Лучше жить стоя / Вербовая Ольга

Стрелки наручных часов уже давно перевалили за полдвенадцатого. А значит, солнце скоро начнёт лютовать, превращаясь из тёплого ласкового в суровое испепеляющее. Пора валить с пляжа! Вопрос: что делать до вечера? — приобретал с каждой минутой всё большую актуальность.

А ведь Настя думала, что поедет вместе с Инной. Вместе бронировали путёвку, покупали билеты. Однако беременность подруги напрочь спутала планы совместного отдыха. В Салоу Настя полетела одна. И уже третий день не знала, чем в неблагоприятные для пляжного отдыха часы себя занять.

На подходе к гостинице взгляд девушки неожиданно упал на стоявшие в ряд велосипеды.

«А что если прокатиться до Камбрильса? — пришла в голову идея. — Заодно и попробую, в самом ли деле там рыба вкусная? Правда, я на велике сто лет не каталась — ну, заодно и вспомню».

С этими мыслями Настя поднялась к себе в номер, помылась, выстирала купальник и, одевшись, спустился вниз.

Вскоре она скатывалась на арендованном велосипеде по крутому склону автодороги, молясь о том, чтобы встреченные на пути автомобилисты оказались джентльменами. Управиться с велосипедом оказалось не так просто, как виделось поначалу.

На проспекте Хайме ехать стало легче. Наряду с широкой дорогой для пеших прогулок там существовала разметка с нарисованным велосипедом. Можно было чувствовать себя свободнее. Главное — успеть нажимать на тормоз, когда кто-то переходил дорогу.

По пути встречались фонтаны. Девушке они были уже знакомы. Днём белые, однако по вечерам некоторые из них окрашивались подсветкой в различные цвета. А тот, что с мостиком в конце набережной так и вовсе танцевал, меняя движение струй под ритмы музыки. Но сейчас, белый, как все, он мог бы привлечь внимание лишь красотой форм. Последней знакомой Насти достопримечательностью был порт со стоявшими в воде лодками и яхтами.

Далее велосипедная дорожка вилась узкой лентой, отгороженная с обеих сторон миниатюрными пальмами. По левую руку проносилась набережная с песочными пляжами и уходящим за горизонт морем, по правую — скверики со скамейками, гостиницы, кафешки, магазины сувениров.

Вскоре девушка проехала невысокую белую башенку. Затем через несколько метров на пути встретился деревянный подвесной мост над утиным прудом. А Настя всё гнала велосипед вперёд. И вот уже конец Камбрильса, обозначенный стеллой с названием, крайняя точка пляжа, за которой — бескрайнее море. Если повернуть направо, дорожка выведет на трассу — туда, где Валенсия, Аликанте. Нет, так далеко на велосипеде не доехать. Лучше повернуть назад, а по пути пообедать в кафешке — рыбу попробовать.

Снова погнала Настя на велосипеде во всю мощь педалей. Засмотревшись по сторонам, не сразу заметила, как резко дорога свернула влево. Навстречу девушке стремительно неслась каменная скамья. Опомнившись, Настя давила на тормоз, выкручивая руль влево. Не помогло.

— Мама! — только и успела она крикнуть, падая с велосипеда, прежде чем голова ударилась о край скамьи, и наступила темнота.

— Анастасия! Настя! — позвал кто-то.

Девушка открыла глаза, в которые тут же бросилось небо.

«Какое оно странное!» — подумалось ей.

Не голубое, не серое — оно было цвета сепии, как будто она рассматривала старую фотографию. Но не только небо — и море, и песок, и пальмы, и маленькие домики — всё было таким же. И скамья, на которой она лежала, и темноволосая девушка в вязаном платье.

— Что это? Где я? — Настя испуганно вскочила. — И откуда Вы знаете, как меня зовут?

Она вдруг обнаружила, что совсем не чувствует своего тела.

— Ты в межмирьи, — ответила незнакомка. — Но у тебя есть шанс выжить. Ты ударилась головой об скамейку.

— Почему же я тогда не в больнице?

— Телом ты там, лежишь в коме. А душой здесь.

— Слушай, а ты кто? Ты тоже сейчас в коме?

— Нет, я умерла — ещё до твоего рождения. Меня зовут Камилла Перейра.

— Печально, однако!

На вид Камилле было лет двадцать. От чего она умерла, такая молодая, Настя спрашивать постеснялась. Да мало ли от чего умирали и умирают женщины: болезнь, тяжёлые роды, несчастный случай.

— Ну, а мне что делать?

— Ждать, когда спасут.

— А вдруг не спасут? — занервничала Настя.

— А ты не думай о плохом, — посоветовала Камилла. — Лучше расскажи мне про Шаламова. Ты же студентка истфака. Да ещё, наверное, в Мемориале узнала кое-что интересное.

В этом Камилла была права. Прошлым летом Настя проходила практику в Мемориале — разбирала архивные дела жертв сталинских репрессий. Имя Варлама Шаламова ассоциировалось у девушки с невероятными страданиями. А всё потому, что человек позволил себе думать и говорить.

Камилла слушала с неподдельным восхищением об авторе «Колымских рассказов». Потом попросила рассказать о Солженицыне. Настя пребывала в недоумении: зачем это двадцатилетней девушке, да ещё и иностранке?

От Солженицына плавно перешли к Даниэлю и Синявскому, к участникам демонстрации против ввода советских танков в Чехословакию, а после — к современным диссидентам: узникам Болотной, участникам шествия по Тверской против коррупции. Да что же это такое? Помешана, что ли, Камилла на этих вольнодумцах?

— Слушай, неужели тебе реально это интересно? — не выдержала Настя. — Всё равно ж эти люди ничего не добились, только жизнь себе поломали. И близких страдать заставили.

— Не скажи! Они жили как свободные люди в несвободной стране. Они не пали на колени перед тиранией, не предали идеалов. И они достойны уважения гораздо больше, чем если бы жили в свободной стране.

«А разве наша страна несвободная?» — хотела было спросить Настя, но тут же ей вспомнился Паша Кузьмин.

— У меня такое впечатление, — сказала она вместо этого, — что я разговариваю с Долорес Ибаррури. Типа: лучше жить стоя, чем умереть на коленях.

— Долорес говорила про умереть стоя. Но по сути ты права. Стоя ты живёшь или на коленях, а умирать всё равно придётся.

— А что толку, что ты живёшь стоя? — Настя пожала плечами. — В одиночку всё равно ничего не изменишь — только жизнь себе испортишь. А люди всё равно скажут: дурак был!

О том, что люди это скажут, она знала не по наслышке. Весь двор говорил про Пашу, что не от большого ума он потащился на этот митинг. Причём одна часть была твёрдо уверена, что не против коррупции выступил сосед, а за госдеповские доллары: другая же, не веря в официальную пропаганду, говорила: и куда влез, дон Кихот недоделанный, всем известно, что вас абсолютное меньшинство, вот если бы вышли пара миллионов…

— Трусы именно так и скажут.

Настю от слов Камиллы прямо в жар бросило. Да что она себе позволяет? Она уже открыла рот, чтобы резко ответить, но вдруг виски свело болью. Перед глазами всё поплыло. Море, песчаный берег, скамейка — всё пропало. Вместо них перед глазами предстал не то ров, не то котлован, вооружённые мужчины в форме. И Камилла. Мертвенно бледная, она стояла надо рвом вместе с группой людей — таких же несчастных.

— Да здравствует Республика! — раздался её голос, прежде чем прогремели выстрелы, и люди стали падать в ров.

— Я ответила на твой вопрос, от чего умерла?

Ошеломлённая Настя не успела ничего сказать. Видение стало таять, уступая место белому потолку больничной палаты…

Самолёт уже разогнался по взлётной полосе и, оторвавшись от земли, набирал высоту. Сидевшая у окна девушка в платке (хоть как-то скрывает перебинтованную голову), глядела, как уплывает внизу Барселона, скрываясь за облаками. Отдохнула, называется! Врач сказал: повезло. Ещё чуть-чуть, и удар пришёлся бы в висок.

Там же в больнице Настя узнала кое-что про свою случайную собеседницу. Старая медсестра, донья Эулалия, рассказала: действительно, жила в Камбрильсе в тридцатые годы некая Камилла Перейра. Отчаянная была девица — не боялась открыто называть каудильо тираном. За что и поплатилась — в возрасте двадцати одного года девушку расстреляли.

«А ведь права Камилла, — подумалось Насте. — Трусиха я и есть! Мы же с Пашкой с детства вместе ходили в детский садик, в школе за одной партой сидели. А теперь, когда он в тюрьме, я его бросила, не решилась открыто выразить поддержку и протест. Даже письмо написать — и то побоялась… Но ведь ещё не поздно всё исправить». В конце концов, за письма пока вроде бы не расстреливают.