блюз

на ломаном английском —

хрипло, страстно…

Теперь — не то. Молчание твоё

кладбищенской страшнее темноты!..

— Смотри, какая плотная стена,

из снов и слов на разных языках,

из льда стена высокая, до неба...

— Смотри, вот наши имена — внутри кольца,

срослись, сплелись, как маленькие змеи,

читать их можно, право, без конца…

— Проходит всё…

— Уже прошло, прошло!..

— Пройдет и это…

Между нами ветер

полощется, как влажное бельё.

— На море шторм сегодня — не ходи!

Тяжёлый дождь всё льёт… Вчера к причалу

прибило волнами пустую джонку.

И всё темней, всё безысходней осень!..

… Твой голос гаснет — налетает шквал,

на клочья сердце рвёт, сметает листья

благих порывов и бесслёзных слов,

срывает черепицу с крыш,

и — оземь,

в песок швыряет жизнь,

всю нашу жизнь…

*Джонка — традиционное китайское парусное судно для плавания по рекам и вблизи морского побережья, до сих пор популярное среди рыбаков.

Утро. Акварель

… утра лёгкие оковы

солнцем простыни измяты

мыслей тонкие изломы

голова звенит моя

тёмный сахар тростниковый

чашка

блюдце

листья мяты

осень

воздух невесомый

завтрак

чай

лимон

и я...

Красная Москва

… и снизошла с небес нирвана...

… Клавдия Брюхатская

ты шутишь

отгоняя страх

на тему смерти неизбежной

пушинкой на семи ветрах

шутя

летишь в приют ночлежный

ты плачешь в этот мир входя

и плачешь Землю покидая

где есть душа и у дождя

где в небо лестницы до рая

где виден каждый Божий знак

вдоль полосы бетонной серой

легка поклажа и казна

и ты один

и жизнь одна

а смерть и время пахнут серой

пустой флакончик от "Москвы"

на краешке чугунной ванны

медовый запах сон-травы

и нет на небесах нирваны

где льет чернила ночь в залив

на лунных бликов анаграммы

мы плачем уходя с Земли

что не вернемся никогда мы

от света

ставшего родным

от пуповины оторвёмся

и тихим словом отзовемся

и лёгким эхом отзвеним

и навсегда простимся с ним

и не вернемся

не вернемся

Душа. Стансы

1.

Дрожит во тьме далекая звезда...

Она — на небе, я — на глубине.

Мне так бывает грустно иногда!

Но это от моей тоски по ней.

И сам не свой, живу я как во сне,

взглянуть не смея в злые небеса.

И бьется боль как рыба на блесне,

и пойманным себе кажусь я сам.

Тяжёлая здесь плещется вода,

Наш мир переполняя до краёв.

… Мне рядом с нею страшно иногда —

но это от тревоги за неё.

2.

Ты — родниковая вода,

а я — на дне лежащий камень,

и тоненькая кромка льда

мерцает зыбко между нами.

Кружится мир у головы,

листвой осенний день сгорает,

мне снится — я не умираю,

и мнится — все грехи мертвы.

Так правдой выжигают ложь…

Что делать мне с бесценным даром?

Мой ангел, как я благодарен

за то, что ты во мне живёшь.

3.

Мир заколдован полною луной.

Свисает с неба шарик серебристый,

Клубится ночь над клавишами Листа

Любовных грёз волшебною волной.

С моей душой, прозрачной, как вода,

Я был письмом в божественном конверте.

Просил её — останься навсегда!

И думал, с ней не существует смерти.

Водой времён смывая пену дней,

Она во мне любовницей гостила.

И насладившись мною — отпустила,

Чтоб я потом не горевал о ней.

______________________

*Грезы любви — фортепианная пьеса Ференца Листа

** Пена дней — роман Бориса Виана

Иго

Любить —

давно забытое искусство

не мучить властью тёмного огня.

Тогда в душе растёт такое чувство,

как будто тяжесть сброшена с меня.

Воистину — легко благое иго

быть только чьим-то прошлым за плечом,

сюжетом, эпизодом вечной книги.

И не жалеть ни капли

ни о чем.

P.S.… ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко… (Евангелие от Матфея)

Душа

иногда она

так безмолвна и нежива

что мертвы ладони

навеки пусты мосты

и тогда немой

забываю я все слова

и летят во тьму

годы белые как листы

иногда она

увлекает меня игрой

и её леденеет анима

как зима

и мерцает во мраке

звёзд серебристый рой

ледяных

как бисер

предвечной богини Ма

говорит взгляни

как безвидна земля

пуста

я не Бог

на Его мольберт

я страшусь смотреть

где двоятся

волокна призрачного холста

где слились

Пречистая Дева и Дева-смерть

жизнь песком утекает

осталось её на треть

проступает свет

как рисунок на полотне

просто правда в том

что я боюсь умереть

вдруг тогда она тоже

умрет навсегда во мне

Твоя Пасха

Тебе неизвестны

спасения тропы,

и гнева небесного

точные даты.

Твой Бог

никого никуда не торопит,

он тысячи лет умирает,

распятый

за мир,

где ты дышишь дурманом и мятой,

звучишь и заветную книгу листаешь,

становишься глубже от каждой утраты,

где счастье дано

и судьба не простая,

и слово,

и ангелов белая стая,

земля,

где душа твоя бродит босая,

Голгофа и крест,

и огонь благодатный,

и Бог — воскресает...

Кто понимает — тот не судит...

Кто понимает — тот не судит,

научен горем — различать

добро и зло в одном сосуде,

и в душах — Каина печать,

и тайну боли злого нрава,

и страх премудрый пескаря,

и смертоносную отраву

в елейной речи упыря.

С ледяной усмешкой мима...

С ледяной усмешкой мима

лёгкий прутик сжать в руке,

тонкой клинописью имя

нацарапать на песке.

Сжечь осеннюю тетрадь —

строки, строфы, катастрофы.

Твой античный белый профиль

на снегу нарисовать.

И от лязганья трамвая

ощутить сердечный сбой.

И какая ты смешная,

и какой же я смешной —

засмеявшись, рассказать

в зимнем парке на рыбалке.

Из бутылки минералку

отхлебнуть, закрыв глаза.

И увидеть, как во сне,

цепи жизней бесконечных,

ощутив себя на вечность

рыбой, брошенной на снег.

И сострить — задорно, жутко,

будто в шутку и всерьёз,

с матерком и с прибауткой.

Грубо, весело —

до слёз.

Осенний дворник

Город — каменное дно. Старый дворник пьёт вино,

смотрит в крохотной каморке чёрно-белое кино:

снов прозрачные слои, садик, школа, круг семьи.

Не закончена уборка — вон окурок у скамьи...

Сонный дворник сам не свой: дышит в ухо домовой —

личный ангел, лётчик сбитый над кудлатой головой.

Клетку для полярных сов запирает на засов

и вплетает в шарф из ниток хор из детских голосов.

Дышат дворик, дом и сад, кругло яблоки висят,

ангел в чёрном капюшоне, в лапах — острая коса.

Звёзды в небе, как драже. Гаснет лампа в гараже.

Тарахтит пчела в крюшоне, ей не выбраться уже.

Дни — сухой песок в горсти, не успеешь подмести...

Жизнь короткая такая — только глаз не отвести.

Эх, пожить ещё б лет сто! Речка тает за мостом.

С ветром дворник улетает вдаль осиновым листом.

Ламантины

Где светлеет моря мелководье,

Где ни ёлок нет, ни серпантина,

Обитают в водяных угодьях

Грустные смешные ламантины.

Здесь нехватка солнечного света —

В мире моря маленькие окна,

Вместо хвойных крепких тонких веток —

Водорослей мягкие волокна.

А на берегу огни, колядки

Фейерверки, человечий говор...

Ламантины, вынырнув украдкой

Всё глядят на сушу Иеговы.

Улыбаясь и роняя слезы,

как морские добрые коровы,

Смотрят на рождественские звëзды

сквозь воды прозрачные покровы.

Падает на снежную планету

Тихий свет евангельских историй,

И глядят сквозь воду в бездну света

ламантины — бегемоты моря.

Глубина

меня смущают безгрешные люди

они добропорядочны

предсказуемы

не ведают унизительного стыда

не знают страха перед расплатой

не чувствуют жгучего раскаяния

им не в чем себя упрекнуть

с ними неуютно тому

кто живет неправильно

при них неловко даже закурить

им легче осудить

чем понять

ведь они не падали

споткнувшись о собственный грех

их взгляд светел

как песчаная отмель

но в тех

кто ошибался

захлебывался горем грехов

кто был на дне

есть то чего нет у безгрешных —

глубина