Возвращенец / Зауэр Ирина

—

— …Приговаривается к двухминутному возврату один раз в неделю, каждую среду!

Михал с удивлением посмотрел на судью. И всего-то? Он ожидал чего-то более страшного, и сейчас вздохнул с облегчением. Его преступление почему-то не посчитали достойным кары пострашнее.

Не больше пяти минут заняло получить в плечо укол «сыворотки возвращения», пожать руку адвокату, у которого было почему-то скорбное лицо, и выйти из зала суда. До квартиры он шел пешком, наслаждаясь звуками, запахами, видами города. Мысли то и дело возвращались к приговору. Один раз в неделю. По средам. Интересно, как к этому отнесутся на работе?

* * *

Вызвавший Михала начальник отдела положил перед ним листок со стандартной «шапкой» приказа и какими-то тезисами.

— Подпишите.

Михал пробежал глазами тезисы. Это был знаменитый «отпускной лист», которого у местного начальства не удавалось добиться даже самым лучшим работникам. Практически миф, несмотря на «поправку два с половиной» в «Кодексе труда»: «Работник имеет право получить дополнительный выходной без объяснений и причин дважды в месяц». Право было, а реализации права не было; мало кто пользовался «поправкой», не желая терять деньги в этом чудовищно дорогом мире с налогом на «культурный отдых» и просмотр рекламы, с многочисленными штрафами за нарушения. Впрочем, чтоб не врать, возможностей заработать тоже стало больше. Например, сообщив о нарушении. Михалу все три дня разбирательства дела было интересно, кто из торчавших на переходе зевак его заложил. Наверное, неопрятная тетка с сумкой на колесиках.

Он подписал, соглашаясь с тем, что по средам работать не будет, и вышел из кабинета начальника в эйфории, думая о том, как и на что станет тратить эти свободные дни.

* * *

Все оказалось намного проще. В первую же среду Михал выспался, а значит заимел с утра отменное настроение. Чтобы продолжить, вызвонил мега-пиццу, дал доставке щедрые чаевые и уселся перед телемонитором смотреть новинки недели. Мысль о том, что в любой час дня он может оказаться на улице, мелькнула пару раз и потонула в удовольствии от просмотра боевика со старыми актерами, решившими тряхнуть стариной и мышцами, и сделавшими это хорошо.

Перенос из теплой квартиры на все еще теплую ранне-осеннюю улицу случился внезапно, в самом начале очередного, притом скучного, кино и скорее позабавил, чем испортил настроение. Вот он сидит на диване, и вот — на улице вместе с другими прохожими ждет, когда зажжется зеленое табло «можно идти». От других его отличала разве что одежда, откровенно домашние мятые трико и футболка с дырой подмышкой и надписью «Я здесь главный». На миг он ощутил неловкость, но вспомнил: это всего на две минуты.

Потом рядом с ним встал парнишка, тот самый, живой, словно ничего и не было. Михал постарался отодвинуться. Две минуты. Ничего и правда еще не случилось.

Кто-то толкнул Михала, он покачнулся, в свою очередь толкнул кого-то. Крик, визг тормозов, брань. Он закрыл глаза; две минуты давно прошли, но возвращение домой почему-то затягивалось. Михал не хотел снова увидеть пацана, размазанного по дорожному покрытию, но когда его в очередной раз толкнули, разожмурился и все же увидел.

И тут же оказался дома, перед монитором. Фильм продолжился ровно с того места, на котором Михал остановился. Он посмотрел эту ерунду еще минут пять и переключился на другой канал, где шло смешное, нелепое и пошлое шоу, позволившее забыть все лишнее.

* * *

Жизнь, в общем-то, налаживалась. В следующую среду он вызвал девицу из «культурного отдыха», справедливо рассудив, что за две минуты его отсутствия она не успеет ничего слямзить. Очередной возврат пережил легче, хоть показалось, что в этот раз парнишка появился раньше, а домой Михал попал еще позже. Но остаток второй среды он провел великолепно; судя по всему, девица тоже осталась довольна.

Еще две недели Михал развлекался, решив считать внезапные возвраты, происходившие в разное время, неизбежной платой за удовольствия. Слегка напрягали только странности, вроде погоды, которую он каждый раз словно брал с собой из настоящего в прошлое, и необходимость каждый раз обозреть кровавый асфальт — без этого он домой не попадал. На пятую среду он решил побунтовать и не смотреть.

Михалу повезло — его вернуло на роковой переход во время сборов в магазин. Уличная одежда и кредитка упростили дело, когда он, дождавшись финала, но не глядя на итоги, решил вернуться домой пешком и понял, что ключей от дома взять не успел. Две минуты прошли, мир должен был из вчерашнего снова стать сегодняшним, хотя на первый взгляд не изменилось ничего, кроме ставшего пустым перехода. Михал позвонил с ближайшего уличного визофона в службу «Замки без ключа» и вызвал мастера. Мастер явился быстро, отпер дверь, принял расчет и исчез. Михал поздравил себя с удачной прогулкой, но пообещал, что будет впредь прямо с утра класть в карман ключи от хаты.

* * *

В новую среду он, однако, не захотел топать пешком — погода была кошмарная, ветер сбивал с ног, накрапывал дождь, и каждая капля ударяла по коже как боёк молотка. Пережив появление мальчишки, визг тормозов задавившего его белого авто и зрелище кроверазлития, Михал вернулся в дурном настроении и до самого вечера не сумел с этим справиться. Не хотелось ни пиццы, не «культурного отдыха», ни новинок кино. Впервые за долгое время он сел за книгу, но тут же бросил — герои романа вели себя как идиоты, и при этом в их действиях Михалу чудился какой-то упрек лично ему.

Бросив книгу, он взял другую — «Кодекс закона» с поправками. Захотелось узнать, сколько еще сред ему светит, но там было только «вплоть до исправления». Исправления кого? Михала? Начать с того, что он не виноват, что его толкнули, он в свою очередь толкнул пацана, а тот вылетел на дорогу, под колеса. Вообще непонятно, почему отвечать заставили только его.

Михал, конечно, не знал этого точно — тайна суда не позволяла разглашать такие данные. Может, тот кто его толкнул, сейчас тоже мается возвратами… Возвращенцы ничем

от остальных людей не отличались. В любой толпе мог оказаться человек, который переживает это столпотворение уже не в первый раз; но это были его проблемы, для остальных ничего не менялось. Когда ученые сначала похвалились тем, что овладели временем, а потом разочаровались в этом «владении», кто-то все равно сумел поставить на пользу обществу их формулы и теории, применив все на практике, во имя правосудия. Сначала экспериментально в отдельных городах, потом повсеместно, так как, судя по статистике, возвраты «имели хороший воспитательный эффект».

Вот и ответ. Его хотят воспитать. Михал усмехнулся. Он тоже может заняться воспитанием.

* * *

Среды он уже не считал, только попытки. Трижды пытался поймать того, кто его толкнул — но каждый раз это, к его удивлению, оказывались разные люди. Чаще всего та самая тетка с колесной сумкой. Ее воспитанием он и пытался заниматься — просил быть осторожнее, намекал на право личного пространства, прописанное в «Кодексе человека», даже предлагал помочь с сумкой… Именно сумка и была причиной бед там, где Михала толкала ее хозяйка: мадам решала зачем-то ее поднять, хотя на переходе имелся скат для колесных средств передвижения, от тяжести клонилась в сторону Михала. Толчок — второй толчок — пацан под колесами. Увещевания и требования не помогали, результат оставался прежним.

Легче было когда рядом с Михалом оказывался культист, нагруженный кипой ярких журнальчиков с красивыми девушками, милыми животными и призывами быть добрее, скромнее и прочее, потому что если накопить нужное количество правильных качеств, то после смерти перед тобой откроется дверь в Новую Жизнь. Тощий, с мягкой, но слегка растерянной улыбкой, культист прислушивался и искренне пытался что-то сделать, например, отодвинуться от Михала. Два раза Михал брал у него из рук половину журнальчиков, не давая уронить, рассыпав под ноги прохожим. Журнальчики были скользкими, наступив на них люди теряли равновесие… В этом случае пацан летел под колеса сам.

Когда все первый раз случилось без участия Михала, он возликовал. Ну вот! Он не виноват! Вернувшись домой, заказал и девицу, и пиццу.

Неделей позже он понял, что праздновать было нечего, потому что для него ничего не изменилось.

* * *

Пару сред он потратил на хаотичные мысли и действия, ни к чему не ведущие. Потом понял, что надо поставить себе цель. Если не помогло неучастие в происшествии, если это не считается «воспитанием» или «исправлением», то нужно что-то еще. Что-то большее. Спасти жизнь пацану?

Пацан был в рубашке из какого-то скользкого современного материала, так что хватание его за руку ничем не помогло. Михал пробовал толкнуть его не на дорогу — но это не зависело от него, которого толкали именно в этом направлении. Он пытался говорить с пацаном. Времени никогда не хватало, а может, просто слова были не те.

Он отступился и чуть не запил. Но разочарование и непонимание — что всем от него нужно? — было ничем не запить. Михал взял себя в руки; деньги кончались как-то

подозрительно быстро, свободные среды стоили ему несколько дороже ожидаемого. Так что он предпочел уйти в работу и пару недель пахал как проклятый, чтобы поправить финансы и мозги.

Помогло и первому, и второму. Заслужив премию и благодарность от начальства с надеждой на повышение, он, на волне вернувшейся уверенности в себя, сразу набрел на верную мысль: наблюдать. Собирать данные. И, собрав, начать работать с ними.

* * *

Хватило двух недель и двух возвращений, чтобы понять: пацан оказался на переходе, в толпе, только потому что бежал от кого-то. В арке, откуда он выбегал, за отпущенное ему краткое время Михал не смог рассмотреть, кто его преследовал, а когда две минуты возврата закончились и уличный переход делался не вчерашним, а сегодняшним, там уже никого и ничего не было. Кроме довольно приличных граффити в стиле «урбо-сюр» и выцарапанных поперек рисунка надписей-обзывалок «Игрек дурак» и «Игрик тупой фрик». Михал решил называть пацана Игреком, как бы того ни звали, и во второй раз зайдя в арку не удержался, поднял с земли камешек и исправил ошибку во второй обзывалке, хотя так прозвище перестало рифмоваться со словом «фрик».

…Но вообще, конечно, странно, что у Михала возникла необходимость как-то называть пацана. И что имя его, не раз звучавшее во время суда, выпало из памяти. Можно было полистать старые газеты и статьи, чтобы вспомнить, но для чего? У него были другие дела и другая цель.

* * *

Только один раз за все время Михалу удалось удержать парня за руку в скользком рукаве. Игрек успел обернуться и посмотреть на него. Время, казалось, застыло, а потом понеслось вскачь так быстро, что Михал упустил момент, когда пацан все же вылетел на мостовую, и не понял, кто его толкнул. Но и после этого со временем продолжали твориться чудеса — он не вернулся сразу домой, пришлось протолкаться сквозь толпу… Привычка собирать данные заставила бросить взгляд в темную арку. Там торчали двое или трое — нескладные, явно подростковые фигуры…

Большего он увидеть не успел, по крайней мере в этот раз.

На следующий не рассмотрел ничего, потому что хоть и схватил Игрека за рукав, с намерением не отпускать, что бы ни случилось, но толчок сзади отправил на дорогу, под колеса, их обоих.

Полдня и часть ночи Михал не мог прийти в себя. Он видел и слышал то же самое — визг тормозящего авто, кровь, и при этом отчетливо сознавал, что кровь была и его. Было не страшно, но почему-то больно. Игрек, скорее всего, не спасся тоже.

* * *

Потом снова была среда, и он не смог заставить себя схватить пацана за руку. В новую среду толпа разнесла их далеко друг от друга. Через неделю Михал все же схватился, вернее, попытался — Игрек уже летел под колеса от толчка вечно неловкого культиста.

Потом «толкнуло» Михала: сразу после возвращения он оделся поприличнее и явился в «апелляционную», где заседала комиссия из трех человек.

…У них были тусклые скучные лица. Двое женщин и мужчина, при виде его они сначала поскучнели, а потом оживились, когда Михал сказал, что не собирается обжаловать приговор, а хочет, чтобы ему продлили время возврата до десяти минут.

— Но так нельзя! — бодрым тоном человека, хлебнувшего хорошего кофе, заметила дама с раздражающими мелкими кудряшками. — Теряется смысл наказания! За десять минут вы успеете привыкнуть и подготовиться!

— Обещаю, что не привыкну, — сказал Михал. — В конце концов, вдруг все наоборот, и десять минут заставят меня больше мучиться?

— Но мы вовсе не хотим, чтобы вы мучились! — так же бодро ответил мужчина, у него была модельная прическа и прекрасный, полный харизмы голос. — Подпишите апелляцию, и наказание с вас снимут! Для этого мы тут и сидим, чтобы прекращать мучения!

Михал пытался спорить. Михал что-то доказывал. Михал готов был остаться тут ночевать. Но третья дама, хранившая молчание, достала откуда-то и поставила на стол табличку: «В просьбе отказано». Шрифт надписи был самый простой, без засечек, цвет непроницаемо черный, и все вместе делало отказ непререкаемым и неотрицаемым, как наехавшее на Игрека авто.

* * *

Михал выкупил у друга пароль для ДипНета, вошел в сеть и начал искать. Сначала вслепую, по запросу «все о возвращенцах и возвращениях», постепенно, по шагу, нащупывая верный путь. Этот путь привел к человеку, торгующему «сывороткой возвращения». Цена была кошмарной, но продавец обещал, что у возвращенца будут одиннадцать минут сверх уже имеющихся.

…Купленная сыворотка — в виде ампулы в спецшприце, походившем на тот, который использовал медик-законник в зале суда — дожидалась на полке, а среда все не приходила и не приходила. Михал не был уверен, когда надо колоть, и к тому же трусил: несмотря на цену и все уверения, в ампуле могло оказаться что угодно. И все же, во вторник он сделал себе укол.

Спал плохо, снились кошмары с катастрофами, а утром среды его чуть не из постели швырнуло в толпу, на переход.

Вернее, там пока еще не было толпы. Михал оглянулся. Арка — вот она, пока, кажется, пустая… Подошел культист, покосился на Михалову пижаму, заставив покраснеть, и тут же предложил журнальчик, словно им Михал мог прикрыть непотребный, непригодный для улицы костюм, превратить его в деловую «тройку» или спортивные гетры с футболкой. Понадобилось минуты три чтобы от него отвязаться; к тому времени и тетка с колесной сумкой и другие, ставшие почти родными, незнакомцы уже стояли на тротуаре. Михал стоял тоже, но смотрел не на дорогу и табло перехода. В арке было так же темно… а потом темнота зашевелилась и выплюнула мальчишку. Он бежал, спасаясь бегством, споткнулся, выровнялся, врезался в толпу, остановился, задыхаясь. Глянул на Михала, улыбнулся ему, почему-то виновато… Время опять словно замедлилось. Михал успел много: улыбнуться в ответ, спросить: «Ты как?», услышать «Ничего…», увидеть, что у парнишки развязался шнурок… Потом был привычный уже толчок, попытки отклониться, чтобы не задеть Игрека… И возвращение с ощущением — снова не вышло.

Но в этот раз не вышло как-то иначе. И это почему-то радовало.

* * *

В следующую среду он вернулся за две минуты до. Не раньше. Попав домой после очередной катастрофы, залез в ДипНет и с удивлением и отчаянием прочел, что сыворотка одноразовая. Убедился, что деньги на счету еще есть, и заплатил за новую порцию.

Само собой, все оказалось не так просто. И неисправимо за один раз. Так что через месяц и четыре снова бесплодные попытки Михал попросил кредит на работе и получил его, потому что работал как одержимый, успевал больше всех, делал лучше всех, ведь у него была цель, и все, кроме попыток исправить неисправимое, казалось ему почти отдыхом.

* * *

Он сразу же вломился в тень арки, отпихнув со своего пути культиста и женщину с сумкой. Налетел на троих ждавших там… нет, не подростков, это он знал давно. Но не знал того, что у одного из них был нож. В две последние попытки, когда Михал пытался попросту затеять драку и отвлечь хулиганов от уже появившегося в их поле зрения Игрека, хозяин ножа им не воспользовался.

Боль была не такая уж и сильная, но Михал все равно заорал; помогло — хулиганы предпочли свалить, бросив раненого, толкнув по пути Игрека. Но тот не свалил, подлетел к Михалу, помог подняться.

— Вас пырнули? Тут недалеко лечебница, я помогу…

И направил их обоих к тому же переходу. И пусть на их пути теперь все расступались, и никто никого не толкал, но все вышло по тому же сценарию: Михала начало клонить в сторону дороги, паренек пытался его удержать, оступился…

Очнувшись дома, Михал долго грязно ругался, так громко, что соседка вызвала инспектора по шуму; пришлось платить сразу два штрафа — за нарушение спокойствия и аморальное поведение.

Но общение с очень корректным и в то же время совершенно непробиваемым инспектором помогло успокоиться. Михал попытался понять, что именно делает не так. Может, стоило не лезть в драку, а обойти дом и перехватить Игрека на подходе? Нет, не хватит времени.

Он пошарился по ДипНету, но не нашел лучшего предложения, чем прежнее, с одиннадцатиминутной сывороткой. Купил еще одну порцию и понял, что на большее денег нет, и, учитывая подошедший срок платить по кредиту, не будет еще очень долго. Значит, последний шанс.

* * *

Он весь день не выпускал из рук бутылку коньяка, и когда оказался на переходе, хлебнул для храбрости, скроил идиотское лицо пьяного идиота и ввалился в арку. Хулиганы, уже явно нацелившиеся на Игрека, заинтересовались им — кожаная куртка, специально надетая по такому случаю, была дорогой и стильной.

— Ой, пацаны… — пьяно заулыбался Михал навстречу подходящим к нему парням с гнусно-довольными рожами. — Коньячку хотите?

Они хотели всё. И коньяк, и его куртку, и удовольствие поглумиться над пьяным. Удары сначала были не слишком серьезными, но хулиганы быстро распалились, словно

каждый в лице Михала мстил каким-то своим обидчикам. Со временем опять случилась фигня. Михал думал, что прошло уже минут двадцать, Игрек наверняка сбежал, как правильный мальчик, увидевший никак его не касающуюся драку в подворотне. А потом услышал крик:

— Не трогайте его!

И звуки ударов, которые достались не ему, и новый крик, и топот убегающих.

Он поднял голову. Пацан лежал на земле в паре шагов от него. Придурок, который полез его защищать.

Михал поднялся, доковылял до лежащего. Кровь на черной земле была почти не видна, но она там была. Помогая подняться, он мысленно спрашивал Игрека — зачем? А вслух сказал только:

— Тебя пырнули? Тут недалеко лечебница, я помогу, — хотя понятия не имел, где найти эту недалекую лечебницу.

Парнишка встал. Все такой же, даже пытался улыбнуться, даже развязанный шнурок то и дело попадал Михалу под ногу, мешая идти. А потом Игрек сел на землю и почти сразу лег. И больше не встал. Михал не теребил его, не пытался заставить пойти, просто смотрел на кровь, которая была хорошо видна на сером асфальте, и так же неотрицаема, как напечатанный простым шрифтом отказ.

* * *

Он все же напился, опоздал на работу, делал всё из рук вон плохо и чуть не заработал штраф за медлительность. После работы решил зайти и все же подписать апелляцию. Но прошел мимо здания суда. Нет. Дождаться среды и попытаться еще раз… Попробовать успеть за две минуты то, чего не успел за тринадцать. Даже если изменить можно только вид смерти.

Почему-то эта мысль задержалась в голове. И когда пришла новая среда, когда Михал обнаружил, что стоит на переходе, он все еще думал об этом. Он умирал вместо пацана, но тот все равно умирал потом. Каждый раз. Но в прошлый способ был другой. Что из этого можно извлечь, как использовать?

Он не успевал додумать. Игрек уже выбежал из темной арки, и в этот раз он словно спешил умереть, проталкиваясь вперед, на самую кромку с дорогой. Как же его остановить?

Михала толкнули; он встал кому-то на ногу и машинально извинился, вспомнил как наступал на шнурки мальчишки. В порыве чего-то, меньше надежды, страннее и глубже всего, что он знал, окликнул:

— Игрек!

За десять секунд до того, как белое авто размажет его по асфальту, мальчишка обернулся.

— У тебя шнурок развязался, — сказал Михал.

Пацан глянул и тут же присел на корточки, прямо так, посреди толпы, не готовой дать ему место или время для маневров.

…Но почему-то давшей. Потому что никто никого не толкал, потому что места вокруг мальчишки стало волшебным образом больше, потому что когда загорелось заветное

«можно идти», люди начали обходить Игрека, а потом он поднялся, обернулся — кивнуть Михалу — и пошел вместе с ними.

Михал смотрел и не верил, и время длилось и длилось, и не было крови на асфальте и белого авто. Впрочем, было — оно ждало на своей кромке, у расчерченного перехода, нетерпеливо фыркая мотором, готовое ринуться вперед быстрее всех. И цифры на зеленом мониторе перехода истекали — осталась четыре секунды, три, две… Запоздавший из-за шнурка пацан не успевал, хотя, конечно, он смог бы пробежать оставшиеся десять метров. Но ведь нельзя изменить ничего, кроме способа смерти.

Михал ощутил, как его трясет, и отвернулся. Он не хотел ничего видеть. Вообще ничего; но уши заткнуть не мог. И когда машины бросились вперед, словно нагоняя себя самих, в каких-то иных реальностях опередивших местные версии, пошел прочь, боясь услышать визг тормозов, и веря, что не услышит, болезненно переживая разницу между крайней надеждой и крайним отчаянием, которые соединяла и разделяла мысль о том, что умереть от старости — тоже способ смерти.