Не больше раза / Зауэр Ирина

Солнце погасло сразу, без предзнаменований, вроде огненных знаков поперек небосвода — Верхний был не в настроении. Карре-сеу вздохнул, в полной темноте переодел безрукавку мехом наружу, опустился в положенную позу. У племени есть другие дела, а старику, всю жизнь рассказывавшему сказки и хранившему предания, чем еще заниматься и в конце жизни? Он вслушался в гулкую тишину пещеры, вспоминая, чем заинтересовал Верхнего в прошлый раз. «Есть мир, где каждый добрый поступок прибавляет часов жизни, а недобрый — отнимает. И люди там не добрее и не злее, но хитрее, и лучше всего остального умеют считать…». Карре-сеу продолжил повествование и торопливо закончил его, не чувствуя вкуса слов; история вдруг сделалась пустой и бессмысленной, наверное, потому что он перестал в нее верить, а значит и слушатель не поверит. Нужна была новая сказка, что-то неожиданное, чтобы Верхний нашел силу одолеть незримого врага и вернул миру свет.

Камни остывали без солнца, Карре-сеу слышал, как они потрескивают, ощущал перемену запаха. Пройдет немного времени, и его кожа тоже начнет потрескивать, а потом он перестанет что-то чувствовать и перейдет из этого мира в тот, что ниже, где дэймасы заставляют перешедших выслушивать дрянные истории и заниматься бессмысленной работой целую вечность и еще половину.

«Холодный» запах камней делался все сильнее, от него начала кружиться голова, словно ураганный ветер очень быстро нес Карре-сеу мимо странных вещей и миров, не давая ничего рассмотреть. Потом он привык и стал видеть неожиданные, порой противоречивые образы, оставлявшие после себя ощущение как от прикосновения чего-то мягкого и теплого, вроде золы из не успевшего остыть костра. Слышал слова, дававшее то же чувство. Некоторые приходилось произносить, чтобы они ушли, обрывая скучную или неподходящую историю. Из других ткалось полотно сказки для

Карре-сеу присмотрелся. Что там? Понял и не поверил, что такое может понравиться Верхнему, но собой он уже не владел.

— Я расскажу, о Великий, о том, как в мире появилась пыль, что разжигает воображение и дает ему большую силу, о дэймасах, которые не хотят, как все люди, быть счастливыми и заметными, и о том, что они думают о тебе и себе…

* * *

— Не злись, бесполезно же, — заметил Лер.

Агни только фыркнула.

— А тебе не надоело, каждый раз одно и тоже? Занимаешься своими делами и вдруг р-раз — и темнота. И в этой темноте непонятно, есть ли что-то еще, кроме Того, кто все это и устроил. Изволь все бросить и развлекать его сказками. Желательно хорошими. Желательно бросая их на середине, чтобы продолжить в следующий раз. Потому что это проверенный временем способ снова зажечь солнце…

— Наверное, Он считает, что любой свет помешает нам сосредоточиться. Помнишь — «В начале всегда темно». Есть и такая легенда: гася свет и вместе с ним весь мир, Он предлагает нам создать его заново.

— Если Ему свет мешал, то не значит, что и нам будет… и выходит, это мы в ответе за то, что после очередного «конца света» звезды выстраиваются как попало и таким, как ты и я, приходится начинать все заново? — Агни осторожно отошла от перил башни, к стене, где стояла кушетка, постаралась не наткнуться ни на старый, оттащенный к стене телескоп, ни на Лера, который, судя по шуршанию хламиды, тоже на месте не стоял. — Сколько карт звездного неба мы составили за последний год? Пятнадцать?

— Шестнадцать, — поправил Лер; из темноты протянулись не только голос, но и рука, которая потянула вперед, к кушетке.

Агни нащупала мягкое сиденье, опустилась на него.

— И так будет всегда… Думаю, наш Творец на самом деле просто трус или слабак, он давно разочаровался в этом мире, но не может его уничтожить, решимости не хватает. Делает первый шаг — и позволяет себя уговорить ничего не менять. Даже причина уважительная — любопытство. Каждый раз.

— А может, Он вовсе и не хочет уничтожать мир, потому что привык?

— Мы все к чему-то привыкаем, — ответила она более мирно, потому что тоже начала привыкать — к темноте. — И загниваем в рамках своих привычек.

— Ты слишком строга к Творцу, — видеть Лера было не обязательно, чтобы понять — он улыбается.

— Ну кто-то же должен быть к нему строгим, если сам не хочет. Так что я не стану рассказывать Ему никакой истории.

— Ему нет, а мне? — голос Лера был просящим. — Твоя прошлая была интересной. Что-то о мире внизу.

— Не так, — поправила она сразу же, хотя не собиралась вспоминать историю, в которой уже разочаровалась. Какая только чушь не придет в голову, пока наблюдаешь за звездами. — О многих мирах, один над другим, многих попытках одного и того же создателя сделать что-то путное. О том, что Ему нравится новое, но все быстро надоедает…

— Может, бесконечность творца именно в том, что он никогда ничего не заканчивает? — снова улыбка в голосе собрата-звездочета. — Есть что-то об этом у Сольгина… «И если только сделал все, что мог, преодолев проклятие начала, какой-нибудь очередной небог начнет с очередного нефинала…»

— Нет, пожалуйста! — взмолилась Агни. — Только не очередные скверные стихи!

Внезапно зажегся свет — солнце вернулось, заливая все сиянием, ослепило, заставило зажмуриться. И открывать глаза не хотелось, словно предстояло увидеть новый, непривычный мир. Агни вздохнула. Ну что же, она как все, хочет того, что привычно и узнаваемо.

— Похоже, нашему творцу нравятся скверные стихи, — сказал Лер. — Интересно, что еще ему нравится?

* * *

«Помощники Света» сделали всю работу. «Радужные певцы» пропели все песни. К совершенству Аддиэльяса добавить было нечего, и мир был совершенен — то есть каждый день один и тот же, чтобы не беспокоить. Творец этого мира давным-давно ушел, передав свою силу Аддиэльясу и пробормотав что-то об ответственности и осторожности. Аддиэльяс и тут не стал беспокоиться. А дела не приносили беспокойства, хотя сначала ему хотелось сразу и всего. Так не получалось. Пришлось взять одно и заняться им, потом оставить, конечно же, на время, и приняться за другое. Все отложенное, чтобы не портило настроения, он составил в стопку в темном углу, пообещав себе закончить потом. О главном Аддиэльяс позаботился: дал всем источник света, представления о счастье и желание быть замеченными. К сожалению, он не сразу понял, что недоделанное высасывает из него силы. Аддиэльяс хотел, чтобы наоборот — чтобы эта «заначка» давала ему что-то. Или хоть не беспокоила.

Кроме нее беспокойство приносил Дений. Он был первым и последним совершенным созданием Аддиэльяса, сначала довольного результатом, а потом решившего, что еще одного такого просто не вынесет. Дений обращался к нему не почтительно, а вот, например, как сейчас:

— Тебе скучно, бог?

— А то ты не знаешь, — проворчал Аддиэльяс. — Можно подумать, сам не скучаешь!

— Я-а-а? — словно удивилось второе совершенное создание на свете. — Мне-то зачем?

— Ты глуп, — Аддиэльяс увел взгляд в сторону, только чтоб не смотреть на довольную рожу своего создания, явно готового снова напакостить. — Скучают не по своей воле. Это выше всех нас.

— Забавно. В одной из твоих недоделок, — Дений кивнул на «заначку» в тени, — говорят так: «Выше человека бог, выше бога судьба». Выходит, они ошиблись, и выше бога простая скука. Твой непобедимый незримый враг.

— Я тебя когда-нибудь развоплощу, — пригрозило первое совершенное существо второму. — Потом до Аддиэльяса дошло: — Ты что, шлялся по моим мирам?

— Шлялся. Хуже не стало. Хуже уже некуда.

— Это еще почему? — возмутился Аддиэльяс.

Дений встал в картинную позу:

— А может кто-нибудь погасит свет,

Как будто выключая день вчерашний,

Чтоб быть спокойным где-нибудь вовне,

Собой довольным вечным начинашкой.

Если бы тут было небо, оно бы потемнело.

— Ну все, хватит. — Аддиэльяс простер руку над «заначкой», по желанию оказавшейся у его ног, не тянуться же через всю бесконечность в темный угол. — Сегодня же все закончу. Уничтожу. Начну с верхнего… Погашу им солнце!

— Где-нибудь тебя обязательно назовут трусом, — вполне спокойно сказал Дений. — Или слабаком. Уверен, ты попытаешься всё уничтожить, до того, как такое скажут… Но твои создания наверняка придумают, как с тобой управиться.

Большего он не успел — рассыпался пылью. Поднявшийся ветер Порядка бросил ее на «заначку» и тут же унялся.

— Я вам покажу… я всем покажу, — пообещал Аддиэльяс.

И правда погасил солнце в самом верхнем из миров в «заначке». Правда, кое-где там уже было темно, и никто не понял, что миру конец. Некоторые вообще ничего не заметили. Кто-то спал. Кто-то грезил. Кто-то кому-то рассказывал сказку.

Он все равно собирался посмотреть, что именно хочет уничтожить, и прислушался:

— …И вся разница между богом и человеком в том, что бог не имеет воображения. Оно ему не обязательно. Представить только одну вещь за раз — один мир, или одно существо, или только Добро — это работа бога. Человеку приходится встречаться с трудностями, которые заставляют использовать воображение — чтобы найти решение или чтобы придумать как ничего не решать, и для многого в жизни. Так легче. А богу и без этого легко; из-за этого, и потому, что не может себе представить другого, он и не живет по-настоящему. А почему так вышло, я расскажу вам завтра.

Аддиэльяс усмехнулся — завтра никогда не придет. Столь возмутительную историю никто никому не должен рассказывать. Хотя… интересно же, в чем ответ, дразнящий, как слова распыленного второго совершенного, пусть даже эти его творения, точно не совершенные, вряд ли могут знать, почему Аддиэльяс такой как есть. Но ради того, чтобы услышать их версию, он может позволить солнцу взойти. Один раз. Не больше.